Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Даниила Тихомирова, отмеченную специальным призом X сезона Конкурса «За творческое осмысление семейных ценностей»
ДАНИИЛ ТИХОМИРОВ
МОУ "Гимназия №9"
(Московская обл., г.Электросталь
Педагог: Макарова Евгения Александровна
Лоб-живот-плечо-плечо
Заочный этап
«Мать»-кажется, всего четыре буквы. Но сколько любви, гордости душевности в этом слове. О жизни женщины, на чью судьбу выпали многие испытания, я хочу написать, ведь я не мог рано или поздно не написать о ней. Вся её судьба пронизана материнской любовью, и весь ее род славен героями, защищающими Святую Русь от иноземных захватчиков, независимо от того, как называется государство, в котором они живут: СССР, Россия, Беларусь, Украина.
***
Май выдался на удивление теплым. Солнечные лучи устроили догонялки и скакали по лицам зрителей, старательно оббегая солдат, которые, чеканя шаг, маршировали по центральной улице одного белорусского городка. Среди зрителей стояла старушка которая была будто бы ничем не примечательной. Лишь одна деталь заставляла задержать на ней взгляд: была она какая-то сгорбленная, испуганная, а рука судорожно сжимала какой-то знак на груди. Но, скорее всего, и на этом никто бы не стал заострять свое внимание, если бы не одно происшествие, которое повлекло за собой цепь событий…
Старушка напоминала нахохлившегося воробья, испуганно всматривающегося в окружающих. Рука ее сжимала георгиевскую ленточку, которая была прикреплена к кофте. Она боялась, ведь у окружающих ее людей были прикреплены ленточки цвета государственного флага Беларуси, зелено-красные, украшенные белым цветком яблони. Но не было георгиевских лент. От этого бабушка еще сильнее сжимала свою. Казалось, что на нее никто не обращает внимание. И вдруг она заметила, что двое молодых парней в форме шли к ней. Она вцепилась в ленточку ещё сильнее: «Не отдам, не сниму, пусть убивают», - пронеслось у нее в голове. Испуганным взглядом она посмотрела в их улыбающиеся лица…
- С праздником Вас, бабушка! С Победой!- и протянутая гвоздика… У старушки подкосились колени. Руки милиционеров и стоящих рядом людей бережно ее подхватили и отвели к скамейке, усадили. Кто-то подал воду, кто-то таблетку, от которой пахло корвалолом. Этот знакомый за долгую жизнь запах успокоил, и бабушка заговорила, почему-то уже не боясь убрать руку от груди и выставить напоказ георгиевскую ленточку.
«Маленькая я была, три года было, когда началась война. Только вот пришла она в мою жизнь не 22 июня, а несколькими днями позже. Мала я была. Поняла, что большая беда пришла. Да только детская душа счастье больше видит. Лето, солнце… Город бомбили так, что сотрясалась земля. Уши закладывало от свиста бомб. Отец уходил на фронт. С этим и пришла война в мой мир. Меня бабка на руках держала. Дед рядом стоял и утирал слезы, а мать вцепилась отцу в полу шинели и кричала, что не пустит. Слезы смешивались с пылью и делали лицо мамы черным, грязным…
Отец ушел. Через несколько дней я и бабушка пошли на рынок. Там и настиг нас утробный рык моторов, стрекотание пулеметных очередей, рассыпающихся монетным звоном над головой и по крышам домов. Я смотрела в кристально чистое голубое небо и видела диссонирующие с ним серые силуэты самолетов с черными крестами на крыльях. И не могла отвести взгляда. От силуэта отделялись черные точки и быстро неслись вниз. Грохот, содрогание земли, крики и стоны слились в единый страшный звук. Рядом осыпался дом-он сложился, как куличик из песка, по которому ударили лопаткой.
Бабушка толкнула меня на землю и укрыла своим телом. Уже из-под нее я продолжала слышать пронизывающий воздух свист. Другие звуки покинули этот мир. В этот момент неподалеку содрогнулся воздух и казалось, открылись врата в ад. Огненные всполохи поднимали комья грязи в воздух. Осколки разлетались, словно души убитых ими людей. И вновь металлические чёрные вороны летели на нас, стремясь добавить работу Любомору. Вновь стрекотали пулеметные сверчки, вырывая из людей кусочки плоти. Вновь вскипела земля.
