Крещение в Урус-Мартане

От Моздока до границы с Чечней — крылом подать. Или, если на вертолете, то — винтом. Долетели до ближайших гор, и вот она — Чечня, Сунженский хребет. 28 января 2000 года, полдень, ярко светит солнце, горы покрыты новеньким, чистеньким, белоснежным маскхалатом. Между белой землей и солнечным небом — черные вертикальные столбы дыма. Это горят нефтяные скважины. Каждый из нас летит и думает о том, что говорить солдатам. Я тоже строю свой план.

Эта земля, "что могла быть раем", когда-то на протяжении многих веков была христианской. Потом чеченцы приняли ислам, стали жить по Корану. Теперь многие из них стали ваххабитами — приверженцами антирелигии, противоречащей исламу, проповедующей насилие, ложь, убийство, работорговлю. В Коране кяферами или гяурами называют только язычников. Христиане считаются муктасидами, то есть — недостаточно верными. Против язычников следует вести священную войну джихад. C христианами надо жить в мире. Ваххабиты все это отменили, то есть — отменили Коран.

Чеченцы, оставаясь христианами, могли бы сейчас занимать почетное место среди православных народов, ибо приняли Христа раньше нас. Но, увы... И, глядя в иллюминатор вертолета, я мысленно пою крещенский тропарь: "Елицы во Христа креститеся..."

Мы пролетели над горными селениями, над окраинами Грозного, спустились к югу. Вот и Урус-Мартан. Выглядит он весьма мирно и благополучно. Лишь на окраине — большое разрушенное здание, а дальше — стройные улицы, сплошь состоящие из целехоньких, богатого вида домов. Где же все те ужасные обломки, где разорение, которое нам ежедневно сует под нос телевизионная гадина?

Я остаюсь здесь. Время нас сильно поджимает — из-за утреннего тумана в Моздоке мы прилетели сюда не утром, как предполагалось, а после полудня.

Урус-Мартан — большое селение, лежащее на плоской равнине в предгорье. Горы — вот они, рядом. Красиво и величественно сверкают в этот солнечный и морозный день. Там в горах — бандиты. Наемники. Ваххабизм собрал сюда всю сволочь со всего света — из арабских стран и Прибалтики, негров из Судана и наших браткив с ридной Украйны. Говорят, что чеченцев там даже меньше, чем этого сброда. Кстати, многие чеченцы, не желающие иметь ничего общего с изуверами, утверждают, что Шамиль Басаев по национальности вовсе не чеченец.

Между Урус-Мартаном и пока враждебными горами — российский гарнизон, в который мы и направляемся. Отсюда до передовой — метров семьсот. Постоянно долбят орудия. Звук приятный и аккуратный, вселяет в душу бодрое спокойствие. После небольшой экскурсии нас приглашают в обширную палатку, где уже собралось человек пятьдесят бойцов и командиров, желающих послушать, что скажут залетные гости. Здесь охватывает волнение — ведь надо сказать что-то очень важное, чтобы они не думали, мол, гастролеры для собственного понта — как прилетели, так и улетят. Наш необычный литературный вечер ведет Николай Переяслов. Сначала короткое слово произносит священник Ярослав Шипов. Батюшке изначально было назначено оставаться в Моздоке и там участвовать в разных православных мероприятиях, но он с возмущением требовал, чтобы его доставили на передовую — в Моздоке и без него предостаточно священников. И добился своего, вот теперь он здесь, с нами. После его выступления поет под гитару Михаил Гаврюшин. Поет песни на свои стихи и на стихи Владислава Артемова. Видно, как размягчаются лица ребят. Стало быть, мы уже хотя чем-то оправдали свой приезд. Потом выступаю я. Разумеется, весь план выступления, сложившийся в голове заранее, пошел прахом. Я говорю о воинском долге, который, конечно, не мед, но в окопах под Москвой и Сталинградом было в сто раз тяжелее и опаснее, чем здесь сейчас. Тогда случалось, что за один день погибало столько же, сколько за все девять лет в Афганистане. Говорю о Суворове, который не проиграл ни одного сражения в своей жизни и при этом был самым богомольным полководцем в мировой истории, постоянно исповедовался и причащался, соблюдал строго все посты и иные предписания Церкви. Читаю любимые стихи Гумилева.

