Первый взгляд
Я сразу поняла, что ей от меня чего-то надо. Я давно научилась это узнавать по лицам людей: если им что-то требуется, их лица становятся неискренне добрыми, даже внимательными. На худой конец – строгими. А у тех, кому от тебя ничего не надо, лица совершенно равнодушные, пустые.
На них ничего не написано — никакого там внимания, Боже упаси. Никакого интереса. Они даже не видят тебя, люди, которым все равно. Им вообще все равно. Им все равно, есть ты или тебя вообще нет. Так что жить надо настороже. Повнимательнее вглядываться. И не бояться тех, кто тебя не замечает. Зато бояться тех, кто пристально за тобой наблюдает да еще тихонько улыбается.
Хорошо одетая девушка
Вот и эта. Шла ко мне через двор и улыбалась. Хорошо одетая — белые брючки, белая кофточка, русые волосы, голубые глаза — почти Барби. Пугаться, вроде бы, нечего. Но я очень много разговаривала с этими взрослыми. И знаю, что надеяться на них нельзя.
Только измучают.
И я тихонечко — ничего особенного, не побежала же — отправилась к входу в наш дом.
Она позвала меня:
— Девочка!
Но я не обернулась, только чуть прибавила шагу: мало ли тут девочек?
Так бы я и отделалась от нее, хоть на время. Но тут передо мной выросла толстая, будто китиха, замша директрисы Марьванна и перегородила дорогу.
— Что же ты, девочка? — спросила вкрадчиво. — Разве не слышишь, как тебя кличут?
Счастливая эта толстуха, Марьванна. Трескает и лопает щи и кашу, а никак не запомнит наши фамилии или хотя бы только имена.
Пришлось обернуться.
Знакомство
— Ты ведь Настя? — спросила она, и мне показалось, что она волнуется.
Я повнимательнее посмотрела в ее лицо. Ну да, волнуется как-то странно, хотя и улыбается. В общем, не противная. Что-то есть в ней неуверенное.
Я кивнула.
— Настя Светлакова?
— Чернакова, — отвернула я глаза.
— Как! — почти поперхнулась хорошо одетая девушка и поднесла к лицу бумажку. Потом опустила ее резко, спросила:
— Ты шутишь?
— Нет, — ответила я. — Когда светло, я Светлакова.
А сейчас Чернакова.
— Но сейчас же светло? — удивленно и почему-то радостно воскликнула она.
— Эх! — я вздохнула. — Вам это только кажется.
— Вот видите, — прогудела за моей спиной китиха Марьванна. — Они и фамилии-то свои меняют.
— Перемешивают, — уточнила я, неизвестно к чему.
Вообще-то, известно. Это во мне заговорил дух противоречия.
Ольга Олеговна
И тут она меня удивила. Причем, самым простым способом.
— Давай, — сказала, — знакомиться. Меня зовут Ольга Олеговна.
И я смутилась. Никогда мне не встречались такие названия. Ольга! Да еще Олеговна! Два «о» и два «л». «Ол-ол» — слышится. Как-то кругло, непривычно, а то у нас все какие-то угловатые Марьванны, Зинпетровны, Нинстепанны.
Наверное, я маленько замешкалась, и Олола прорвалась с объяснением.
— Я учусь на психолога в университете, — сказала она. — И меня послали к вам на практику. И я попросилась к тебе, понимаешь?
А вот это было совсем ни к чему.
Почему это ко мне? Других, что ли, мало?
Я так ей и сказала.
Мне даже понравилось, как она задребезжала.
Будто тонкий такой стаканчик. Личико ее слегка затряслось, наверное, от неожиданности.
Вот это мне нравится! Когда взрослые волнуются.
Разговаривают со мной, а меня понять не могут.
И не надо, не надо!
Не надо попусту лезть в чужую душу, пусть даже пальчики ваши наманикюрены и чисты, как у Ололы.
Ох, как мне хотелось так ее и назвать.
Но я повернулась к ней спиной и отправилась в спальню.
Зинпетровна
Я села на свою кровать в палате, хотя это не разрешалось. Надо было сесть на стульчик. Но стульчики, которые выстроены у стенки, детсадовские. Для малышей. А мы уже не малыши. Кто во втором классе, кто в третьем. И вообще…
Поэтому я села на кровать, покачала ногами от нечего делать. Зачем-то я догадывалась, что от меня не отстанут.
Прискакала дежура, крикнула:
— Светлакова, к директору!
Мне вот это совсем непонятно. Ведь слово директор мужского рода. А Зинпетровна у нас рода женского, даже бабьего. Я хихикнула, пока к ней шла: почему не существует по русскому языку бабьего рода? Было бы понятнее.