Ойкнула и как-то подскочила на мне бабушка, после чего стала очень тяжелой. Звук моторов стал удаляться. Слышны стали стоны, плач, проклятья. Чьи-то сильные руки выдернули меня из-под бабушки и спросили: «Жива?». Я лишь неопределённо качнула головой и стала тормошить бабушку. Она лежала тихо, обхватив руками смесь из камня, железа и земли, будто прикрывая ее собой, как до этого прикрывала меня. На её спине сияли дымящиеся в одежде прорехи. Это её душа покидала тело, Землю, меня.
Я ее тормошила, звала, но она не отвечала. Кто-то крикнул: «Дочка, беги домой, позови маму!».
Я бежала домой и не узнавала улиц города. Глубокие воронки заполнялись обломками домов, человеческими телами. Пыль смешивалась с кровью. Оставшиеся дома своим видом просили помочь, остановится хотя бы на секунду, но я бежала. Забежав в свой дом, смогла только выговорить: «Там бабушка».
Где похоронили бабушку, не знаю. Потом мать с дедом сказали, что с трудом меня разбудили - я спала два дня. Думали, что умру.
Часто говорят, что дети малы и ничего не помнят, а я вот помню. И от этих воспоминаний мне страшно даже сейчас - из глаз старушки текли слезы, она утирала их платком, ничуть не стесняясь окружающих.
«Потом несколько дней тишины. Мимо нашего дома шли понурые люди, у которых в глазах смерть близких уже успела оставить свой отпечаток, солдаты в рваных грязных гимнастерках с усталыми изможденными лицами. Проходившая через весь город колонна беженцев и солдат шла, шатаясь от усталости и горя, которые нежданно накатились на них. Кто-то плакал, кто-то ругался. Но все шли куда-то на восток…
А потом, утром, пришли немцы. Я вышла за двор и стояла возле забора, а на меня надвигался гигантский черный паук. Это фашисты украсили свой танк флагом со свастикой. Да только не знала я этого тогда. Видела большого ползущего паука и не могла пошевелиться…Ко мне подошел солдат в серой форме, наставил на меня дуло автомата и говорит: «Jude». А я стою и молчу. Он опять «Jude» и стволом в меня тычет. Стою. Молчу. От страха ни плакать, ни говорить, ни шевельнуться не могу. Тут мать со двора выскочила и гуся ему в руки сует, а сама меня собой прикрывает и шепчет: «Не еврейка, не еврейка». Солдат его забрал, выстрелил поверх головы матери и засмеялся. Весело так захохотал и ушел. Мать меня во двор затащила, калитку закрыла. А я заревела. Громко, горько. То ли от страха, то ли от жалости, что гуся отдали. Это потом я уже поняла, что мамины житейские хитрость и мудрость мне жизнь спасли.
Вечером дед надел себе на грудь четыре креста, что получил в первую мировую. Как он говорил, «поменял ногу на кресты». И встал, опираясь на костыль, перед Божницей - молиться. Икона у нас была, женщина с ребенком. Он стоит, слова произносит. Я что разберу, повторю, а мать рядом говорит: «Если б верила, то молилась». Дед матери ничего не сказал, только крестился. А я стою на него, смотрю и повторяю его движения рукой. Лоб-живот-плечо-плечо, лоб-живот-плечо-плечо.
Тут дверь распахнулась, и вошли фашисты. Все высокие, в серой форме. И давай по дому ходить во все углы залезать. Забирать, что понравится. У нас часы красивые висели. Так сняли. Мать в слезы и что-то сделать хотела, да дед ее за руку взял и шептал, чтоб молчала. Так и стояли втроем, пока немец за иконой не полез. Тут дед костылем на него замахнулся, да громко так сказал: «Немчура поганая, мало я вас бил!» А солдат уж икону с божницы снял. Икону - то он на пол бросил и в деда выстрелил. Дед упал, да к иконе пополз. Опять зазвучали выстрелы. Громкие, аж уши заложило. Дед больше не шевелился. Солдат нагнулся, поднял икону. А в нее выстрел попал. Так он ее бросил и стал топтать ногами. Долго топтал и все повторял «Schwein, Schwein!». А потом то, что от иконы осталось, бросил в печь. Огонь с аппетитом облизнул дерево и поглотил икону. Мы стояли возле мертвого деда и не знали, что будет с нами. Мать загораживала меня собой. Она держала мою руку так, что у меня побелела ладошка. Было больно. Но пошевелиться я боялась. Боялась и зареветь, лишь языком облизывала почему-то мокрые соленые губы. Фашист плюнул, пнул ногой мертвого деда и ушел.
