Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Варвары Баронниковой, которая заняла 3-е место в VIII сезоне Конкурса среди учеников 10-11 классов классов
ВАРВАРА БАРОННИКОВА
Безымянный подвиг
Заочный этап
Пролог
Ни траура, ни похорон по сердцу твоему не будет.
Промчится время пулей из свинца, и имя не найдут и родина забудет
Того, кто со стремленьем, пламени подобным,
Отдал свою единственную жизнь за тысячи других,
Того, кто над рекой родной, над Обью
Пал от руки врага, пал навсегда, один, как прежде, за двоих.
Там солнце ясное рыдало, там каялась зарница, там месяц горевал.
Трехтысячное войско на реке вставало,
Они еще не знают: их ждет последний путь и смерти ареал.
Вместо могил – полей непройденных просторы.
Вместо венца – увядшие цветы со стайкою ворон.
Не ждите пышных церемоний, колоколов печальный звон, прощаний хоры.
У вас не будет ничего. Ни траура, ни похорон.
Часть первая
- Нынче к нам в Сибирь веснянка пришла рано – вон, уж как солнышко пригрело, того и глядишь, детвора на улицу повысыпает, звонкий хохот с каждого уголочка слышен будет.
Марья Федоровна хлопала в ладоши, в какой-то собственной манере охала и улыбалась так мягко и душевно, как по обыкновению улыбаются все люди её возраста, который среди народа было принято считать возрастом уже почтенным. В такие моменты она вся точно светилась изнутри – укутанная в цветастую шаль, со съехавшими очками, такая по-свойски добрая и до одури родная. От нее пахло яблоками, свежим кефиром и мёдом. Соловьева Марья Федоровна работала учительницей в местной сельской школе, работала уже, без малого, сорок лет, а глаза, ласковые, серо-голубые, светились так, как в самый первый день. Она была удивительным примером того, как всякая человеческая душа должна горячо любить своё избранное дело, пронести его через всю жизнь, да так, чтобы местный люд еще долго поминал её хорошим словом.
- То ли ещё будет, Марья Федоровна! Зима в этом году, ух, какая долгая была…всем-всем уже тепла хочется. Ой, Марья Федоровна, как же хочется! Не поверите!
Румяный мальчишка, лет десяти от роду, смотрел на учительницу глазами, полными совершенно детского и очаровательно-наивного счастья. Сашка Киселев был сиротой, а Марья Федоровна его по доброте душевной приютила у себя. Так и жили. А, между тем, женщина не уставала твердить о том, что Сашенька наш непременно назван был в честь самого Александра Невского.
«Александр Невский, мальчик мой, это великий воин! Жил он давно, на Руси, и столько всего славного сделал, ты, верно, себе и представить не можешь. Ну-с, молодой человек, теперь ты просто обязан совершить что-то выдающееся. С таким-то именем, сам Бог велел»
Марья Федоровна была человеком верующим. Вечерами, бывало, подолгу рассказывала Саше и о Боге, и о том, что каждому уготована своя особенная судьба. А очарованный мальчишка слушал с упоением, и до того дивился разного рода чудесам, что и сам поверил в волшебную силу своего имени. И всё думал и думал о том, что вырастет и когда-нибудь точно да совершит какой-нибудь великий подвиг.
Сашка тогда, в местной библиотеке, все книжки по истории от корки до корки прочитал, и во всякой всё пытался отыскать то самое заветное имя. Так сильно, так по-мальчишески рьяно и вспыльчиво, как можно только в его юном возрасте. Желтые страницы старых потрепанных учебников хрустели и ломались под небрежными любопытными детскими пальцами. Жаждущие глаза горели страстным желанием, и очень быстро Саша наизусть выучил всё и про Невскую Битву, и про Псков, и про Чудское озеро. Бывало, вечером придет с библиотеки и машет во всю искусственным деревянным мечом. А Марья Федоровна всё наблюдала при свечках за мальчуганом, и улыбалась, глядя из низенького окошка деревенского дома. Быть может, и великий князь Александр, когда-то давным-давно, в дивном Переславле-Залесском, точно также резвился под хохот княгини Феодосии. Да теперь уж никто не узнает.
Часть вторая
«Добрый день, дорогая моя Марья Федоровна!»
