Истинная красота

ЕЛИЗАВЕТА СТРЕБКОВА

Истинная красота

Заочный этап

В тот вечер они спорили о смысле. Младший брат Саша небывало горячо доказывал, что понимает гораздо больше, чем может выразить собеседник своим снисходительным тоном. Старший, Дмитрий, смотрел на него с нерушимым спокойствием и молча улыбался живой, самолюбивой искре в глазах напротив.

Предметом спора, строго говоря, была вещь гораздо более приземленная, чем абстрактный и великий смысл. Младший брат с удивительным азартом был предан рисованию и первым зрителем всегда избирал старшего. Но только что было представлено самое лучшее, по мнению Александра, из когда-либо созданного – аккуратно сложенная стопкой серия иллюстраций к роману Достоевского. Александр уже даже закрыл глаза, готовый слушать возвышенную похвалу, как неожиданно последовало короткое:

- Мне не нравится.

А дальше, как Саша ни старался доказать Дмитрию все гениальные композиционные находки, всю особенную прелесть колорита, всю детальность передачи внешности, тот только качал головой.

- Разве не красиво? – наконец возмущенно подытожил Александр, сердито глядя на брата. Тот почему-то тихо рассмеялся такому вопросу.

- Ведь сам Федор Михайлович писал: «Красота спасет мир»! Ты посмотри, какие здесь драпировки ткани! А какая перспектива у городского пейзажа? Да ты бы знал, чего мне это стоило, сколько раз я это переделывал!

- Ты так ничего и не понял, Саша, - ласково обратился Дмитрий, все еще тихо посмеиваясь, - ну как же так…

Александр с видом отвергнутого гения отвернулся от брата.

- Переделывал, переделывал, да так ничего и не получилось…- Дмитрий еще раз задумчиво перебрал листы, - а знаешь, почему?

Саша фыркнул, давая понять, что ни в грош сейчас не поставит мнение брата по этому поводу, но тот все равно продолжил.

- Потому что на пустую красоту талант пускаешь. Тебе ведь его не просто так дали, а на служение людям, Саша. Ты бы лучше учился у Федора Михайловича. Он потому и велик, что никогда пустой красоте не служил, множил дар Господа усердием и страданием на великом пути. Не о том Достоевский говорил, Саша, не о том…

Монолог Дмитрия прервали, рывком забрав из его рук стопку. - Если так много понимаешь, то сам бы и делал, - Александр поспешно направился вон из комнаты, бросив на брата обиженный взгляд. Тот ласково ему улыбнулся.

Теперь Александр сидел за своим столом при тусклом свете лампы. Перед ним все так же лежали его наброски – неоконченные иллюстрации, похвалы для которых он так ждал, и солидные, в красивых переплетах, тома Достоевского. Он усердно, с каким-то даже ожесточением, водил лихо заточенным карандашом по бумаге. Ничего не выходило. Он сам видел: Дмитрий прав, его иллюстрации не дышат свежей, бушующей жизнью, которая так восхищала в сюжете первоисточника. Но, во-первых, его ужасно злило, что он не может понять толкование тайны его постоянных неудач. Что за абстрактное «усердие»? Чему учиться, что не пускает к свободным и выразительным линиям? А во-вторых, Дмитрий, всегда слишком честный для брата-максималиста, очень задел его, говоря, что если он толкует лишь о красоте, то совершенно не понял великого писателя.

Ожесточенная борьба разума с роем мыслей, а карандаша с непокорным наброском очень скоро утомила и без того обессилевшего юношу. Он чувствовал, как норовят закрыться тяжелые веки, но сдаваться никак не хотел, поэтому то и дело встряхивал головой и отводил взгляд в сторону, быстро моргая. Но вот ему почудилось, что сидящая на подоконнике муха, буднично перебирающая тонкими лапками, молится.

Остальные мысли притихли в голове. Действительно, вся скромная поза такого невзрачного насекомого, движения сложенных «ладошек», и, кажется, даже общий образ вдруг приобрели какой-то неожиданный, одухотворенный смысл, источник которого невозможно было обнаружить. Юноша боязливо огляделся по сторонам: все застыло в каком-то не то торжественном, не то тревожном ожидании. Он увидел, что узкие, порою давящие стены его комнаты вдруг расступаются, растворяются в каком-то невиданном светлом тумане. Помещение превращалось в сплошное, беспредельное белоснежное небо, в котором было страшно утонуть. Из пространства словно вынули плоть: воздух с пугающей, головокружительной легкостью полился в легкие. Саша зажмурился. Белая пустота давила на него после череды противоречивых мыслей, как давит абсолютная тишина после бурлящего шума. Он чувствовал чье-то присутствие, но и это ощущение было таким призрачным, что приходилось все крепче стискивать в пальцах наброски – единственное, что осталось от реальности.