Всю ночь и весь следующий день дед так и пролежал в доме. Мы из дома не выходили. Было страшно, страх сковывал душу, движения. Ночью во сне я видела ползущего на меня паука. Он мне еще потом долго снился…
На следующую ночь мы с матерью во дворе дома мисками, лежа на земле, копали деду могилу. Молча. Перетащили деда и положили в могилу. Без гроба, просто накрыв покрывалом.
За ворота я больше не выходила. Днём сидела в подвале, а ночью мать меня выпускала на чуть-чуть погулять во дворе. Сама она куда-то уходила. Приносила еды, часто плакала и гладила меня по голове.
Так прошло три года. Мать меня научила читать, считать. Я узнала, что паук-это нацистская свастика. Впрочем, их все называли фашистами. Порой было нечего есть, и мы пили воду, сидя в подвале. И часто я слышала от нее: «Если б верила, то молилась»…
А вот немцы к нам в дом больше не заходили. А уж когда город стали бомбить наши, даже земля содрогалась как-то по - другому. Не так страшно, что ли. Когда в город вошли советские войска, то тут уж мы с матерью побежали им навстречу - грязные, в рваной одежде, голодные. Но счастливые. Ревели в голос, и все пытались всех обнять, повторяя «Родненькие! Родные». И всматриваясь в лица, ища мужа и отца… Уже потом мы узнали, что в городе выжили лишь 118 человек из более чем 200 тысяч жителей довоенного города. Остальные жители были либо угнаны в концлагеря, либо в Германию, либо убиты… Чудом было, что немцы не вошли в наш дом больше. Даже сожжённая икона спасла наши жизни.
Отец с войны не вернулся…
***
После Победы мы перебрались поближе к морю. Родных у нас никого не осталось, и мама решила уехать из родного города, где нас окружали такие страшные воспоминания. Да и мне сидение в подвале здоровья не прибавило. Вот и решила мама отвезти меня к морю.
После изнурительных лет войны, мой новый город был разрушен, он был похож на израненного бойца. Со всей нашей огромной страны съезжались люди, и мы отстраивали город заново. Много разных голосов и языков было слышно. Было чувство, будто весь мир собрался ради того, чтоб город поднялся из руин. И, что самое интересное, почти никто не думал, что совершают трудовой подвиг, все возрождали город во благо народа, во благо страны.
В том городе и остались жить. Там я похоронила маму, вышла замуж за военного, родила сына…
Да вот только, видно, всем мужчинам в нашей семье на роду написано воевать. Вот и муж мой погиб в Афганистане. Сын стал военным. Нашу большую державу разделили границы. И оказались мы в разных странах. Он ушел защищать свою Родину, теперь уже Россию в вооруженном конфликте в Чечне. Как тогда за сына страшно было! Не могла я понять, как жители одной страны могут воевать друг с другом! Ведь наши отцы фашистов вместе били. А теперь мы разные народы. Хотя какая разница, какого ты народа, главное, чтоб человеком хорошим был.
Тогда я в церковь пришла. Да не пришла, а прибежала- долго от сына вестей не было. Страшно стало. И вспомнился дед возле божницы что-то говорящий и движение руки. Лоб-живот-плечо-плечо.
В церковь прибежала. Стою и не знаю, что делать, куда подойти, что сказать. Иконы рассматриваю и вдруг вижу ту, что у нас в божнице стояла. Подошла к ней и заплакала. Тут-то ко мне подошел священник, бороду рукой огладил, протянул платок и ласково так говорит: «Голову покрой, матушка». Смотрю на него, а он по-доброму так улыбается и уж очень на деда моего похож. Я смущаюсь и бормочу: «В первый раз я». Улыбнулся батюшка и сказал, что у Казанской иконы Божьей Матери я стою. И тихо так поинтересовался, крещеная я ли, есть ли крестик, что за беда меня в храм привела. Смотрю на него, и все ему рассказываю. Припомнилось, как мать с дедом ругалась, что они с бабкой меня втихаря покрестили. А мать доказывала, что у комсомольцев не должно быть крещеных детей, так как в Бога они не верят и все это суеверии. И как крестик в печку выбросила незадолго до войны.
