Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Елизаветы Колдиной, которая заняла 2-е место в X сезоне Конкурса среди учеников 10-11 классов
ЕЛИЗАВЕТА КОЛДИНА
МАОУ Домодедовская СОШ №4 с УИОП
(Московская обл., г. Домодедово)
Педагог: Алсу Аббясовна Бахтеева
Как я стал поэтом
Заочный этап
Одним воскресным утром я понял, что хочу стать поэтом. Мама говорит, что поэтами рождаются, а не становятся, но я считаю иначе. И вообще, мама бухгалтер - она в этом ничего не понимает. Поэтому я решил твёрдо: мне нужно выпустить книгу со своими стихотворениями, потом заполучить всемирную славу и признание, ну а дальше наслаждаться свободой и горонаром… гогораром… В общем, стабильным заработком за авторский труд. И словарный запас у меня неплохой, и по русскому твёрдая четверка. Но стремлюсь к пятерке! Единственная проблема – стихотворений у меня нет. И не было. Сейчас с этим беда – почти нет современных поэтов. Есть стихоплёты, стиходелы, стихолюбы. Короче говоря, дилетанты, графоманы и непрофессионалы. Вот как! Стоящие пииты, барды и мастера слова канули в лету, и надо как-то это исправлять. Эту миссию я и решил взять на себя. Кто, если не я?
Моим любимым поэтом всегда был Маяковский. Мама в детстве читала мне его стихи. Возможно, она всё-таки что-то понимает в поэзии. По стихотворениям Маяковского я и сам учился читать. Вот тогда из произведения «Что такое хорошо и что такое плохо» я взял своё жизненное кредо:
Если мальчик
любит труд,
тычет
в книжку
пальчик,
про такого
пишут тут:
он
хороший мальчик.
Сейчас я уже взрослый: как-никак учусь в пятом классе. И теперь мне нравятся другие его стихи:
Я
земной шар
чуть не весь
обошел, —
и жизнь
хороша,
и жить
хорошо.
Писать и для детей, и для взрослых – это настоящий талант! Да и вообще, талантливый человек талантлив во всём: Владимир Владимирович и художником был, и режиссёром, и актёром. Литераторы они все люди одарённые. Вот и я хочу быть таким же!
Решил: буду вторым Маяковским! Сегодня напишу за вечер, так уж и быть, один сборник, завтра в школе покажу Пантелею Фёдоровичу. Это, кстати, мой учитель по литературе и русскому языку. Мы не так долго знакомы, он хороший педагог. По технике чтения слов в минуту у меня первое место в классе! А после того, как я попытался в первый раз выговорить имя Пантелея Федоровича, наверное, стало второе. Но это не беда!
Надо придумать название сборнику. Можно сразу - «Второй Маяковский»! Хотя… Быть Маяковским, конечно, очень почётно, но подчеркивать свою второсортность не хочется. Или вот, например, «Первые стихи». Нет, не звучит. Первые стихи обычно низкого качества, а я должен быть в глазах читателя профессиональным поэтом. И что с того, что у меня ещё нет стихов? Я же чувствую: они будут безупречными.
Что толку от названия? Надо придумать первое стихотворение. Оно должно украшать сборник, как вишенка на торте. А название само приложится. Я взял синюю ручку в руки, достал лист клетчатой бумаги и по привычке написал: «Домашняя работа». Зачеркнул. Взял новый лист, на этот раз в линейку. Чернила вывели слова:
Мир огромив мощью голоса,
иду – красивый,
двенадцатилетний.
Осмотрел со всех сторон, проверил на ошибки, прищурился и сильнее открыл глаза. Нет, не то. Слишком уж похоже на «Облако в штанах». И вообще, никто не должен знать, что мне двенадцать.
