Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Ангелины Маркаровой, которая заняла 3-е место в VIII сезоне Конкурса среди учеников 10-11 классов
АНГЕЛИНА МАРКАРОВА
МБОУ СОШ №3 г. Осташков
Педагог: Маркарова Людмила Николаевна
Любовь никогда не перестает
Заочный этап
Познать Бога —
это значит познать всесовершенную,
абсолютную любовь
Святитель Лука Войно-Ясенецкий
Тяжелая деревянная дверь приоткрылась, впустив в переднюю клубы морозного воздуха. За ними, стуча сапогами, вошел человек в пальто и меховой шапке-ушанке. Его самоуверенный, даже несколько надменный вид уступил место непонятной растерянности при виде передней, заполненной людьми от одних дверей до других. У стены, на длинных лавках, сидели женщина с ребенком, старушки, партийный чиновник, два комсомольца, пожилой человек в военной форме. Вошедший, слегка помявшись, прошел вперед и остановился недалеко от входа в комнату. Он понимал, что надо бы поздороваться, снять шапку, но странное смущение мешало ему.
Наконец в переднюю вышел хозяин дома – человек лет пятидесяти, среднего роста; его серые глаза светились добротой, но она была не тихой и благоговейной, а какой-то веселой. Его взгляд сразу заметил недавно вошедшего, так и не снявшего шапку, мужчину. Подойдя к нему, хозяин произнес:
– Здесь не исполком, и не кабак, и сними свой колпак.
И так велико было уважение к этому человеку, что никто, включая того, к кому были обращены эти слова, не возмутился и не обиделся.
Хозяина дома звали Николай Ефимович Росляков. Он был врачом и принимал пациентов у себя дома – работать в государственных больницах ему было запрещено за «антисоветскую деятельность». Но жители маленького приозерного городка не только поголовно знали, но любили и уважали доктора, а потому этот запрет никак не отразился на его положении.
Николай Ефимович был не просто отличным специалистом, качественно выполнявшим свою работу. Он любил каждого своего пациента, любил еще до встречи с ним. Иногда, когда на прием к нему приходили особенно ярые чиновники-коммунисты, Николаю Ефимовичу было непросто сдерживаться, не отвечать грубостью на грубость. В такие минуты он мысленно произносил: «Господи, помоги!». И улетучивалась куда-то раздражительность, и получалось обратить все в шутку.
В тот же день, после «случая с колпаком», в дом доктора, запыхавшись, вбежал владелец мебельного магазина, живший неподалеку:
– Николай Ефимович, помогите, пожалуйста, моему сыну! Живот болит у него уже второй день. Сегодня у нас был врач из городской больницы, сказал – аппендицит, оперировать надо. А где уж тут операцию провести: больница забита, все места заняты!
– Я полагаю, вы хотите, – отозвался врач, обрабатывая инструменты, – чтобы я сделал операцию на дому? Пойдемте, покажете мне дорогу.
Через двадцать минут доктора ввели в светлую, просторную, хорошо обставленную комнату. На широкой кровати лежал юноша лет восемнадцати. Его, вероятно, красивое лицо поражало своей бледностью. Он совсем потерялся в облаке белоснежного белья и только молча кусал губы – так ему было больно.
После беглого осмотра Николай Ефимович, раскладывая инструменты, спросил юношу:
– Ты комсомолец?
Тот слабо помотал головой.
– Тогда покажи-ка, пожалуйста, свой крест, – попросил врач.
– Нет у меня креста, – ответил больной.
Доктор немного подумал, а затем, глядя на юношу, сказал:
– Значит, пойдешь воевать за китайцев.
Операция прошла успешно. Николаю Ефимовичу в такие моменты всегда казалось, что сам Бог взял его руки в Свои – и потому так аккуратно каждое движение скальпеля, так бережно сделан каждый шов.
Владелец магазина, прощаясь с врачом, вложил в его руку на рубль больше, чем стоила обычно такая операция дома у Николая Ефимовича. Но доктор вернул рубль отцу больного – не любил он брать лишнего.
