Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Александры Цукановой, которая заняла 2-е место VI сезона Конкурса среди учеников 10-11 классов
АЛЕКСАНДРА ЦУКАНОВА
многопрофильный лицей-интернат ГОУ ВПО ДонНУ
Педагог: Кайдаш Наталья Николаевна
«Дожить бы до Победы!»
Заочный этап
"Давай, до победного! Гранату, Серый, еще одну! Автоматы, вперёд!"- кричит белокурый мальчишка. Голос детский, но с какой уверенностью и серьёзностью он отдает приказы, держа в руках наспех собранный "автомат" из сухой ломаной ветки ореха и ржавого гвоздя, найденного где-то в траве. А отчаянные солдаты - мальчишки из соседнего двора -выполняют тотчас же все приказы командира. "Ура! Ура! Рейхстаг наш!"- юные освободители с восторгом водружают - длинную палку с привязанным к ней куском цветной ткани- на кучу песка на соседней улице. Эту радость, как и любому ребенку, нужно разделить с самыми близкими: "Мамочка, мы убили всех фашистов, мы победили!"
Уже немолодая женщина с густыми черными, будто ночь, волосами нежно гладит сына по голове, чуть улыбаясь. Но глаза заметно грустнеют. Вспоминается детство. Военное детство. Вот летят самолёты, сбрасывают бомбы на дом, где жила их большая семья, полки нацистов заполоняют деревню, повсюду свастика. Одна буханка хлеба на семерых , ребра, обтянутые кожей. Эпидемия гриппа, младший братик, совсем ещё младенец, задыхается ночами от приступов кашля, а родители бессильны. Все, что им остаётся - это наблюдать, как медленно гибнет вместе с живыми огоньком в глазах ребенка часть их сердца. После обстрела вышли на улицу, а сосед лежит на земле: «Он ведь замёрзнет, нельзя спать вот так просто на снегу». Девочка ещё не понимала, что он больше никогда не проснется.
Затем, словно нож по сердцу, приходит повестка -отца призывают на фронт. "А что такое передовая? Куда едет наш папа?"- любопытство семилетней девочки берет верх, но вместе с ним в голосе играет еле уловимым аккордом страх. "Это далёкий горизонт, там, где встречается море и небо, сходятся вплотную, но никогда не перемешаются, где воют ураганы и встают волны-стены" - аккуратно, чтоб не навредить и без того расколотой психике ребенка, объясняет мама. Каждый день в ожидании письма, маленького, потёртого за время дороги треугольника, с отметкой города, улицы , а внизу мелкими буквами фамилия и хоть пара заветных строк : "Жив. Здоров. Завтра в наступление. Сегодня ты снилась да детишки, что Надька двойку получила, представляешь? Поцелуй их от меня. Обнимаю тебя даже за тысячу верст от Иловайска. Очень люблю."
А потом месяц - тишина, ни слова. Наконец-то приходит почтальон. Маленькая Настя, едва проснувшись, бежит: "Это от папы? Да? Что там, что?". Мама, ничего не сказав, отворачивается к стене и закрывает рот ладонью. То ли чтобы не показать слез, то ли чтобы не закричать истошным криком дикого зверя. Прижимает к себе ближе дочь - дети это все, что у нее осталась в жизни - а из рук на дощатый пол падает маленький кусочек бумаги, разделивший жизнь на "до" и "после" - похоронка. Темноволосая женщина смахивает слезу с щеки, она так и не научилась затуплять эту боль воспоминаний в себе, тех, что встают стеной перед глазами вновь и вновь, приходят темным призраками прошлого, заставляют просыпаться ночью в холодном поту. Нет, тот сорок третий она не забудет никогда. «Дожить бы до победы!» - то и дело повторяла мать. Знала ли Настя, что эти слова она еще не раз произнесет в своей жизни! "Идём, Шурик, я тебе кое-что покажу" - Анастасия Илларионовна осторожно берет сына за руку. В глазах мальчика немой вопрос, куда же они собираются, но спросить не решается. Мимо старого вишневого сада через вагонное депо, сердце города, к высокой стене. Там горит вечный огонь, как знак памяти о павших в ту войну, На стене выведено: "Люди! Пока сердца стучатся, помните, какой ценой завоёвано счастье, - помните!"