-Крещеная, Батюшка, только вот креста никогда не носила.
-Ну так это дело поправимое, - отошел от меня. А как вернулся, то крестик мне на шею надел. Так мы с ним и стояли возле иконы и молились. Вместе. Он молитву читает, а я ее повторяю. Как тогда с дедом. Только уж в этот раз я все слова понимала. А уж потом крестились, как тогда, в далеком 1941 году: лоб-живот-плечо-плечо. Я просила у Богородицы здоровья для сына, чтобы жив он был. Чтобы на небесах было хорошо моим предкам.
Уж потом я узнала, что в это время мой сын чуть не погиб. Во время боя он еще с одним солдатиком бросился тушить бронетранспортер с ранеными, был контужен взрывом снаряда, но остался на поле боя. Прикрывал бойцов своего подразделения, его подстрелил снайпер, и сын, уже будучи раненым, вынес на себе командира подразделения с поля боя. Сейчас уже понимаю, что вымолила я жизнь его у Бога.
Вернувшись, сын женился и уехал жить в Россию, а я осталась на Украине. Все в жизни хорошо: сын живой, невестка хорошая, внук растет и мечтает продолжить военный род. Живу и радуюсь.
***
Да только через несколько лет вновь из всех щелей нацисты полезли. Свастика на форме, на фотографиях Бандера, что в Великую Отечественную войну нацистам помогал. Георгиевские ленточки запретили. С одежды срывали, если у кого видели. Стариков, кто 9 Мая на улицу с медалями выходил, могли и избить. Страшно стало, как тогда, в войну. Сын к себе звал, да я не поехала. Думала, что все наладится. А с каждым годом все хуже и хуже становилось…
Вот в 2022 году, когда СВО началась, я бы к сыну поехала. Да только выехать уже нельзя было, из города нацисты не выпускали… Когда город стали освобождать от них, то солдаты стали ставить орудия возле жилых домов. А то и на крышах домов. И стреляли по русским. А уж как мы россиян ждали, ведь так нацисты нас измучили за эти 8 лет! То орут «Москаляку на гиляку», то памятники рушат, то по-русски говорить запрещают. То мы ватники, то сепаратисты, и нас убивать надо. И ведь не уедешь…
А как войска российские к городу подходят, то фашисты эти новоявленные или нашими отцами недобитые стреляют из орудий, по домам, по мирным жителям. Собрались жильцы нашего дома, да и перешли жить в подвал, все едино квартиры грабят, по домам нацисты стреляют, еды нет, воды нет. И вот ведь что делали подлецы: во дворе дома или на крыше орудие поставят и давай по российским войскам стрелять. А те как-то по домам и не стреляли. Это я уж потом узнала, что российские войска простых людей жалели, не хотели жертв среди жителей. Да уж зато нацисты старались - и по нашим домам, и по школам, и просто так на улице убивали. Из подвала выйти днем боялись. Но выходили, готовили на костре. Не всегда получалось- украинские солдаты могли подойти и кастрюльку ногой на землю скинуть, а могли и еду забрать. Да это все не такая уж и беда. А вот настоящая-это когда они, куражась, стрелять начинали то в воздух, то по людям. Кого могли ранить, а кого и убить.
Вот ведь как получилось: нацисты нашего государства нас убивают, а бойцы чужой страны освобождают, кормят и оберегают. Так и сидим в подвале, ночью во дворе дома хороним умерших и убитых жильцов, выкапывая могилы, чем придется. Смотрим, чтоб нацистов не было. Ничего не знаем - ни где бои идут, ни как город покинуть. Лекарств нет, еды нет. Хорошо, хоть смогли что-то из вещей принести в подвал. Несколько раз заходили нацисты, орали, стреляли над головами. Слава Богу, никого не убили.
