Когда в мильонной гидре дня...

Когда в мильонной гидре дня...
***
Россия, ты моя!
И дождь сродни потопу,
и ветер, в октябре сжигающий листы...
В завшивленный барак, в распутную Европу
мы унесем мечту о том, какая ты.

Чужим не понята. Оболгана своими
в чреде глухих годин.
Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме
бурьяна и руин,

вот-вот погаснешь ты.
И кто тогда поверит
слезам твоих кликуш?
Слепые, как кроты, на ощупь выйдут в двери
останки наших душ.
...Россия, это ты
на папертях кричала,
когда из алтарей сынов везли в Кресты.
В края, куда звезда лучом не доставала,
они ушли с мечтой о том, какая ты.

1978

***
Соловки от крови заржавели,
И Фавор на Анзере погас.
Что бы ветры белые ни пели,
Страшен будет их рассказ.

***
Голубая косилка при входе.
Не разбейте о притолку лбы.
Солея в голубином помёте;
золотые осколки резьбы.
Полустёрта сусальная фреска.
На апостоле копоть и гарь.
Заржавела на петлях нарезка.
Некрещёные входят в алтарь.
Сквозь проломы небесное тесто
вяжет отблеск огня своего.
Это Богом забытое место
было некогда храмом Его.

А теперь мы сквозь ветхие мрежи
наобум отпускаем судьбу…

Но зачем, Иисусе, и где же
хочешь слышать Ты нашу мольбу?

VI
... На правом ли, на левом клиросе
иль прямо на алтарной створке
в резьбе так много яблок, выросло,
как под припеком на пригорке.
Так горячо и тесно на сердце,
что солона под веком дужка.
И все-таки в лампаду маслица
долей, угрюмая старушка,
косящая на неугодного.
как на подверженного сглазу.
Еще Бы – столько греховодного
во мне за год скопилось сразу!
Теперь пора в дорогу черную.
Уже стучат в ушах колеса.
Не перегнуть судьбу упорную,
так мощно выросшую косо,
как будто кто-то воздух выстудил
в неловком ожиданье чуда.
Зато теперь, скажу по истине,
как ни сжимай мошну, И уда,
своими пальцами паучьими,
а на колени не поставишь.
Глядишь, за неименьем лучшего
и я – одна из Божьих клавиш.
До слез вдыхаю мглу небесную,
передметельную густую
и, догрызая лайку пресную,
все благодарнее Кресту я.

Из цикла "Иордань", 1982 г.

ВСТРЕЧА

узнаю по биенью сердца
в ответ узнавшего меня
молчальника-единоверца,

ничем ему не покажу,
что рад и верен нашей встрече,
губами только задрожу
да поскорей ссутулю плечи…

Не потому что я боюсь:
вдруг этим что-нибудь нарушу?
А потому что я – вернусь
и обрету родную душу.

Не зря Всевышнего рука
кладёт клеймо на нас убогих:
есть нити, тайные пока,
уже связующие многих.

1976 год