На Гусиной Земле

С Соловков на Анзер нас переправляли на катере. Он далеко отплыл в море и к берегу не подходил. И вот за десятки вёрст показались церковные шпили и затем долго держались, не приближаясь и не отдаляясь. Это Голгофо-Распятский Скит, единственное на всю Россию церковное строение с таким названием, как бы эмблема полярного острова, затерянного в студёных водах Белого моря. Гандвик - так в старину корабелы-землепроходцы Архангельска величали это море. Сам же остров слыл как Гусиная Земля. Здесь, согласно поверью поморов, покоятся души погибших рыбаков. Людей поглотило море, а души их отлетели на Анзер, да там и пребывают вовек.

Пристать к острову возможно лишь в одном месте, где исстари опробована глубина, свободная от подводных камней - главной угрозы судов. Здесь и устроена бухта с пирсом для прохода пассажиров. Одним словом, мы ступили на Анзер и с проводником отправились искать ночлег. Численник показывал начало августа 1990 года, при нас было разрешение властей на пребывание в географической точке. А было нас четверо: внук философа Павла Флоренского священник Андроник, математик Сергей Половинкин, литературовед Светлана Селиванова и аз многогрешный, - все из Комиссии по изданию трудов мыслителя. Пробираясь тропой через болота и замшелые дебри, под грузом основательной поклажи - с собой взяли, кроме припасов, палатку, резиновую лодку, рыболовные снасти, печку с устройством для варева, тёплые вещи. Кирилловская тоня - вот где остановимся на постое. Тоня - значит залив с избой на бугре, куда волны не докатываются, здесь всегда сухо. Старинный сруб из толстенных брёвен с пометкой топором: "1891". В избе каменная печурка, в ней по обыкновению оставляли сухие дрова, на разжижку свёрток бересты и спички. Море научило заботиться о других. Стол на козлах, сосновая столешница испещрена словесами: в Германскую войну тут была Школа юнг, начинающих мореходов. Они-то и помечали ножом свои имена. Эту школу кончал писатель Валентин Пикуль.

По лестнице поднялись на мансарду - там юнги жили. В старину зимовка предназначалась для поморов, уцелевших при кораблекрушении, для передышки рыбаков, застигнутых штормом. Улов свой они стаскивали в ледник, ставленный в одно время с избой. Вечная мерзлота - это ль не хранилище для рыбы? Широкое крыльцо избы - самое место для починки снастей. Всё продумывали бесстрашные труженики.

Осмотр острова начнём с нашего подворья, позже пойдем вдоль острова вплоть до оконечности. Первое, что бросилось в глаза, так это ярусы древесины, выброшенной морем. Брёвна лиственницы, спиленные давно, может быть несколько десятилетий назад, и пущенные по воде в свободное плавание, за годы просолились в море и окрепли, как бы закаменели. Топор не берёт, а если сколешь частицу, то покажется свежая, с краснинкой. Это, безусловно, таёжная лиственница, снятая подневольным человеком, когда страна пробовала торговать с морскими соседями и расплачивалась своим достоянием. Срезанные стволы уникальной сибирской лиственницы вязали в плоты и пускали молевым сплавом, куда море вынесет, а выносило их к берегам Скандинавским, будь то Швеция или Дания. А пока караваны плотов шли по течению, часть из них разбивалась штормом, и брёвна путешествовали сами по себе - множество выбрасывалось разъярённой водой на побережье, а часть тонула, превращаясь в топляк. Пригнанные морем таёжники вываживались в иных странах - и на лесопилку. До расчётов мало что доходило, так что русская тайга стала заложницей режима. На Анзере ярусы товарной лиственницы оказались после стихийного сплава, побывав и в волнах, и, вмёрзнув в льдины, выбрасывались приливом где придётся. Сила морского прилива так велика, что справлялась, играя ледяными полями - торосами, с вмёрзшими в них огромными камнями, поднятыми с глубин придонным льдом. Берега Анзера буквально устланы кладкой из этих на редкость крупных камней. Причём уложены они как бы любовно, в иных местах впритирку один к одному, так что идёшь по ним словно по тротуару. Такая работа прилива продолжалась веками, так что камни поведают любознательному краеведу кое-что из своей истории.

А она есть у нашего острова, и первоначальная, и позднейшего времени. Вот, скажем, что это за кратер за нашей зимницей, на расстоянии одной сигареты, ежели вскакивать на бугор? Круглое углубление, но не яма; по краям виден правильный венец выбросов грунта, дно затянуло песком. По всему, кратеру этому не одно столетие, появился он, по моему разумению, от удара метеорита. Когда-то посланец неба с необыкновенной силой вдарил в бугор, да так что оставил кратер метров на десять глубиной. По всему было это давно, когда и ноги человека здесь не ступало. К временам незапамятным относятся и здешние местные лабиринты. Это выложенные из камешков концентрическими спиралями знаки, по одним предположениям они оставлены древними, заплывавшими на Соловецкие острова. Каждый знак будто бы помечал ход косяков рыб, другие исследователи полагают, что островные лабиринты связаны с религиозными представлениями древних о мире. Либо тут кроется ритуальный смысл.