Александр боялся, что его ноги провалятся через неестественно мягкое облако пуха, но все-таки инстинктивно сделал пару шагов вперед, пытаясь понять, где он. Тут же из молочной плотности тумана выступила высокая белоснежная фигура. Оцепеневший от ужаса и неожиданности, Саша никак не мог понять, чему удивляться больше: мухе, неожиданно обратившейся к Богу, белоснежному пространству, силуэту исполинского роста…

- Ангел?.. – почти шепотом спросил у фигуры Александр, с изумлением обнаружив, что в обе стороны от нее расстилаются белоснежные крылья, а пух, застилающий все вокруг, – невесомые полупрозрачные перья.

- Красота, значит…- звенящий, будто звучащий со всех сторон одновременно голос обратился к Александру. Тот не ответил – молча наблюдал. Тонкие длинные руки ангела плавно перебирали пальцами крылья, словно скользя по струнам арфы, и с безжалостной выверенностью вырывали из них перья. Александр непроизвольно щурился при каждом таком движении. Должно быть, очень больно… Но зачем? Юноша несмело подошел ближе, стараясь заглянуть туда, куда ангельские движения отправляли белоснежный пух, но тут же испуганно отшатнулся – прямо под босыми полупрозрачными ступнями отказался край обрыва. За ослепительной небесной чертой сразу же открывался вид на беспредельное темное пространство ночного города. Отсюда, с головокружительной высоты, людские дома вдруг показались юноше такими крохотными, незначительными и будто бы беззащитными перед оглушающим мраком ночи. Одинокие огоньки, словно заблудившиеся в бездне, сиротливо смотрели вверх. Есть ли кто-то, кто видит их, кто о них позаботится?

- Красота…- с невыразимой печалью повторил ангел. Пальцы медленно отпустили маховое перо. Оно закружилось в вальсе с порывом ветра, сделало пару оборотов, прощаясь с небом, и рассыпалось в искрящийся снег. Александр, очарованный этим безмолвным таинством, вдруг понял: это и есть ответ страждущим. Это небесная защита, забота и любовь, благодаря которым в сиротливой долине людей еще горят огоньки.

Тут ангел плавно, словно, не прилагая никаких усилий, вынул из рук Александра один из набросков. Юноша не успел даже обернуться, как услышал треск рвущейся бумаги. В пальцах ангела иллюстрация рассыпалась в труху так же быстро, как рассыпались перья. Саша тихо вскрикнул, физически ощущая нанесенное оскорбление. Зачем?

Ангел слышал эту вопящую обидой мысль, но ничего не ответил, только придвинулся ближе к человеку и сдул с ладони мелкие клочки бумаги. Они полетели в ту же людскую бездну, оборачиваясь скромными, но уже искрящимися снежинками.

- Жалко? – тихо спросил ангел. Саша боялся обратить к нему взгляд: знал, что может не выдержать того, что плещется в ангельских глазах, потому все смотрел на далекие огоньки долины.

- Веры в тебе мало, - продолжило небесное создание, словно отвечая себе, - мало, оттого и обнимаешь так крепко эти листы, оттого и страдаешь бесцельно. Посмотри, как они несчастны…

Ангел невесомо коснулся плеча человека, призывая еще внимательнее обратиться к тому, что находится за обрывом.

Александр не знал, почему, но сердце его вдруг сжалось в невыносимой тоске. Он отчетливо видел: там, в одном из этих маленьких серых домиков, с тусклой свечой на подоконнике, сидит великий творец – Федор Михайлович Достоевский. Его глаза, всегда такие внимательные к любому движению души, устремлены на листы бумаги, целиком исписанные человеческими судьбами. Он видит великое человеческое страдание и потому пишет о вечной Сонечке Мармеладовой. Он чувствует, как терзаются его братья и сестры, как душит их липкая паутина гордыни, и из дорожек мелкого почерка проглядывает воспаленный взгляд Родиона Раскольникова. Он ощущает страх беззащитных, маленьких и одиноких людей в этом большом мире – абзацы складываются в кроткое лицо Макара Девушкина. И произведения его, выстраданные, выплаканные молитвами о человеке в каждой строке, превращаются в целое искрящееся полотно света, как тот снег, что творит на небесах ангел. Талант его, беспредельный дар Божий, превращается в покрывало, которым истерзанное сердце так старается защитить такие же истерзанные сердца…

- Просыпайся, смешной человек, - услышал Александр знакомый ласковый голос. Дмитрий стоял рядом, настойчиво касаясь руки брата, еще зажимавшей карандаш.

- Что же ты, прямо за столом спать собрался? Нельзя так, Саша, голова болеть будет…

Но дальше Александр уже не слушал. Он вдруг встрепенулся, вскочил с места, с удивлением и испугом оглядел комнату. Все было на месте: стены были так же крепки, как и раньше, мебель стояла на прежних местах, среди набросков лежал том Достоевского в старом переплете…Муха все так же молилась на подоконнике, неустанно складывая лапки в этом великом обращении. Теперь Александр увидел: за окном, сквозь полупрозрачную штору, кроется тот же обрыв, что он наблюдал с белоснежного облака пуха. Та же долина сирот, ищущих свет, ждущих, когда серебряным снегом ответят небеса на каждое страдание.

- Я понял…Я только теперь это понял…