Миленькая моя, простите, что я Вам так долго не писал. Письма ваши все получал исправно, за них большое спасибо. Их, миленькая моя, очень мало. Порой, бывает, так хочется почитать вечерком ваше письмецо. Да ещё такое, как только Вы писать умеете. Сообщаю Вам, что я жив, здоров, чего и всем местным желаю. Сейчас мы находимся в новом месте, в котором, пожалуй, на некоторое время и задержимся. Марья Федоровна, я часто вспоминаю, как мы с Вами сидели холодными вечерами у камина, и Вы мне читали, и я Вас слушал. А как бы сейчас хотел послушать! Как хорошо, что весь народ с нами сейчас победу кует. Конечно, жалко умереть, но ведь и хочется час победы приблизить. Вы в родной деревне будете жить замечательно, будете о нас песни добрые петь и будете с гордо поднятой головой говорить, что Ваш сын погиб честно в борьбе за родину, за Отчизну, за освобождение. Может, и в Городце побываю…я слова Ваши про князя великого не забыл»
- Это ты домашним отправить собираешься? Большая семья-то?
Юрка Любимов – весь растрепанный, румяный, черноволосый, в это мгновение точно походил на маленького воронёнка, черную птичку с мокрыми перьями. Лицо его, молодое и пышущее жизнью и резвостью, так и светилось изнутри. Светилось милосердием, храбростью, волей, но, в первую очередь, надеждой, чувством столь терпким и необъяснимым, что впору считать надежду родной сестрой волшебства. Юра и Саша познакомились ещё в самом начале войны, в сорок первом, да так и остались неразлучными друзьями и товарищами на долгие месяцы.
- Да куда ж там большая…одна Марья Федоровна и только. Я по ней страсть как соскучился, будто бы целый век не виделись.
Отвечал Саша, а между тем, в голосе его слышалась какая-то скорбная тоска, свойственная для всех в то страшное время. Он грел дрожащие руки над костром и лишь изредка поворачивался, чтобы еще раз взглянуть на Юркино лицо, как будто бы он мог заразиться одной этой надеждой.
- Это у тебя семья завидная, братья, сестры…а у меня Марья Федоровна единственная. Она мне роднее всех на свете, Юрка! Как хочется подвиг какой-нибудь совершить, чтобы она мной гордилась, чтобы говорили потом обо мне всякие добрые слова, прямо как о…да взять хотя бы того же Александра Невского!
Подсаживаясь к костру ближе, рассудил Саша. В это мгновение его некогда печальные глаза загорелись прежней детской мечтательностью, как в былые или вымечтанные когда-то времена. У него в голове жемчуг рассыпался горстью с чьего-то ожерелья и в голове застрял предвкушенный вздох. Юра снисходительно качает головой и улыбается. Саша, не знает отчего, но улыбается тоже. Костер горит фосфорически, ослепляюще, ярко, и Саше в своих мечтах вдруг делается совсем невесомо и легко, будто он и сам сейчас взлетит воздушным шариком из сказки.
- Так уж ты, выходит, мечтаешь о героической смерти?
Юркин вопрос в лесной тишине звучит чересчур серьёзно и неожиданно, и Сашке кажется, что на него с неба кто-то уронил тяжелую горсть январского снега. Даже солнце замерзает. Удивительно.
- Да
- Умереть легко, товарищ. Жить сложнее.
У Саши, кажется, из груди вырывается что-то пестрое, яркое, необъяснимое, летит куда-то, невесть куда, мчится по русским переулкам и улицам до самого далекого дома. Свои крылья он притворяется, что отрезал – но нет, вон они, за плечами, плавно качаются, не давая ему упасть. Неужели одна жалкая фраза может настолько картину мира в голове перевернуть. Юра, будучи в мирное время поэтом, всегда умел красиво говорить. Но тут тебе, ни красивых эпитетов, ни метафор. Только одна истина – сухая и горькая. А сколько сейчас бравых солдат встречают свою гибель на чужом дворе без пищи, без перевязок, без всякой защиты от врага, без молитвы и последнего причастия. «У каждого своя судьба, мальчик мой. Ты только помни, что Бог наш в правде» - вот так поговаривала Марья Федоровна, а Саша уже и запутался, что же можно назвать правдой. Мечтал ли Великий Князь об имени героя или просто нёс свою правду через годы да земли русские? Об этом в учебниках истории, к сожалению, не писали, и Саша об этом никогда не читал.
Часть третья
Саша говорил, что в любой жизни есть место подвигу. Юра отвечал, что от этого места нужно держаться подальше. Но пылкое сиротское воображение вкупе с вбитым в голову ребенка наставлением дорогого человека брали своё. В основе его добрых поступков и героических стремлений, как правило, лежали потребность благочестивого сердца и, в каком-то ключе, здоровый эгоизм сильной души. За спиной у Саши не было ни большого прошлого, ни громадной Юркиной семьи, ни даже хорошего такого мотива. Одна старушка Марья Федоровна, да фраза, сказанная ею много лет тому назад. Удивительно насколько хороша может быть детская память.