Нужно писать о том, какой я хороший поэт. Или обобщённо: какие все поэты хорошие. Сидел я над этим долго. Мама три раза звала меня на ужин, даже несмотря на то, что я с первого раза сказал, что поэт должен быть голодным. Всё же не понимает она ничего. Стихотворение не получалось, даже пришлось взять новую ручку: ту я разгрыз от стресса, хотя понял это, только когда на мой лист упало несколько капель тёмно-синих чернил. Волосы у меня торчали в разные стороны от негодования: как же сложно писать стихи! Вот бы Владимир Владимирович помог мне, своему товарищу и коллеге. Когда я увидел садящееся за горизонт солнце в своём окне, меня посетило странное чувство. Урчал живот, кружилась голова, перед глазами то и дело появлялись макароны с жареными котлетами. Уверен, это был не голод, а настоящее вдохновение! Ведь через два часа я прочёл на своём исчерченном вдоль и поперёк листке, на котором уже не осталось свободного места от исправлений и точечных зарисовок, эти строки:
Я – поэт!
Я сказал это маме,
брату,
бабушке,
старшей сестре.
Я – поэт,
и в своём поэтическом
храме
меж словами
я ставлю тире.
Я – хозяин здесь,
я же –
крестьянин.
И обязан
служить до конца.
Я - судья здесь,
и я – каторжанин,
повелитель лихого
словца!
Эти два часа стоили того! Я посмотрел на часы: они показывали без пятнадцати десять. Засиделся! Скоро мама позовёт спать, а я даже не поел. Довольный, с листком в руке и пастой на щеке и руках, я пошёл на кухню читать маме своё произведение искусства. Она не сопротивлялась, но очень удивилась моему наполовину синему лицу и растрепанной шевелюре.
- Это Маяковский? – спросила она, зевая и поправляя очки в тёмной оправе.
- Нет, мама. Это я! – с улыбкой до ушей сказал я, выпрямляя плечи и стараясь казаться чуточку повыше. На самом деле, мне оставалось каких-то пять сантиметров, чтобы перерасти маму.
- Молодец, сынок. Я всё равно в этом ничего не понимаю, – протянула она и села перебирать какие-то документы.
Мама призналась сама, я даже не спрашивал. Хоть что-то! Но стихотворение я точно покажу завтра Пантелею Фёдоровичу, он должен увидеть зарождение сборника. Точно, сборник… Я ведь хотел написать его за один вечер. Трудной оказалась работа поэта! Но это ничего, меня уже не остановить.
Утром я проснулся бодрее, чем обычно. Меня переполняло вдохновение, ведь вчера я написал своё первое стихотворение! Значит, теперь я точно профессиональный поэт. Сам погладил себе белую рубашку, надел школьные брюки, затянул их большим ремнем, который мне отдал старший брат. Намочив гребешок, провёл им по своим угольно-чёрным волосам и сделал себе ровный пробор посередине. Теперь я точно красивый, двенадцатилетний. В общем, вылитый Маяковский!
Как же долго тянулись уроки до заветной литературы! Но я вытерпел, выдержал, отсидел. Математику проспал на парте и проснулся от громкого звонка. Почему-то в этом году он стал бренчать длиннее, чем раньше. Это раздражало.
Прямо перед уроком я зашёл в кабинет к Пантелею Фёдоровичу, пока мои одноклассники сидели в столовой. Поправив круглые леопардовые очки, он посмотрел на меня, откинувшись на спинку стула.
- Ну-с, мой друг, что на этот раз? Вы сегодня поразительно серьёзны, - солидно проговорил учитель, и я старался перенять его тон.
- Я написал первое стихотворение!
- Неужели? Давно пора. С Вашим интересом к литературе – точно. Что ж, слушаю.
Я прочёл ему моё творение. Пантелей Фёдорович снял очки и протёр глаза, после этого рассудив:
- Ну-с, для первого раза очень даже неплохо. Неплохо. Но Вы сильно подражаете Маяковскому, друг мой. Так же и Лермонтов в начале своего творческого пути перенимал манеру лорда Байрона. Помните строки:
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой?
А так неплохо. Но хотелось бы Вас услышать, а не Владимира Владимировича. Я в школе давно работаю, я его вдоль и поперёк знаю. А так неплохо, конечно, неплохо…
Я ничего не понял. Не знал, кто такой этот Бульон, и никаких строк я тоже не помнил. Ведь невозможно вспомнить то, чего не знаешь! Я понял только, что стихи у меня плохие, слишком «маяковские». Придётся писать заново! Свои.
