Я задумала эту экскурсию давно, когда прочла, как приехавшая в 1964 году на гастроли в СССР немецкая и американская актриса Марлен Дитрих на сцене ЦДЛ встала на колени, когда на сцену к ней поднялся советский писатель Константин Георгиевич Паустовский. Сама актриса, потрясенная рассказом «Телеграмма» и мечтавшая о встрече с его автором, потом писала: «И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему свое восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени». Мне стало интересно, что же это за рассказ такой, если саму Марлен Дитрих он заставил встать на колени. Я прочла и сначала удивилась: так просто, ничего особенного на первый взгляд. Перечитала, потом еще раз перечитала, и с каждым разом сердце все больше сжималось от какой-то труднообъяснимой и непонятной мне самой, благополучной ученице московской гимназии, тоски. Потом из повести Паустовского «Золотая роза» я узнала, что прототипом рассказа «Телеграмма» стала Екатерина Ивановна – дочь знаменитого художника-гравёра Ивана Петровича Пожалостина.
В доме наследниц Пожалостина в Солотче, рядом с Рязанью, Паустовский снимал комнату. Интересно, что кроме «блудной дочери» Насти – «красивой женщины с тонкими изломанными бровями и затуманенным взглядом» («Золотая роза») – у Екатерины Ивановны всё же был родной человек, безвыездно живший в том же самом доме, – её младшая сестра Александра Ивановна. Константин Георгиевич долго жил у Пожалостиных, именно здесь им написана моя любимая «Мещорская сторона» и многие другие прекрасные рассказы. Как неоднократно замечал сам Паустовский, здесь никто не мешал ему писать. Дом Пожалостиных сгорел в 1970 году, но был восстановлен в 1992 и стал домом-музеем.
Я хочу привезти сюда своих одноклассников и рассказать им про «неброскую красоту» Мещёрского края и такую же «неброскую», не сразу открывающуюся красоту прозы Константина Паустовского! Идея родилась, осталось воплотить ее в жизнь…
И вот ранним воскресным утром (чтобы избежать неизменных пробок) мы на микроавтобусе выезжаем из Москвы. Наш путь лежит в Мещёры. Кто-то смотрит в окно на мелькающие за окном картины золотой осени, кто-то дремлет, кто-то дочитывает «Мещорскую сторону», которую я просила прочитать перед поездкой.
Наш маршрут начинается с посещения Дома-усадьбы И.П. Пожалостина в Солотче. Маленький по современным меркам, окруженный сегодня со всех сторон высокими коттеджами, желтый бревенчатый двухэтажный дом выглядит уютным и гостеприимным. У ворот нас встречает огромный черешчатый дуб, внесенный в реестр памятников живой природы. Ему почти 120 лет. Огромный, больше метра в обхвате, он вдохновлял красотой и шумом своих ветвей Паустовского, прожившего в Солотче с 1930 по 1954 год. Возможно, именно о нем писал Константин Георгиевич в «Телеграмме»: «Ветер свистел за окнами в голых ветвях, сбивал последние листья». Тут я, к слову, рассказала ребятам про «Телеграмму» и Марлен Дитрих. Одноклассники оживились, стали вспоминать, что писал Паустовский в «Мещорской стороне» о талантах солотчинской земли, как удивлялся, что гравер Пожалостин, работами которого восхищается и Франция, и Англия, жил в малоизвестной Солотче, как перестал удивляться, когда узнал, что художники Архипов и Малявин, скульптор Голубкина – «все из этих, рязанских мест». «В Солотче почти нет избы, где бы не было картин», - замечал Константин Георгиевич. А еще ребята вспомнили, что дочь Пожалостина, «красивая седая старуха с синими глазами», не сразу впустила писателя к себе в дом. Мы живо представили себе, как по ночам «тускло светилось окошко» в доме Пожалостиных, когда «дочь его читала до рассвета», «изредка поднимая очки на лоб и прислушиваясь». И все же Паустовский поселился именно здесь. Он снял старую баню в саду: «Сад был заглохший, весь в сирени, в одичалом шиповнике, в яблонях и кленах, покрытых лишаями». Было удивительно видеть воочию то, о чем мы совсем недавно читали в «Мещорской стороне», сравнивать сегодняшний вид усадьбы с описаниями писателя. Густого сада сейчас уже нет, а вот яблоня, посаженная Аркадием Гайдаром, часто гостившем у Паустовского, стоит до сих пор. Стоит беседка, в которой писатель ночевал вплоть до глубокой осени. В «Мещорской стороне» он описывает ее так: «Она заросла диким виноградом. По утрам солнце бьет в нее сквозь пурпурную, лиловую, зеленую и лимонную листву, и мне всегда кажется, что я просыпаюсь внутри зажженной ёлки». Сейчас винограда нет, зато у входа в беседку сидит огромный и наглый рыжий кот. «Это же кот Ворюга или кот Милиционер! О нем Паустовский в своем рассказе и писал!» - восклицаю я. Ребята смеются, обсуждая телепортацию кота из прошлого, спрашивают про рассказ, а я радуюсь тому, как оживает для нас проза Константина Георгиевича.