Зинпетровна — баба очень больших размеров. Почти как Марьванна. Но та уж законченная китиха: голова слилась с телом, шея заплыла салом, и заместительниша выглядит сплошной такой тушей. А директор женского рода только приближается к этому образцу. Она пока еще только акулиха. Руки, до плеч свободные от одежды, напоминают небольших поросят, шея похожа на громадную колбасу, груди на окорока, спрятанные от взгляда, а само тело… Как бы сказать… В общем, под Зинпетровной находится не стул, а широкая, без спинки табуретка, сделанная ей по заказу нашим комендантом Ерофеичем.
Что же про лицо директора — оно вообще смахивает на арбуз с глазами и маленькой дырочкой для рта. И вот из этой дырочки, как я вошла, послышался тихий скрип:
— Светлакова — Чернакова — Рыжакова аль Краснова! Как себя ни назови, а к студентке подойди!
Эдакие стихи пропищала. Этакая-то громадина!
И арбуз этот расхохотался. Писклявым таким голоском. Совершенно безобидным. Может быть, даже просительным.
Никого больше в кабинете не было. Только я и обильная Зинпетровна. И все у нее получилось довольно хитровато — с этими-то стишками. Иначе бы я, наверное, уперлась.
А тут только скривилась, кивнула головой и вышла в коридор. Лишь там рассмеялась.
Точнее, просто всхлипнула.
Разговор
Вышла во двор и снова увидела Ололу — на том же месте, где я от нее отвернулась. Будто и с места не сходила. Как же тогда директор про Чернакову узнала?
Я подошла к этой красивенькой Барби и спросила:
— Чо надо?
Она вздрогнула почему-то. И попросила:
— Я говорить с тобой хочу.
— Говорите, — сказала я равнодушно.
— Долго говорить. Может быть, много дней.
Я не удивилась, а догадалась и сразу будто устала.
— Вы из милиции?
— С чего ты взяла? Я студентка.
Но я не поверила. Ходят тут всякие. Выведывают разные разности. Будто я их не видала.
Мы пересекли наш детдомовский двор. Обогнули сопливых малышей с воспитателкой, ну и нас обогнули парни из старших групп, которые перекликались отдельными буквами и словами, будто дурачки:
— Ну!
— Э-э!
— Ага!
Свора хитрованов в масках дурачков.
Моя Барбичка сжималась при их виде, чувствовала себя тут неуютно. Ей хотелось отсюда удрать — ну и удрала бы. Зачем ей я?
Наконец, мы нашли скамейку в тенечке. Она открыла свою сумку, достала бумажки и сразу стала опасной.
— Значит, зовут тебя Настя? Анастасия или Настасья?
— Чего? — не поняла я.
— Ну, у твоего полного имени есть разные варианты.
— Варианты? — Мне понравилась эта мысль. Но я не знала. И пожала плечами. Сказала:
— Мне все равно.
— Уточню, — проговорила Олола, — посмотрю в твоем личном деле.
Потом оторвалась от бумажек, собрала их махом и сунула в сумку. Наверное, они поэтому так и похожи эти два слова, что в сумку можно что-нибудь сунуть.
— Давай просто поговорим, — предложила Барби и улыбнулась мне, чтобы, наверное, расположить.
Но я была начеку.
— Что ты любишь? — спросила она.
— Ничего, — ответила я.
— Ну-у! — удивилась она. — А хотя бы мороженое? Газированную шипучку? Пирожные?
— Мне все равно, — ответила я. — Ем, что дают.
— А-а! — удивилась Олола. — Ну а котят, щеночков ты любишь? Радуешься им?
— Чего тут радоваться? Все равно их выкинут с нашего двора. Не полагается им здесь. От них блохи, всякая зараза. Врачи не велят. Ну и Марьванна. Прикажет Ерофеичу, и нет никого!
— Ну а ты телевизор смотришь? Что тебе нравится? Кино? Мультики? Может, «Смешарики» — ты их видела?
— Видела.
— Ну и что?
— За дурачков нас держат. Веселят. А нам не веселится.
— Может, любишь какую-нибудь книжку?
— Нет.
— Почему?
— Не люблю читать.
И тут она брякнула:
— Ты можешь рассказать про свою семью?
Вот оно: я повернула к ней лицо. Опять на меня навалилась усталость. Спросила ее:
— Вы из милиции?
— Да нет же, нет! — воскликнула красивая, но неумная девушка. — Я студентка.
— Ну и не лезь, раз студентка, — сказала я ей без всякого выражения, не спеша встала со скамейки и ушла в палату.
Теперь я уже легла на кровать.
Черт с ней, с этим директором бабьего рода, с этой китихой, которая может войти и загундосить, с этим ее распорядком дня, дежурами…
И этой студенткой.