Они проходят между гранитными плитами с выгравированными фамилиями, надгробья такие же тяжёлые, как и воспоминания, что оставила, война. "Теперь они живут здесь, сынок. Все они теперь здесь... Их души иногда спускаются с небес к нам, чтобы посмотреть на неугасаемое пламя, даже после смерти отдать честь Родине. Они навсегда в нашей памяти и вот здесь," - Надежда прикладывает худую руку с тонкими ровными пальцами к груди, туда, где бьётся сердце. Та война в ее жизни оказалась не последней.
Пронеслись годы. Некогда белокурый мальчишка, Шурик, стал шатеном. Больше не слышится звон колокольчиков в его голосе, а палка с гвоздем давно сменилась настоящим автоматом. По правде говоря, камуфляж был ему к лицу; голубые глаза сияли на фоне мозаичного рисунка цвета хаки. Каждый жест, каждое движение выдавало: все, что осталось с детства - это лишь два синих огонька.
"Рядовой Цуканов, к командиру быстро!". Тогда он узнал, что завтра его и группу из 120 человек повезут в Чирчик, это Узбекистан. Никто не понимал, зачем они туда едут, и лишь один парень с русыми волосами и точёными скулами выкрикнул: "Да в Афган нас везут! Пушечное мясо мы для них!".
О длительной подготовке не могло идти и речи, счёт шел не на дни – на минуты. Молодые солдаты, едва успев дать присягу, получили первое боевое крещение: "Ребят отправили в артиллерию, а меня в автомобилисты, у одного только были права." Тем же вечером на построении командир сказал: «Разведка доложила, что ночью ожидается миномётный обстрел».
А дальше все как во сне... Крик командира, звук мотора и бесконечные взрывы, раскаты, то далеко, то совсем близко, почти под колесами. Не было ни злости, ни страха, лишь неумолимое чувство долга заставляло жать педаль газа в самый пол и мчаться по земле, каждый миллиметр которой пропитан кровью бойцов и мирных жителей. Ведь там, за столбом пыли, вздымающимся от снарядов, казалось, к самому небу, стоял маленький полевой госпиталь. Кто-то кричит от невыносимой боли, кто-то хватается руками за кровоточащие раны, пытаясь остановить кровь, кто-то и вовсе без сознания, а кто-то спокойно лежит, подняв голову в небо, хочет насмотреться на его бескрайние просторы в последний раз, знает, что завтра уже... не увидит, в этот раз ему не повезло. У каждого из них дома есть те, кто их ждет: жены, дети, матери, отцы - все они будут верить, даже получив извещение о гибели, будут надеяться, что это ошибка. И от одного воспоминания о том, как мама ждала своего отца, его дедушку, с войны, сжимается сердце. "Не дай Бог не успеть, что ж тогда?!"- лишь звучало пронзительным гулом, наперевес крикам рвущихся мин и снарядов, в голове. "Вот так, Счастье, мы потихоньку вырвали мир" - он называет меня только так, реже - по имени, мой родной и любимый папочка. Больше всего не свете ему чуждо хвастовство, не любит он это, и меня так воспитывает. Когда рассказывает о тех, мне кажется, далёких, временах, никогда не добавляет ни доли пафоса за содеянное, будто он прочитал все это в учебниках истории. Но я-то знаю, вижу, как меняется его взгляд, будто все ещё наготове, что в любой момент может раздаться тревожная сирена и весь их батальон опять в огонь, в самое пекло, как еле заметно сжимается в кулак рука, а дыхание учащается. Господь завещал: "Не строй себе кумира", но если я кем-то и горжусь сейчас, так это мой отец. "Помни, что жизнь спонтанна и непредсказуема,"- часто повторяет он. И только недавно я поняла истинную цену этих слов.
Мое поколение – «дети войны», как и поколение моей бабушки.
Помню как все начиналось. Ноябрь 2013. Мне всего 11, ещё совсем ребенок, для которого война -что-то давно канувшее в лету, что-то непереносимо трагическое и неизбежное. Каждый вечер с семьёй перед телевизором, а тут одни и те же сводки в новостях: "На майдане убито 28 человек", "Поджог дома, погибли 15 человек ". И вопрос: "Пап, это все закончилось, будет спокойно?". "Нет, Сашенька, все только начинается..." .И только спустя несколько месяцев я поняла, что этим "всем" станет мой Донбасс. "Ну, когда уже приедет бабушка?"- мы с нетерпением ждали бабушку Надю.
