Роману Ларисы Подистовой «Муромская быль» присуждено третье место в номинации "Лучшее художественное произведение" Открытого конкурса изданий "Просвещение через книгу" 2013 года
До рассвета оставалось немного. На востоке, над гори- зонтом, там, где лес был пониже, край неба казался блеклым, темно-серым, а не черным, и звезды на нем светили тускло.
На дворе, окруженном высоким сосновым частоколом, стояла тишина. Только изредка в стойлах переступали копытами и шумно вздыхали кони. Но уже чувствовалось, что предрассветная эта тишина утекает, как песок сквозь пальцы, и вот-вот послышатся другие звуки: зашаркают ногами конюхи, застучат деревянные ведра, зазвенит колодезная цепь… А пока обитатели усадьбы ловили последние мгновения сна перед жарким летним днем, наполненным трудами.
Вдруг в тишину вторгся далекий стук копыт. Он быстро приближался, видать, всадник изо всех сил погонял скаку- на, и вот уже кто-то отчаянно забарабанил в ворота, мигом переполошив дворовых псов. Срывающийся мальчишеский голос звал:
— Откройте! Откройте! Беда!
И ночь сразу кончилась, будто никто и не спал. Послышались встревоженные возгласы, заскрипели отворяемые ворота, со всех сторон побежали люди, одеваясь и подпоясываясь на ходу…
На широкий двор влетел с улицы конь и заплясал под седоком, с перепугу резко натянувшим повод. Седок был невелик ростом, седла под ним не было, и у многих зрителей захолонуло сердце, когда скакун встал на дыбы — а ну как сбросит? Обошлось.
— Юрка! Что стряслось? Говори скорей!
Наездник совладал с лошадью и соскользнул в протянутые руки старшего конюха.
— Конокрады! Дядька Кирсан, они под утро напали! Степана убили, табун увели…
— Куда поскакали, видел?
Отрок махнул рукой за ворота:
— В сторону Любанова, кажись… Я одного узнал — он на ярмарке по весне к нам подходил, приценивался…
Кирсан, мужик лет пятидесяти, обернулся к другим конюхам:
— Быстро седлай коней, ребята! Поедем наперерез — авось отобьем табун. Я Демьяна Васильевича разбужу. Покажешь дорогу, Юрка?
Мальчик кивнул, с трудом переводя дух после ночной скачки.
Хозяин дома и конюшен, купец Демьян Верещага, уже показался на крыльце. Кирсан поспешил к нему:
— Демьян Васильевич, беда! Табун из ночного угнали! Юрка один прискакал, говорит — конокрады любановские…
— Так что стоишь? В погоню, живо! Где остальные, кто был при табуне? Где Федот, Найдён?
— Разбежались, — ответил Юрка. — Как на нас налетели, мы и словом не успели перемолвиться. А у них плети и мечи! Степана убили… — Он всхлипнул, наверное, впервые осознав смысл этих слов.
Конный отряд вылетел со двора и во весь опор пустил- ся по дороге. Впереди мчался Кирсан, рядом с ним уже на другом, свежем и оседланном жеребце, скакал Юрка. Следом подгоняли лошадей еще с дюжину вооруженных разгневанных мужчин. В сумерках едва забрезжившего рассвета их легко было принять за свирепых разбойников, возвращающихся с ночного грабежа. Тем более, что разбойников в здешних краях хватало.
Мчались по открытой тележной дороге, потом свернули в лес, на широкую тропу.
— Через балку срежем! Перехватим!
Кони птицами взлетели в воздух, перемахивая овраг. Ветер свистел в ушах всадников. Перелесок кончился; внизу, под холмом, открылась река, и почти у самой воды двигались тени…
— Эй, глядите-ка — вон они! К броду гонят! За реку хотят уйти!
Левее и ниже преследователей из лесу показался табун. Кони шли плотно, подгоняемые несколькими всадниками, и быстро приближались к серебристой глади реки.
— Наперерез! Окружай их со всех сторон! Да коней-то, коней не распугайте!
Погоня скатилась к подножию холма, отрезая табун от реки. Конокрады заметили опасность, засвистели, закричали, разворачиваясь в сторону, чтобы уйти берегом. Но не так-то просто остановить мчащийся табун! Красавец-вожак, жеребец по кличке Шалый, гордость верещагинских конюшен, поворачивать не желал и летел к воде, увлекая за собой остальных жеребцов и кобыл. Один из разбойников встал было у него на пути, надеясь, видно, что Шалый шарахнется вбок, да где там — сам едва уцелел! Конь под ним прянул в сторону, чудом не выбросив хозяина из седла. Другой злодей уже натягивал лук. За топотом и криками не было слышно свиста спущенной тетивы. Но Шалый пронзительно заржал, встал на дыбы — и рухнул под копыта перепуганных четвероногих собратьев…
Потерявшие вожака лошади вмиг рассыпались по берегу в разные стороны, словно какая-то сила отбросила их друг от друга.