После меня снова поет Гаврюшин, выступают Леонид Горовой из журнала "Воин России" и Борис Карпов из газеты "На боевом посту". Затем Гаврюшин спрашивает, есть ли кто-нибудь, балующийся гитарой, таковой изыскивается, и Михаил дарит ему свою гитару.

Вроде бы пора прощаться, но тут батюшка обращается к бойцам:

— Поднимите руки, кто не крещеный.

Руки поднимаются несмело. Одна, две, три, четыре, пять.

— А хотите, я вас сейчас окрещу?

Глаза загораются — все хотят. Отец Ярослав начинает подготовку к таинству. Образуется алюминиевый таз с чистой водой, батюшка облачается в епитрахиль и наручи, раскладывает весь крещенский скарб. Все совершается в тишине, по-армейски быстро. В лицах солдат — ни единой усмешки, все понимают значение готовящегося события. Наконец, начинается таинство. Крещаются рабы Божии Олег, Борис, Константин и два Сергия. Трое из них — бойцы, двое — полковники. Причем, один из полковников — Борис Карпов, из нашей же, "гастролерской" группы.

И все пятеро сейчас — в едином чине: крещающиеся рабы Божии. Отрицаются от сатаны, облекаются во Христа, помазуются. Мы с Переясловым медленно и громко поем "Символ веры", хотя петь трудно — в горле стоит ком, невозможно без волнения наблюдать за происходящим. Ведь или сегодня или завтра днесь крещеные бойцы пойдут на огневую линию, уже неся на груди крестик. Они уже не язычники, а христиане. По понятиям Корана — муктасиды. Хотя ваххабиты этих понятий не признают.

Отец Ярослав заканчивает таинство, водит новокрещенных вокруг алюминиевой солдатской купели. Все вместе поем "Елицы во Христе креститеся, во Христа облекостеся, аллилуйя!" У меня мелькает мысль о том, что это превосходный сюжет для скульптуры того же Клыкова — священник, а за ним новокрещнные три бойца и два полковника...

По окончании таинства батюшка каждого одаривает теплыми перчатками, шапками, молитвословами, миниатюрными евангелиями.

Черные пояски-обереги, испещренные золотыми буковками псалмов и молитв, вызывают у бойцов особое оживление. Я не сразу понимаю, в чем дело, но когда один из новокрещенных прикладывает такой поясок ко лбу, догадываюсь — многие ваххабиты носят на голове повязки с изречениями из Корана. Вот, мол, и у нас теперь есть такие. Но батюшка строго наказывает надевать пояски под одежду, поближе к телу.

Приходит время прощаться. Я еще успеваю шепнуть:

— Знайте, вас сегодня очень хороший священник крестил. Вам, конечно, известен храм Василия Блаженного в Москве на Красной площади. Так вот, отец Ярослав там нередко служит.

Они уважительно цокают языками, кивают. Гордятся, что от такого батюшки приняли святое крещение.

Потом, сколько мы ни отказываемся, нас ведут ужинать. С другой стороны, хоть и неловко объедать их, а надо отведать, чем они тут кормятся. Ужин состоит из кабачковой икры, плавленных сырков, тушеной капусты, жареной картошки да маринованных помидоров. Причем, такое меню считается особо роскошным — для гостей. Так что здесь воюют настоящие постники, которые питаются по-монашески. Знай, добрый друг, живущий мирно в Москве, Смоленске или Калуге, что покуда ты у себя дома, в тепле и беспечали, плевать хотел на посты, твои сыны и братья в чеченских окопах и сырых палатках постятся за тебя!

Чаю попить мы не успеваем, но можем себе представить, какой он тут. Вертолет за нами уже прилетел из Гудермеса и Автуров. Мы покидаем гарнизон в Урус-Мартане, бежим туда, где вертолетные лопасти вздымают вихрь снежной пыли. Вбегаем в чрево летательного аппарата. Там — рев моторов такой, что если хочешь кому-то что-то сказать, надо орать прямо в ухо.

— Ну как? — спрашивают меня Семен Иванович Шуртаков и Валентин Григорьевич Распутин. Я обнимаю их крепко и кричу в левое ухо одному и в правое ухо другому:

— Крестили пятерых!

Источник