Тот день мы провели всей семьёй на природе, 9 августа выдалось солнечным и прекрасным. Мне хотелось его продлить, но наступил вечер, и бабушке нужно было домой. Несмотря на все мои уговоры остаться переночевать, она с улыбкой попрощалась с нами, ведь "там хозяйство ждёт". Автобус "Донецк-Иловайск", и мы с родителями машем рукой вслед. "Не звонила? Пора бы уже доехать..." - я ждала звонка почти всю ночь, может быть, телефон разрядился. А утром, проснувшись, услышала, как папа читает вслух маме последние сводки новостей: "Ночью с 9 на 10 августа 2014 года с боевых самолётов был обстрелян Иловайск, количество жертв неизвестно, объявлено чрезвычайное положение, продолжается эвакуация мирного населения". А дальше фото: разбитые дороги, словно сито, в ямах, где-то в траве куски оплавленного металла, зелень отблескивает красным, да, тем утром выпала другая "роса". И в самом конце разбитый, сгоревший дотла дом, тот самый, где играли в далёких 70-х мальчишки и водружали флаг победы над всем злом в мире: ул. Новодеповская, 3.
Стоит ли говорить о наших тщетных попытках дозвониться, чтоб хоть услышать родной голос, что жива, что миновала "дура", та, что всегда попадает в цель? День, неделя, а телефон беспощадно кричал тишиной, ни весточки. Наверное, в том и есть вера, чтобы надеяться, даже тогда, когда, казалось, уже надеяться не на что. В сводках говорят о том, что в городе идут ожесточенные бои. Вера в невозможное. А чем ещё жить? Мы точно знали, что с той стороны города (из-за железной дороги городок делится на «две стороны», так до сих пор и говорят: пошла на «ту сторону») не было эвакуировано ни одного мирного жителя. Оставалось лишь молиться. Молитвы не способны остановить пули, но на душе становилось легче. "27 августа 2014 года народное ополчение полностью взяло под контроль Иловайск и окрестности" - тем утром я проснулась от звонка телефона, выбежала в комнату, маме кто-то позвонил, и я увидела, как из ее глаз покатились слезы. Она меня не заметила, а я готова была к худшему, к мысли, которую мы даже не позволяли себе допустить весь этот месяц. Рядом, опустив голову, сидел папа, он ещё не знал, что сказали на том конце трубки, но все чувствовал. Мама резко обернулась ко мне: "Сашка, Сашенька, они живы, они позвонили тете, а она мне! Живы! Понимаешь?!" Она крепко обняла меня и папу, голос ещё немного дрожал, а по щекам все ещё текли слезы, но не было в них горя, это слезы счастья. Это была маленькая победа для нашей семьи. Потом мы узнали, как они прятались в вагонном депо, 17 дней в полумраке, практически без еды, воды и свежего воздуха. Да, и с ничтожно малыми шансами выжить. Одна буханка хлеба в день, как в те далекие сороковые, только здесь убивали свои...своих. Сейчас моей бабушке Цукановой Анастасии Илларионовне 90 лет. Мы нередко наведываемся с папой к ней в гости, по традиции покупаем тортик и часами говорим обо всем, она по-прежнему жизнерадостна, со светлым огоньком в глазах, будто все то было вовсе и не с ней. И всегда обязательно заходит речь о войне, ведь нельзя опустить то, что стало неотъемлемой частью сегодняшнего дня. "Дожить бы до Победы..." - часто повторяет бабушка, как в далеком 43-ем говорила ее мать, и вновь смахивает слезу с морщинистого лица.
Моя дорогая, я выучусь, и сделаю все, чтобы ты, мои родители, дети могли выйти на улицу и сидеть под чистым, мирным и свободным небом, слушать песни соловьев (их у нас так много!), чтоб не было ни своих, ни чужих, чтоб все были друзьями, чтоб дети спокойно бегали, не боясь нарваться на "растяжку", а чтоб роса на траве была только серебряной.