— Юрка! Никола! Сергей! Табун ловите! Остальные — за мной! Бей конокрадов насмерть!
— Удирают! Лови!
Громкое ржание обезумевших лошадей мешалось с пронзительными воплями разбойников, понявших, что им не уйти от расплаты, и угрожающими криками конюхов. В первых лучах солнца засверкало оружие.
Конокрадов и преследователей было примерно поровну, и тем и другим было что защищать: первые ожесточенно дрались за свою жизнь, вторые — за свое и хозяйское добро, на которое дерзко посягнули чужаки. Разбойники лучше владели оружием, но неожиданная погоня вверг ла их в панику. К тому же, добыча для них была потеряна: ловить разбежавшийся по берегу табун — дело не из легких. А конюхи не знали пощады — гибель Степана и Шалого взывала к отмщению, разбудив в их душах дикую ярость. С малолетства наслышанный о зверствах разбойников, местный люд с расправлялся с ними без жалости.
Троим конокрадам, казалось, удалось оторваться от погони и уйти. Они неслись к дальней кромке леса, изо всех сил охаживая коней плетьми, так что взмыленные животные едва не выскакивали из шкур. Вряд ли получилось бы нагнать беглецов до того, как те скроются в чаще. Но вдруг из-за холма, откуда появился украденный табун, выскочили еще четверо всадников и бросились вдогонку за разбойниками. Впереди всех на черном жеребце летел темноволосый отрок. Из оружия при нем были лишь длинный нож у бедра да длинная половецкая плеть в руке.
Если бы у кого-нибудь вокруг было время наблюдать, он бы залюбовался и конем, стелющимся над землей в бешеном галопе, и всадником, словно родившимся в седле.
За отроком спешили наездники постарше, видимо, дружинники — в шлемах и кольчугах, с узкими блестящими мечами наперевес. Расстояние между ними и разбойниками на глазах сокращалось. Поняв, что сбежать не удастся, преследуемые, развернувшись, изготовились защищаться. В руке ближайшего разбойника угрожающе сверкнуло длинное лезвие. Но не остановить и не повернуть горячего коня на полном скаку. Да и всадник, похоже, был отчаян до безумия.
По счастью, скачущие позади него дружинники мыслили здраво. Один из них вскинул лук, быстро нащупал за плечом стрелу, прицелился на скаку… Разбойник ахнул, выронил меч и пошатнулся, схватившись за пробитую грудь. Его товарищ с отчаянным криком кинулся навстречу врагам, решив, видно, сложить голову в схватке. Другой, помладше и более хрупкого сложения, повернул коня и снова устремился к лесу, надеясь укрыться в чаще. Отрок, что примчался с дружинниками, наклонился, шаря рукой позади на седле, а когда выпрямился, в руке у него оказался моток крепкой волосяной веревки. Свистнул, разворачиваясь в воздухе, аркан. Рука у метателя была верная — петля обвила плечи убегающего конокрада, затянулась от резкого рывка, сдергивая наездника с коня. Не одну сажень протащил ловкий пастух разбойника по изрытой копытами земле, прежде чем смог остановить своего скакуна. Оглушенный злодей слабо шевелился, пытаясь сесть, а отрок быстро посмотрел по сторонам.
Никто из конокрадов не ушел от наказания. Почти все они полегли от мечей и ножей конюхов или погибли, затоптанные мечущимся табуном. Двоих взяли живьем: заарканенного отроком молодца и его приятеля, что кинулся очертя голову на дружинников. Им связали руки и приготовились гнать вслед за дружинными лошадьми до самой заставы, а там вершить суд. Конюхи теперь собирали табун, возбужденные и испуганные животные прядали ушами, храпели и никак не могли успокоиться.
У подножия холма на траве лежало что-то, казавшееся в лучах восходящего солнца огненно-рыжим… Рядом, горестно склонив голову, стоял Кирсан. Отрок сдавил пятками бока вороного, направляя его туда. Теперь он ехал медленно и приглядывался, словно не хотел верить тому, что видели глаза. Немного не доехав до места, он остановил коня и спешился. Стало заметно, что отрок невысок ростом и неширок в плечах, но походка у него была цепкой, а движения ловкими и уверенными. Он подошел и встал рядом с Кирсаном, глядя в землю.