После школы я решил, что не буду делать домашнее задание по математике. Наверняка не спросят! Тем более, я его не услышал и не записал. Мне было не до этого: я крепко спал. Все поэты должны спать: во сне им являются новые творческие идеи. А сейчас – время для плодотворной работы! Буду писать от себя. Волосы я опять растрепал, а вместо синей ручки взял простой карандаш. Так будет безопаснее, и щёки оттирать легче. Да и нравится мне этот карандаш, большой, красный, красивый. Сколько слов я им написал, и нужных, и ненужных. Он должен осилить ещё несколько, и все должны быть нужными, полезными! Ведь поэзия – это не только про подражание. Точнее, не про подражание вообще. Настоящая поэзия – внутри меня, и я чувствую, как она движет моей рукой, и сама заставляет писать стихи! Хотя нет. Это я. Сам.
Когда истлеет день, как спичка, догорая,
В ту ночь, как растворится время в облаках,
Непризнанный поэт, навечно засыпая,
Оставит слово незабвенное в стихах.
Его тетрадь, должно быть, запылится,
Сотрутся кое-где следы его чернил.
Но его голос сквозь столетья сохранится
Для тех, кто только им одним и жил.
Те мысли сонные, что родились в ночи,
Стихотворения, что он писал народу,
Сквозь время смогут вновь пробить лучи
В сердца людей, как в сумрачную воду.
Но что творит с душой простое слово?
Ведь не дано ему все чувства передать.
Поэт лишь тот, кто из мучительного рёва
Меж рёбер может сердце нам своё достать.
Страданьями прикован он к колодке боли,
Но в этом омуте мучений, горя, пыток,
Любовь к поэзии возникнет поневоле,
И возместит она в душе его убыток!
Любовь и слово: они вместе – монолит,
Рука в руке, в сердца войдут уверенно.
И даже если вдруг в груди болит,
Любви вокруг, как у поэта слов – немерено.
Спустя четыре часа карандашной войны и мокрых от усталости ладоней я смотрел на тетрадь и не верил своим глазам. Потому что это была уже далеко не простая тетрадь. Я написал что-то. Сам! И никому не подражал.
Я перечитал стихотворение и не нашёл там ни одного слова «я». Как непривычно! Писал-то сам. Теперь вчерашний плод моего вдохновения казался мне таким искуственным, ненастоящим. Маяковский – очень хороший поэт, и я люблю его всем сердцем. Но он не я. Он сам по себе. И я тоже.
Показать Пантелею Фёдоровичу? Или он опять назовёт меня каким-нибудь Гарниром? Покажу маме.
- Мама! Я написал стихотворение! – влетел я на кухню, стряхивая карандашные опилки с брюк и убирая тетрадь за спину, как в детстве.
- В тетрадке по математике? Уже второе подряд? Ты влюбился, Витя? – с улыбкой засыпала меня вопросами мама, поглаживая по голове.
- Мама, я поэт! Моя единственная любовь – слово! – встрепенулся я.
- А как же семья?
Тут я понял, что сказал глупость. Но надо выкручиваться.
- А это даже не обсуждается. Это больше, чем любовь. Поэтому, если ты меня любишь, ты должна послушать!
- Ну, а что же мне ещё остаётся делать? – устало спросила мама и села на стул передо мной. - Читай своё стихотворение.
И я прочитал. Под конец мама аплодировала мне дольше минуты. Она не привыкла нахваливать меня, но я понял по её беглому взгляду, что я молодец. Значит, уже не Бульон.
В школу на следующий день я собирался впопыхах. Проспал, как обычно! Быстро кинув в портфель учебники и тетради, я поспешил на первый урок. Пришёл через пятнадцать минут после начала урока.
- Витя, ты опять проспал? Проходи, быстрее, и сдай мне, пожалуйста, свою тетрадь с домашней работой, я уже у всех ребят собрала, – сходу сказала учительница по математике.
Я спокойно прошёл в класс, достал из рюкзака тетрадку и положил на учительский стол. Дальше день шёл размеренно, намного медленнее, чем вчера. Наверное, потому что я ждал русский язык не так сильно, как вчерашнюю литературу. Но всё же ждал. И дождался.