Мы заглянули и в комнату Паустовского на втором этаже пожалостинского дома, и в баньку и были поражены скромностью, в которой жил человек, дважды номинированный на Нобелевскую премию. «Осенью весь дом засыпан листьями, и в двух маленьких комнатках становится светло, как в облетающем саду». И правда: светло, «пахнет чисто вымытыми полами» и травами. Паустовский писал про запах яблок - яблок нет, зато сейчас сотрудники музея развешивают в «баньке» пучки сухих трав, и от запаха донника, душицы, зверобоя, полыни приятно кружится голова.
Сегодня существует несколько туристических маршрутов, которые называются «Тропа Паустовского». Самый короткий - на 6,8 километров, самый длинный – на 50. Все маршруты начинаются из Солотчи. Первой же достопримечательностью маршрута является Узкоколейная железная дорога Рязань — Тума — Владимир, известная как Мещерская магистраль, которая просуществовала больше ста лет: с 1901 по 2011г.г. После демонтажа образцы железнодорожной техники хранятся в Музее узкоколейной техники станции Тумская. Именно с этой станции по Мещерской магистрали и приехал впервые в Солотчу Константин Паустовский: «За Гусем-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времен Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище «мерин». Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался». На станции в Солотче «мерина» мы не увидели. Но это нам не помешало продолжить «оживлять» прозу Паустовского: отыскав в интернете фотографии первых паровозов, мы долго спорили, какой из них больше всего похож на «мерина» и путем шутливого голосования назначили на эту роль «Ракету» Стефенсона. Представили, как расстроился бы конструктор, узнай он в каком соревновании победила его «Ракета», и, веселые, отправились дальше.
Одним днем дальний маршрут не преодолеть, недаром в «Мещорской стороне» так много описаний лесных ночевок в палатках у костра. Паустовский писал, что «болтливые старики» подолгу живут в лугах в землянках или шалашах: «Это или сторожа на колхозных огородах, или паромщики, или корзинщики». А нам, конечно, хотелось увидеть как можно больше. Поэтому мы дружно уселись в наш микроавтобус и поехали к дальней точке нашего маршрута: реке Пре. Первый же указатель «Мещёрский национальный парк» вызвал настоящую лингвистическую дискуссию. Почему у Паустовского написано через «о», а везде через «ё». Точного ответа на вопрос мы не нашли, но выдвинули версию, что Константин Георгиевич таким образом хотел отделить Мещёры от Мещер в Сибири. В советское время буква "ё" была "официально признана" только в 1942 году, после издания приказа "О введении обязательного употребления буквы "ё" в школьной практике". Однако большинство издательств продолжало печатать книги, не проставляя точек на «е». Паустовский и после войны писал название своей «второй родины» через «о».
Рассказывая о боровых озерах мелколесья, Паустовский писал, что «к ним нет ни дорог, ни троп, и добраться до них можно только через лес по карте и компасу». Сейчас к некоторым озерам можно довольно близко подъехать на автомобиле, поэтому мы выбрали для знакомства именно их. Начали с дальнего – Чёрного озера. Вспомнили описание ночёвки из «Мещорской стороны»: старую щуку, которая чуть не распорола писателю резиновую лодку, опасную встречу с волчицей и тремя волчатами. Глядя в черную воду, которая, по тонкому наблюдению писателя. «обладает великолепным свойством отражения: трудно отличить настоящие берега от отраженных», высматривали, не мелькнет ли острый, «как кухонный нож», спинной щучий плавник. С опаской приглядывались к кучам хвороста, ожидая увидеть круглую волчью нору. Вода в озере черная и прозрачная, по цвету воды озеро и названо Чёрным. Кстати, Константин Георгиевич в повести подмечает, что все озера разные, не похожие друг на друга, окружены разным лесом, и отличаются они в том числе цветом, и даже озера с чёрной водой черны по-разному. Вот это мы и отправились проверять на озеро Чёрненькое, обратно в сторону Ласково. Любуясь гематитовым блеском воды, вспомнили сравнение этой воды с блестящей тушью. Да, когда читаешь повесть, трудно мысленно «представить себе этот насыщенный, густой цвет». Зато увидев, невольно восхищаешься точностью писательского слова, великим талантом наблюдателя. Дальше – Сегден. И опять писатель прав: вода «желтоватая». Сегден упоминается в «Мещорской стороне», пожалуй, чаще всего. Видимо потому, что там, на берегу, жил «кроткий, больной человек, рыбак и колхозник» Кузьма Зотов, с которым приятельствовали Паустовский и гостивший у него Аркадий Гайдар. Правее – озеро Урженское. Вода в нем, по наблюдению писателя, фиолетовая. Ребята долго не могли вспомнить, как Паустовский характеризовал цвет воды Урженского озера, и пытались определить его сами. Получилось что-то вроде «серо-буро-малинового в крапинку». Посмеялись. А когда я напомнила про фиолетовый цвет, согласились, что точнее не скажешь. Рядом с Урженским есть еще одно озеро – Ласковское или просто Ласковое. Не знаю, почему Константин Георгиевич не упоминает его в повести, может быть, просто называет как-то иначе. Но мимо озера с таким добрым названием мы проехать не смогли.
