Эссе Андрея Убогого о путешествиях и летних впечатлениях, лауреата Патриаршей литературной премии 2021 года
КОКТЕБЕЛЬ, АВГУСТ
Этот шум, напоминавший шум моря, был сильнее всего по утрам. Казалось, что именно он, его нараставшие и опадавшие волны выносят старую Лялю из забытья – в серый крымский рассвет. Но подниматься еще было рано, и приходилось лежать, слушая чьи-то огромные, мерные вдохи и выдохи. Словно нечто, напрягшись, вздымалось в редеющей мгле – и, на миг задержавшись, откатывалось в тишину… Все прочие звуки затихли: один этот утренний шум, как казалось старухе, наполнял ее уши, и дом, и весь окружающий мир.
«Это море шумит», – объясняла сама себе старая Ляля. Только вот почему она раньше не слышала этого шума? То ли слух ее обострился с годами – то ли, может быть, само море придвинулось к дому старухи? Могло ж и такое случиться: уж чего-чего она, Ляля, не видела в жизни! Большевики и каналы копали, и горы взрывали – могли, черти, что-нибудь сделать и с морем. «А что же еще, кроме моря, — подумала Ляля, — могло так шуметь?» Эти вдохи и выдохи, эти мерно растущие и опадавшие волны словно сулили ей некое облегчение – которого старая Ляля боялась. Она даже порой закрывала ладонями уши: но шум тогда, странное дело, усиливался. «Море какое-то стало… плохое…» – подумала Ляля. Мысль, что все в мире портится, была ей привычна, и многое – если не все – объясняла.
Весной она ездила в Щебетовку, в больницу. Доктор-еврей долго, путано ей объяснял: что-то, мол, у нее возрастное случилось с ушами, какой-то там завелся склероз. Но старуха ему не поверила. «Надо было дать денег – тогда б он, голубчик, всю правду сказал. А шумит все же море», – решила старуха. Уж этот-то мерный, вздыхающий шум был знаком Ляле с детства…
ГОРОД
Почему-то я был уверен, что Прага встретит нас ливнем – что рябая завеса дождя затуманит мосты над Влтавой и замок Пражского Града – и мы увидим город таким, каким он и должен, по замыслу, быть. Ведь города создавались людьми, как укрытия, как «огороды» — в том числе, как защита и от непогоды. Под ясным небом и в благостном климате город, по сути, не нужен: хватает навеса из пальмовых листьев. Города возникают, когда люди стремятся огородиться от хаоса внешнего мира: от холодов и дождей, суховеев и вьюг, когда хотят защититься от злобных соседей и диких зверей.
Так что дождь – момент истины города. На случай дождя дома накрывались вот этою вот черепицей, густой цвет которой так радует глаз, на случай дождя проводились лотки водосливов и водопроводные трубы, улицы города, непролазные некогда в грязь, мостились булыжником, и на случай дождя весь подземный слой города сложно пронизан системами ливневых стоков. В каком-то смысле, любой город и строится ради дождя, непогоды; поэтому именно в дождь проявляется настоящая Прага…
ОТКРЫТКИ
Нередко в названиях и именах теряется первоначальный смысл слов. Так, произнося “Пушкин”, мы не думаем об артиллерии; так и с “открыткой”. Часто ли мы вспоминаем, что речь идёт об открытом, доступном любому послании? И в этом смысле открытка советской эпохи была предметом символическим. Считалось, что настоящему советскому человеку скрывать нечего: все его чувства и мысли вполне могли быть доверены цветному листку картона, который мог разглядывать всякий, от почтальона до соседа по общежитию.
Открыток, кто помнит, было два основных типа: поздравительные и открытки с мест отдыха. Тем людям, с которыми вы были в разлуке, но хотели поддерживать связь, — родителям, детям, друзьям — уж, по крайней-то мере, два раза в год полагалось посылать поздравительные открытки: в их день рождения и в новогодние праздники. Открытки на день рождения всегда были с цветами, и надписи на них особым разнообразием не отличались. Что ещё можно было желать, кроме “здоровья и долгих лет жизни”, когда обо всём остальном заботилось государство?
Вот новогодние — те были разнообразнее и поживее. Тут тебе и какой-нибудь милый зайчик или медвежонок, и Дед Мороз со Снегурочкой, и ёлка в пушистых снегах, и детвора, катающаяся с горки на санках, и сияющий блёстками ёлочный шар, и кремлёвская Спасская башня с курантами — весь набор праздничных образов был представлен на новогодних открытках. И по этим открыткам, — если, конечно, они у кого-то ещё сохранились, — память легко воскрешает один из чудеснейших праздников детства. С его ожиданием и с приготовлениями к нему — чего стоит одно наряжание ёлки! — с добыванием и сооружением блюд к новогоднему праздничному столу — о, мандарины и шпроты! о, салат “оливье”! о, селёдка под шубой! — со всем, словом, тем, что нас согревает каким-то блаженным томленьем по будущей, непременно счастливой и радостной жизни.
А открытки с мест отдыха — это были короткие репортажи из рая. Уезжал ли муж-пролетарий в какой-нибудь санаторий по профсоюзной путёвке, везла ли заботливая мамаша своих деток в Москву, чтобы показать им Кремль и Красную площадь, отправлялся ли отрок-отличник в пионерский “Артек” — отовсюду к родне, остающейся дома, приходили открытки с изображением разнообразных красот и чудес. И пусть в реальности всё было не совсем так, как на этих открытках и бодрых подписях к ним, — то есть муж в санатории больше пил, чем лечился, Москва провинциальную бабу измучивала до одури, а отрок в “Артеке” скучал и мечтал о своём деревенском пруде с карасями, — но всё равно образ рая вставал перед теми, кто получал эти открытки, с умилением любовался и видами, и словами, выведенными родною рукой, а потом заботливо складывал в стопку, перетянутую резинкой, и клал в буфет или за настенное зеркало, чтобы после, в минуту печали, опять прикоснуться к той радости, что содержали в себе эти цветные картонные прямоугольники.
Да и авторы этих посланий, когда возвращались домой и зимними вечерами, перебирая открытки, вспоминали свой летний отдых, представляли не столько реальность, сколько сказочный и приукрашенный образ её, тот образ, что так убедительно рисовали ими же самими надписанные и посланные открытки.
А помните, как популярны были сувенирные наборы открыток, которые прямо-таки полагалось покупать каждому путешественнику? И, если б собрать все открытки с видами тогдашней страны — видами, запечатлевшими её города и веси, моря и горы, мосты и реки, вокзалы и памятники, — то получилась бы своего рода имперская энциклопедия. Но собрать её вряд ли возможно, как вряд ли возможно и воплотить ту мечту о безоблачной жизни в счастливой стране, про которую так настойчиво и убедительно продолжают твердить нам наборы старинных, уже пожелтевших открыток.
Источник