У ног старшего конюха, не шевелясь и скаля мертвую морду, лежал Шалый. Разбойничья стрела пробила яремную вену, а копыта пронесшегося табуна размозжили голову и растоптали ребра. Трава вокруг багровела от обильно вытекшей крови. Кирсан искоса взглянул на подошедшего отрока, хотел что-то сказать, но только тяжелый вздох вырвался из его груди. Конюх взмахнул рукой и словно невзначай провел ладонью по глазам. Поправить уже было ничего нельзя. Он отвернулся и побрел к табуну.
Темноволосый отрок же продолжал стоять, неотрывно глядя на изуродованную конскую тушу — все, что осталось от красавца-вожака, чья дивная стать и стремительный легкий бег еще недавно радовали глаз всех знатоков. По лицу мальчика трудно было сказать, что творится в его душе. Но вот он несколько раз сглотнул, стараясь протолкнуть в горле колючий комок, и вдруг упал на колени возле Шалого, обхватил руками морду коня и заплакал в голос, словно вокруг никого не было и никто не мог этого слышать.
Возвращались по дороге, что вела мимо лесной заставы. Кирсан и смуглый отрок неторопливо ехали впереди табуна и тихо переговаривались.
— Хорошо, Найдёнушка, что ты догадался гридней позвать. И подмога нам не помешала, и сами они своими глазами видели, что у нас и правда пытались табун угнать. Теперь не придется на заставе на сто ладов все обсказывать.
Отрок с досадой качнул головой и горько сказал:
— Что толку? Шалого я не спас! Что теперь отцу скажу? Такого жеребца загубили, ироды! Жаль, не получилось у меня никого из них собственными руками прикончить!
Кирсан в ответ усмехнулся.
— Об этом не жалей, у тебя еще вся жизнь впереди. И не захочешь, а успеешь руки в крови замарать. Считай, сегодня мы за тебя постарались. И эти двое, — он указал вперед, где за верховыми дружинниками на длинной веревке тащились, спотыкаясь, плененные разбойники, — тоже скоро свое получат.
— Их казнят?
— На кол, поди, посадят. И поделом душегубам! Я так думаю, они и грабежом на дорогах пробавлялись, не одним конокрадством.
Найдён невольно вздрогнул, представив мучительную казнь, предстоящую злодеям. Он внимательно присмотрелся к двум фигурам, ныне таким жалким и неуклюжим. Один из разбойников был уже стар: лет сорока, в темной, давно не стриженной бороде блестела седина. Взгляд его был угрюм: ненавидящий, несмирившийся взгляд, как будто он все еще надеялся зарезать кого-нибудь из противников прежде, чем сам умрет. Другой оказался молодым парнем, ненамного старше Найдёна. Босой, худощавый, с копной каштановых волос и едва пробившимися над верхней губой усами, он мог бы выглядеть даже забавным, если бы не то, что он сделал, и не наказание, которое его ожидало. На одном из поворотов дороги он споткнулся, замешкался, и один из дружинников, не долго думая, походя вытянул его по плечам плетью. Разбойник не вскрикнул, только зашипел сквозь зубы да выгнулся назад от боли.
Найдён вспомнил Шалого — сперва живого и стремительного, потом неподвижно лежащего на окровавленной траве. Жалость, проснувшаяся было к разбойникам, немедленно угасла. Что он скажет отцу? Велико его собственное горе, но горе Демьяна Верещаги будет еще больше: лучший конь, гордость табуна, обещанный в Муром самому боярину Ставру Одинцу, пал от стрелы конокрадов… Раз в сто лет, наверное, рождается такой скакун, в котором все соразмерно: и стать, и ум, и бег, и верность, и веселый живой нрав. Не уберегли! Не уткнуться больше в сияющий, лоснящийся рыжий бок, не покормить с руки яблоками, не услышать при встрече приветственного добродушного фырканья…
Мир перед глазами отрока снова затуманился, хотя, казалось бы, все слезы уже были выплаканы там, у реки.
До заставы ехать уже было немного, дальше отправятся только конюхи с табуном. Дороги Найдёна и пойманного им молодого разбойника разойдутся и никогда не сойдутся вновь. Да и не будет больше для разбойника никакой дороги, а будет кол или плаха. И поделом!