Как и раньше, в трудное время я с утроенной силой стала обращаться к Богу. И это помогло: прошел слух, что где-то за городом есть связь.
***
Через несколько дней, ночью, с одним из мужчин решили пойти туда. Страшно. Прошли полем, где перебежками, где лежа. Измазались, но дошли. Там в небольшой деревеньке сидит милиционер. Совсем мальчишка еще. Испуганный, как загнанный зайчонок. Рассказали, кто мы, откуда. Он сказал, что бои начались за наш город. Нацисты лютуют. Если кого видят убегающими к россиянам, стреляют. Хоть в стариков, хоть в младенцев. У него мобильный телефон работает, но он его включает редко. Уговорили, дал нам позвонить. До сына не дозвонилась. Номер ли перепутала, связь ли так работала, не знаю. Стала вспоминать любые другие номера. И вот ведь радость-получилось дозвониться. Хоть не до знакомых, но до россиян. Взяли трубку совсем незнакомые люди, попросила их найти номер какого-нибудь военкомата-решила искать сына через военных, ведь, как ни крути, он военный, хоть и на пенсии. Россияне пообещали номер найти. Договорились созвониться через час. И вправду перезвонили - продиктовали номер. Я позвонила в военкомат, объяснила, кто я и откуда, назвала данные сына и сказала, что через два дня буду ждать звонка на этот номер телефона.
Пошли назад в город, милиционер нам еще с собой продуктов дал. Слава Богу, дошли до дома. Не ранило, не убило, и нацистов по дороге не встретили. С трудом прожила эти два дня, всё волновалась, найдут ли сына, доживу ли сама, смогу ли дойти до деревни, будет ли там этот милый мальчик, будет ли у него работать телефон. Вся изнервничалась. Всё повторяла ставшее родным движение рукой: лоб-живот-плечо-плечо. Через два дня вновь пришли в деревню. Милиционер уже ждет, с первых слов, что нацистов нет, мимо прошли. Обнялись как родные, а тут и звонок из военкомата российского: нашли сына, и он будет звонить через десять минут.
Спасибо.
Жду. Молюсь, повторяю ставшие уже родными движения лоб-живот-плечо-плечо.
Эти минуты мне вечностью показались. И вот он родной голос: «Мама, мамулечка!» А я реву, сказать ничего не могу. Тут уж парнишка трубку взял, все ему объяснил. А я поуспокоилась, говорить смогла. Мы с сыном и договорились, когда и откуда он меня заберет.
Забрал меня, да еды привез моим соседям, с кем мы вместе в подвале сидели. Забирал всех, кто хотел уехать. Вот так…
Уж потом я от сына узнала, что ему позвонили из Министерства обороны и сообщили, что его звонка в условленное время будет ждать мать. Он не часы, а секунды считал до звонка, зная, что наш город обстреливают, что за него идут бои. А потом, заполнив машину продуктами, поехал к нам…»
***
Сейчас город разрушен почти также, как и после Великой Отечественной войны. Но стёрлись границы, Россия забрала его под своё крыло. И вновь со всей страны съезжаются люди, желающие помочь городу. И вновь слышно всё многоголосье нашей необъятной Родины. И вновь совершается настоящий подвиг не ради денег или личных выгод, ради народа, страны и Отчизны!
***
«А сынок-то где?»- прозвучал вопрос. И в этом вопросе звучало бесхитростное женское любопытство, сочетающее в себе желание увидеть ребенка этой матери, каков бы ни был его возраст, узнать о сыне, поговорить… «Как где? Там! Добровольцем!»- гордо сказала старушка. Ее рука взметнулась ко лбу и совершила ставшее таким ценным движение: лоб-живот-плечо-плечо. А губы читали безмолвную молитву, отдавая на попечение Богородицы ее самых родных людей.
Эта звенящая правда проникла в души окружающих, заставляя сердца сжиматься от боли. Но, в то же время, трепетать от гордости за матерей, дочерей, бабушек, жён, чьи мужчины освобождают наш мир от нацизма, не жалея своей жизни. А женщины молятся о даровании им жизни, Победы и скорейшего возвращения домой, оберегая молитвой семью, Родину, род.
Над площадью разнеслось громогласное «Ура!», перекликающееся с малиновым звоном церковных колоколов.