* * *
В то ясное майское утро улицу, носившую гордое «новое» имя – Пролетарская, – поразил необычный звук. Откуда-то доносилась мелодия «Боже, царя храни», наигрываемая, судя по всему, на дудочке. Удивленные и даже встревоженные жители высыпали из своих домов: не каждый день услышишь такую композицию в новом советском государстве!
На балконе большого углового дома сидел Николай Ефимович Росляков, держа в руках флейту. Именно отсюда и доносилась мелодия.
– Николай Ефимович, – не выдержал кто-то из соседей, – да что же это вы делаете? Как же так можно?
Николай Ефимович прервал исполнение, не отодвигая, впрочем, флейту далеко от губ.
– Я выдуваю оставшиеся ноты, – сказал он, – и подготавливаюсь к исполнению «Интернационала».
По толпе пронесся громкий шепот. Люди были и поражены такой смелостью, и обеспокоены тем, что уважаемый и любимый ими доктор может подвергнуться наказанию со стороны власти: стоял 1928 год – время всеобщих, непрерывных доносов.
А Николай Ефимович ничего не сказал. Он продолжил играть, думая о символичном смысле сказанных им слов. И ему становилось от этого как-то грустно, и совсем перестала приносить радость и эта его смелость, и солнечный майский день.
* * *
Широкие монастырские ворота приветливо встречают каждого входящего. Из-за них виднеется старинный краснокирпичный храм. Наверное, обласканные лучами солнца купола выглядели бы как настоящая идиллия – идиллия православия. Сегодня купола омыты весенним дождем, и от этого они еще заметнее в сереньком небе. Может быть, их вид и не возбуждает чувства радости, торжества и гордости за свою веру, но в душах смотрящих на них просыпается нечто иное - любовь, нежная и сильная, и даже непонятная жалость.
Николай Ефимович перешагнул деревянный порог и очутился в приятном полумраке. Воскресная служба уже началась, и он встал у одного из приделов. Суровое время диктовало свои законы: на литургию пришло около двадцати человек. Но разве можно измерить силу веры простым числом? Во временя страданий эта сила возрастает, и привыкшие к ней стены храма, наверное, чувствовали это и теперь.
После службы, когда прихожане стали расходиться, из алтаря вышел строгий на вид священник, но лицо его просияло, как только он увидел Николая Ефимовича.
– Здравствуйте, батюшка! – улыбнулся врач.
– Христос Воскресе, Николай Ефимович! – приветливо ответил священник, Владимир Федорович Рясенский, настоятель Вознесенского храма.
Батюшка провел Николая Ефимовича в небольшую комнату неподалеку от входа, усадил своего гостя в кресло и стал разливать чай. Оба любили эти воскресные встречи: это была и возможность поговорить по душам, и поддержать друг друга в непростое время. Николаю Ефимовичу казалось, что работа доктора и священника очень похожа: один лечит тела людей, а другой – их души. А отец Владимир думал, глядя на своего друга, что даже самого искусного врача нельзя назвать им в полной мере, если он не любит своих пациентов, не заботится искренне о каждом из них.
– Батюшка, – спросил доктор, когда каждый из них поделился своими новостями, – а как вы думаете, долго ли еще храм будет нашим? Не отберет ли его новая власть?
– Не знаю, мой друг, – отозвался священник, и во взгляде его промелькнула глубокая печаль; Николаю Ефимовичу почудилось в ней чувство неизбежности. – Многое может случиться, но если можно разрушить кирпичные стены, то уничтожить православную веру в наших сердцах не под силу.
– Батюшка, – сказал Николай Ефимович после недолгого раздумья, – я простой, грешный человек. Я не знаю, смог бы я не дрогнуть, не отречься от своего Бога. Помолитесь, пожалуйста, за меня, попросите Господа, чтобы он укрепил мою веру.
Отец Владимир внимательно посмотрел на врача и был поражен выражением его лица – решительным и одновременно светлым, наполненным любовью. Он молча наклонился и пожал руку своего друга.
* * *
Дождь лил не переставая вот уже целые сутки, превращая землю в сплошное месиво. Человек, заглянувший случайно в приозерный городок в этот ноябрьский день, был бы немало удивлен: через весь город, от Преображенского храма до загородного кладбища, шла многочисленная похоронная процессия. Участие в ней принимали самые разные люди – от монахинь женского монастыря до рабочих местного завода; и именно для того, чтобы и они могли быть здесь, похороны перенесли на вечернее, нерабочее время.