- Пантелей Фёдорович, у меня снова стихотворение! – по привычке ворвался я в класс к любимому учителю.
- Уже второе подряд? – сказал он с интонацией, в которой я узнал свою маму.
- Именно! Послушайте!
Я резво поставил рюкзак на парту и начал искать тетрадь со своим стихотворением. Смотрел в одном кармане, в другом, заглянул между книжных страниц – нигде нет. Где же она?
И тут я вспомнил. Вместо домашней работы по математике я сдал на проверку своё же стихотворение! Теперь и «двойки» не миновать… А Пантелей Фёдорович ждёт.
- Пантелей Фёдорович, простите, я его потерял.
- Ну-с, с кем не бывает… - тихо проговорил он и углубился в свои бумаги.
Только я начал показывать себя, так сразу неприятности! Видимо, этот мир жесток к настоящим поэтам.
Остальные уроки я сидел молча, уткнувшись головой в тетрадь. Не хотелось больше отвечать, и стихи писать не хотелось. Не быть мне поэтом! Заскрипела дверь в класс и стучали учительские каблуки, на что я даже не обратил внимания. Ровно до того момента, как не услышал своё имя.
- Виктора можно ненадолго? – сказал строгий женский голос за дверью.
Я поднял глаза. Что-то ёкнуло в груди, а сердце забилось чаще. Никогда ещё меня не вызывали посреди урока. И это была даже не моя мама.
- Да, конечно. Витя, выйди, пожалуйста, - сказала учительница по биологии.
Лучше бы у нас была какая-нибудь сложная контрольная работа, во время которой нельзя отвлекаться! Но я же мужчина. Собравшись с силами, я вышел за дверь, а строгий голос, как оказалось, принадлежал моей учительнице по математике. Наверное, сейчас наругает за невыполненное домашнее задание.
В коридоре рядом с учительницей я увидел директора нашей школы. Она была низкой женщиной средних лет, но все в школе ужасно боялись её. Тут-то я и понял, что мне конец!
- Витя, сегодня ты вместе с классом сдавал тетради по математике с домашним заданием. Помнишь? – снисходительно спросила учительница по математике.
- Помню… - приглушённо ответил я. Голова кружилась, и я чувствовал, как краснеют мои уши.
- Я ожидала увидеть там задачи, которые дала вам на дом. Но то, что я увидела, поразило и меня, и директора…
У меня покраснели не только уши. Уверен, в тот момент я был похож на спелый помидор.
- Почему ты не говорил, что пишешь, Витя? Это же чудесно! В пятом классе сочинять такие стихи! Это может оказаться не под силу даже многим современным поэтам, - восхищенно сказала директор.
Тут я окончательно впал в ступор. Что хотят от меня эти женщины?
- Я показала твоё стихотворение Пантелею Фёдоровичу и директору. Все в восторге от твоего творчества! Поэтому у нас к тебе предложение. Так как в этом году отмечается 130-летний юбилей Владимира Маяковского, ты можешь прочитать его перед всей школой на творческом мероприятии, - сказала учительница.
Я переводил взгляд то на директора, то на свою учительницу. Поэтам нужен сон. Может, я до сих пор сплю? Я незаметно потрогал себя за рукав пиджака. Нет, я живой, бодрствующий.
- Конечно, я согласен! – дрожащим голосом пролепетал я в ответ на это предложение.
Моё стихотворение услышала вся школа. Аплодисменты продолжались долго и не умолкали. Я слышал их даже в коридоре, когда после выступления пошёл к маме делиться впечатлениями. Я решил продолжить писать стихи, несмотря ни на что.
Так я и стал поэтом. Не Маяковским, не Байроном (я всё же запомнил, как его зовут), а поэтом. То есть самим собой. Не знаю, стал ли я им или родился, но ясно одно: поэзия родилась во мне в тот момент, когда я сам захотел делиться с другими частичкой своего внутреннего мира. Кстати говоря, недавно я нашёл у мамы на полке книгу Владимира Владимировича Маяковского «Как делать стихи», которая могла бы помочь мне. Но я, наверное, не буду её читать. Ведь, как сказал автор этой книги: «Поэзия – это то, что невозможно объяснить словами».