А дальше мы отправились в сторону Деулина к «ватной» реке Пре. Почему она ватная, мы тоже узнали у Паустовского: в Спас-Клепиках раньше работала старинная ватная фабрика, спускавшая в реку хлопковые очесы. Писатель замечает, что это была «единственная река в Советском Союзе с ватным дном». Старый деулинский мост через Пру произвел на нас впечатление очень сильное: огромные тяжелые бревна, просыпанные землей, местами совсем сгнили и провалились. Сквозь большие дыры бегущая внизу, бурая от прелых листьев, вода казалась пугающей. На микроавтобусе московский водитель ехать по мосту не решился. Каково же было наше удивление, когда мимо нас, переходящих мост со всей осторожностью горожан, пролетели несколько местных машин. Жители Деулина и сотрудники Мещёрского национального парка не видят в этом мосту ничего опасного. По берегу Пры на светлых песчаных дюнах растут вековые сосны, пахнет прелой хвоей, речной сыростью и чем-то еще: воздух такой густой, что, кажется, его можно есть ложкой. Кстати, о еде. Нагулявшиеся и надышавшиеся всласть мы были голодны, как кот Ворюга. Настало время обеда. Сегодня вдоль берега для туристов оборудованы пикниковые зоны: стоят столы с лавками, можно вполне комфортно устроиться на обед, что мы и сделали, разложив на столе заботливо собранную в дорогу родителями еду, достав термосы с еще не остывшим чаем. Разговаривали почему-то вполголоса – никому не хотелось нарушать тишину леса. Через некоторое время тишина начала наполняться звуками. В первой главе повести, знакомя читателя с «Обыкновенной землей», Паустовский рассказывает, что можно услышать в Мещёрском крае, кроме гула сосновых лесов: «Крики перепелов и ястребов, свист иволги, суетливый стук дятлов, вой волков, шорох дождей в рыжей хвое, вечерний плач гармоники в деревушке…», - и это только в первые дни, потом «с каждым днем этот край делается все богаче, разнообразнее, милее сердцу». Мы прислушивались, пытаясь различить голоса птиц и запомнить. Дятла по стуку мы, конечно, опознали, а вот остальных птиц придется распознавать, переслушивая дома в интернете их голоса. И с каждой минутой, с каждым новым птичьим присвистом, с каждым хрустом надтреснувшей ветки все больше хотелось отдалить отъезд, задержаться здесь подольше, как когда-то Паустовский, приехав в Солотчу, остался здесь на двадцать пять лет. Да, в Мещёрском крае нет никаких особенных красот и богатств, но не зря писатель сравнивал его с картинами Левитана: «в нем, как и в этих картинах, заключена вся прелесть и все незаметное на первый взгляд разнообразие русской природы».
Путь домой был долгим, к вечеру на трассе больше машин, движение медленнее. Казалось, Мещёрский край не хотел нас отпускать: наполненные впечатлениями, чтобы не расплескать их, мы стали читать вслух рассказы Паустовского. Прочли и про кота Ворюгу, и про Лёньку с Малого озера, помогавшего этого кота отловить, и про встречи с барсуком, и про то, как любовь ко «второй родине» началась у Константина Георгиевича с чтения географических карт Мещёрского края. Ребята признались мне потом, что с этой экскурсии у них началась любовь к прозе Паустовского. Это лучшее, что они могли мне сказать. Значит мне удалось поделиться с ними своей любовью к замечательному писателю, к его неторопливому слогу, к его кропотливому таланту наблюдателя, к его коротким рассказам, похожим по своему лиризму на стихотворения в прозе, и к его любимым Мещёрам, дарящим людям «самое большое, простое и бесхитростное счастье», «счастье близости в своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы».