Дружинники впереди остановились, о чем-то совещаясь. Полоненные конокрады остановились тоже и стояли, опустив головы. Они как будто были совсем чужие друг другу: не обменивались взглядами, не старались подбодрить друг друга словом, хотя судьба их ждала одна и та же. Молодой разбойник оглянулся, взгляд его упал на Найдёна. Смертная тоска была в этом взгляде. «Лучше бы я тебя убил, чем поймал!» — с бессильной досадой подумал Найдён. Ярость и гнев, которые владели им, когда он гнался за похищенным табуном, теперь отступили, и вместо ко варных вооруженных врагов он видел перед собой двоих обреченных. Вот только Шалого все равно им простить не мог.
Движение возобновилось, веревка натянулась, увлекая пленников дальше по дороге. Найдён и Кирсан поравнялись сперва с одним разбойником, потом с другим. Младший больше не поднимал глаз и брел, утратив надежду, безучастный ко всему. Зато старший, который шел впереди, с такой ненавистью посмотрел на Найдёна, словно обжег. Что ж, еще поворот-другой, а там уже и застава…
— Весь табун собрали? — спросил Найдён у Кирсана, чтобы отвлечься. Уж он-то знал, что старый конюх никогда не вернулся бы домой, пока не поймал бы последнюю сбежавшую лошадь.
— А как же! Весь. Пришлось, конечно, побегать. Ермилу кобыла с перепугу укусила, чуть половину пальцев во рту у себя не оставила. Он у нас теперь наравне с ранеными!
Кирсан пытался шутить, но видно было, что и у него тяжело на сердце. Поди, тоже представлял себе, как встанет перед хозяином да скажет про Шалого. С работниками Демьян был строг, зато приемного сына любил не меньше, чем двух родных.
— Вот что, Кирсан, я сам батюшке скажу про Шалого. На меня он меньше гневаться будет.
— Да за что же ему на тебя гневаться, Найдёнушка? В чем твоя вина?
— Надо было мне вместе со Степаном за табун постоять, а я к заставе поскакал…
— Зато ты жив теперь, а вот Степан… Думаешь, легче было бы твоему отцу вместе с конем и сына потерять? Ведь он тебя крепко любит, даром что ты Найдённый. Табун вернули — и то слава Богу!
Кирсана окликнули сзади, и он отстал, занявшись табуном. Найдён вздохнул. Это верно: повезло ему в свое время, когда он, подкинутый к церкви на погосте младенец, попался на глаза купцу Демьяну Верещаге и его жене Наталье. Кто знает, как бы сложилась его судьба, случись все по-другому? Может, его уже не было бы в живых. Или промышлял бы он разбоем, как вот этот молодой конокрад. И кончил бы так же…
Найдён снова оглянулся. Разбойники, опустив головы, тащились следом. Позади них конюхи были заняты табуном, никому не было сейчас дела ни до пленных, ни до Найдёна. Отрок, сам еще не понимая зачем, придержал поводья. Дружинники оборачивались редко, зная, что пленники связаны крепко и со всех сторон окружены — не сбежать. За следующим поворотом, как знал Найдён, по сторонам дороги начинались заросли орешника, куда конному пути не было.
Он чуть заметно натянул поводья. Огарок, его вороной скакун, был понятливым и, подавшись в сторону, придержал шаг. Теперь Найдёну был виден затылок старшего разбойника. Отрок бросил еще один быстрый взгляд вокруг. Кирсан о чем-то разговаривал с двумя другими конюхами, но вот-вот закончит и снова направится сюда. А вот и поворот, теперь до заставы рукой подать. В это короткое мгновение никто не смотрит на отрока и пленных, а потом будет поздно…
Поддавшись непонятному порыву, Найдён вынул из кожаных ножен свой нож, нагнулся с седла и полоснул по веревке, охватывающей запястья молодого конокрада! И тут же поддал пятками коню, так что тот быстро затрусил вперед, нагоняя стражей. Спине было холодно от тишины, которая держалась мгновение после этого. Но потом сзади раздался треск ломаемых веток, сразу несколько голосов закричали что есть мочи:
— Держи его! Держи!
Отрок остановил коня и бросил взгляд через плечо. По- нял разбойник, кем и как подарена ему свобода, или нет, он не стал от нее отказываться. Кто-то бросился по кустар- нику вслед за беглецом, но Найдён почему-то был заранее уверен: погоня напрасна.
Словно укор, мелькнуло перед глазами видение — мертвый жеребец солнечно-рыжего цвета на кровавой траве… Найдён тряхнул головой и отогнал его.
Лепта Книга