С того вечера, проведенного у лесного костра, минула половина года. Лето выдалось жарким и сухим: клубы пыльного дыма поднимались вдоль дорог и разносились по всей округе грязным смогом. Иному войску приходилось передвигаться пешком, гнетущая атмосфера в союзе с липким воздухом оседала какой-то нестерпимой горечью на самом дне грудной клетки. Саша уже и не помнил, сколько это длилось, он всё еще жил с одним единственным правилом в сердце – никогда и ни за что не отступать и не сдаваться. За всё это время он столько раз представлял себе смерть, что она уже казалась воспоминанием. Юра шагал рядом и ко всему относился со свойственным ему скептицизмом. Он никогда не был идейным романтиком – Юра всего лишь хотел выжить и вернуться к своей семье на родную землю, только и всего. Он был не в силах взять в толк Сашкину отвагу, может потому что у самого было слишком много причин жить, чтобы вот так просто погибнуть. Юра не рождался солдатом и не хотел солдатом умирать.
- Вот, Саша, как закончится война, так приезжай ко мне погостить. Возле моей деревеньки такая замечательная речка есть, будем по ней на отцовской лодочке кататься, да рыбу ловить.
Мечтательно рассуждал Юра, шагая по разгоряченной земле. С таким предвкушением он рассказывал о своем доме, что Саше на одно только мгновение стало очень горько оттого, что он может никогда туда не возвратиться. Наученный страшным военным опытом, Саша просто не мог об этом не думать, глядя в искрящиеся чистотой глаза друга. Жаль ни у любви, ни у жизни, ни у смерти не может быть срока годности.
- Берегись!
Где-то вдалеке строя послышался чей-то предупреждающий возглас. Весь отряд, точно живой, оживился, взбудоражился, весь-весь всколыхнулся человеческой волной. С разных сторон раздавался не то тихий шепот, не то пронзительный крик. Саша и Юра, будучи в самой пучине всей этой пугающей какофонии из звуков, не сразу осознали, что именно произошло, а когда осознали, испуганно заозирались.
- Враг. Атакуют.
Юра всё понял первым и сразу же полез за оружием. Выстрел. Еще один. Он дрожащей рукой наводит палец на курок – Юра всё еще терпеть не мог убивать, пусть и держался удивительно стойко. Но сейчас столь драгоценное преимущество было явно не на его стороне. На одного своего солдата приходилось трое чужих, ситуация с каждой секундой принимала всё более гадкий характер. Юре Любимову уже никак не суметь отстрелятся, вражеская пуля была выпущена раньше.
- Саша! Дурак!
Саша едва успел дрогнуть. Пуля, ставшая роковой, с бешеной скоростью вылетела из дула автомата и стрелой попала Саше чуть ниже ребер. Острая, просто ужасная, вязкая и отвратительная, боль в этот же миг насквозь пронзила все его тело, затронула каждую клетку и точно парализовала. Он вообще не мог себе представить, что человек за одно лишь жалкое мгновение может испытать столько чувств. Что одно лишь жалкое мгновение может оборвать целую жизнь. Оборвать навсегда. Окончательно и бесповоротно. Секунда. Перед глазами, алеющими вспышками пронеслось столько всего: родной дом, поляна, куда он еще мальчишкой бегал за хлебом и молоком, улыбка Марьи Федоровны, её сказки о Великом Князе и её звонкий смех. Должно быть, она с таким упоением ждет своего Сашку дома. Но Марья Федоровна у него одна, а Юра…пускай лучше он возвращается, пускай порадует свою семью, пускай сам, без Саши, катается на отцовской лодке. Такова уж жизнь.
- Ты что натворил?! Боже мой, спаси…
Саша слышит чьи-то голоса, но уже не разбирает их. Кажется, Юра назвал его дураком. Но Саша не испытывал никаких сожалений. Он претворил мечту: спас друга и сделался героем. И «волшебное» имя здесь совсем не имело значения, в Саше играли только его сердечные милосердие и человечность. Здесь не было ни почестей, ни пышных похорон, да и мало кто вообще будет знать об этом подвиге. А мировая известность…совсем ни к чему, главное, что, замирая в последний раз, Сашино сердце было спокойно и счастливо.
А где-то там, на окошке избы старой учительницы примостилась белая голубка.