Скончался отец Иоанн – благочинный, много лет занимавший эту должность. Еще в девятнадцатом году губернский трибунал вынес батюшке приговор: тридцать лет лишения свободы; позднее священник был освобожден, но арест и заключение окончательно расшатали его здоровье. Отец Иоанн стал первым, кто пострадал от рук большевиков в небольшом провинциальном городке. Многие жители горько плакали, лишившись своего любимого пастыря.
На отпевании в Преображенском соборе, где служил отец Иоанн и откуда он не дал большевикам забрать церковные ценности, что и стало началом его крестного пути, многие городские священники произносили проповеди. Теперь же, на окруженном лесами кладбище, после того, как, расчистив место, опустили на землю гроб с телом священника, вперед вышел отец Владимир.
– Братья и сестры – заговорил он, и его обычно почти строгий, хорошо поставленный голос стал до странности мягким, – отец Иоанн – один из первых, кто принял в наш век смерть за Христа. Всю жизнь он отечески заботился о своей пастве, а в тяжелые времена не отказался от своей веры. Ему пришлось претерпеть много гонений, но он оставался тверд. Помните же, что отец Иоанн ушел в жизнь вечную, и душа его теперь предстоит перед Богом. И как горько будет ей, если мы – те, ради кого он страдал, из страха перед властями предадим Православие!
Отец Владимир уже давно чувствовал, что все происходящее было лишь началом пути на Голгофу – того, который пройдут сотни тысяч русских людей в это страшное время. Но он не знал, что в их числе окажется он сам. Тогда, в ноябре 1929 года, Владимир Федорович Рясенский не подозревал о том, что всего несколько месяцев отделяют его от его крестного пути – ареста, жестоких мучений в тюрьме. А через год будет вынесен страшный приговор: заключение в Сиблаг на пять лет.
Отец Владимир скончался в день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, 4 декабря 1932 года, не вынеся тяжелых условий, мучений и непосильной работы. В 2000 году он был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Николай Ефимович Росляков, слушая проповедь отца Владимира, думал о том, насколько глубока и истова была вера отца Иоанна. Часто приходившая ему на ум мысль, которую он высказал в тот майский день в разговоре с батюшкой, вновь посетила его, и он негромким шепотом произнес: «Господи, помоги!».
Николай Ефимович разделил крестный путь отца Владимира: приговор им был вынесен одновременно, в декабре тридцатого года; срок заключения врача составил десять лет. Дальнейшая же судьба Николая Ефимовича неизвестна. Единственные отмеченные в архивах слова – «реабилитирован посмертно в 1992 году».
* * *
Тот самый маленький приозерный городок, в котором почти сто лет назад жил этот удивительный человек, глубоко уважаемый и почитаемый моей семьей, – моя малая родина. От храма, в котором служил отец Иоанн, сегодня осталась только колокольня, одиноко стоящая в городском парке и печально глядящая в небо, а собор, настоятелем которого был отец Владимир, сохранился. И именно в нем сделала я свои первые шаги на пути к Богу.
Я выросла в семье врачей. С самого детства я слышала разговоры моих родителей об их работе, о пациентах, о методах лечения, о лекарствах. Сквозь всю мою жизнь проносится звук телефонного звонка, застававший мою маму в любое время, и ее бесконечное терпение, с которым она отвечала на эти звонки.
И пусть я выбрала для себя иной путь, пусть я не собираюсь идти по стопам моих родителей, я постараюсь научиться у них той любви, с которой они относятся к тем, кто окружает их, и в первую очередь – к своим пациентам.
Николай Ефимович Росляков и мои мама и папа связаны для меня крепко и неразрывно. Вы спросите, почему? А я отвечу: они – настоящие врачи. Ведь главное в этой простой, понятной, но такой удивительной профессии – Любовь. В моем сердце навсегда остались слова, сказанные моей маме близким другом нашей семьи: «Врач – это профессия, которая позволяет творить добро каждый день».