Но самое интересное на Анзере - ландшафт. Улегшись в море косой, остров этот в длину 24, а в ширину, самое большее, 6 километров. И надо же на такой малой площади - четыре природных зоны: тундра, лесотундра, тайга и смешанный лес, подобный среднерусскому. Тундра простирается на северо-восток, тут она ровная, пустынная. Вся сплошь затянута полярным ягодником шикшей, по-другому, водяникой. Ягоды так много, что где ни наступи - оставишь за собой мокрый след. На вкус водяника приятная, почти как колодезная чистая вода. Горстью насыплешь в рот - жажда и отпустит: оттого-то и "водяника", вместо воды. Но полезного в этой полярной ягоде, по-видимому, много. О том знают тетерева, глухари и рябчики - не зря же из бора сюда залетают попастись. И грибов, грибов пропасть: подберезовики, подосиновики - хоть косой коси, некоторые дородные стоят, как табуреты, но не переросшие. Чуть поодаль начинается другая зона - лесотундра. С карликовых березок и осинок взялась - стоят вровень с травой, а чуть на отшибе выдвинулся можжевельник с чёрными шишкоягодами, и пошли, набежали кустарнички черники и голубики. Черника, как и шикша, не вяжет рта - ешь сколько влезет, садись у куста и ешь пока не устанешь. А вот с голубикой иной лад, её много не отведаешь - вяжет так, что зубы ломит. Да раньше голубику и не пробовали на бегу, домой несли для варенья и на приправу.

Стоит вглубь податься, на возвышенность, попадёшь в тайгу. Мрачные ели с дремучим свесом ветвей, - «от солнца защита и от дождя епанча», - узловатые сосны, не знающие прямизны, вытянутые можжевельники - всё здесь памятно лесной дружине - и штормовые лютые зимы, и летнее отдохновение с основательным прогревом. Чем дальше пройдёшь по гористой местности, тем скорее попадёшь в царство сказки. Она поразит кряжистыми стволами старых елей, закутанными в бородатый мох, свисающий космами чуть ли не от самых вершин. Скрюченные старые сучья несмотря на старость тверды и прочны, живая кора и смолы не дают ветшать. Здесь птицы вьют гнёзда, и грызунам приволье. А за горой - совсем хорошо. Лютые холода с моря сюда не проникают, ветры за спиной хребта ослабли, сникли. Мы как бы попали на материковую Россию. И состав травянистой растительности тут похож на подмосковный. Говорят, ландшафт этой части острова в старину окультуривали монахи, выходцы из срединных губерний, откуда и занесли сюда семена родимых трав. Одно несомненно, дорогу от монастыря в сторону Соловков проложили иноки, молитвенные трудники. Впрочем, о монастыре и Ските поговорим позже, когда увидим всё это своими глазами.

И вот настал час - идём в Голгофо-Распятский Скит. Он высится на горе и снизу кажется недоступным. Поднимаемся по травянистому склону, и перед нами предстаёт величественное церковное строение с колокольнями, устремлёнными в небо. Перекрестились, вошли внутрь храма, дверей нет - сорваны. Стены изъязвлены пулями. Фресковая живопись, такая благодатная по вдохновению живописцев, изранена тюремщиками: в 30-е годы Скит превратили в логово "командировки", куда ссылали заключённых на уничтожение. Священник Андроник в нашем сопровождении приготовился служить панихиду в узилище. Им особенно переживалось это событие. Ведь его родной дед, выдающийся русский мыслитель и учёный, Павел Александрович Флоренский, расстрелян в 1937-м, возможно, на Анзере. По сведениям, "командировка" ссыльных на Анзер не предусматривала возвращения на Соловки. Отсюда возврата нет. Панихида отслужена по всем умученным под началом душегубов. Что ж, Скит - самое место для молитвенной памяти, для слышания божественных глаголов жизни. Земли возле скитского храма совсем чуть. В старину здесь поставили дом для священника, а в расстрельное время в одном из служебных помещений устроили тюремный изолятор, железные решётки до сих пор уцелели. Поодаль выросла берёза вроде креста - так смотрятся ствол и толстые вытянутые сучья, обозначающие перекладину. Само так выросло дерево. Закапывали жертв под горой. Но не только там.

Когда мы спустились к подошве горы и стали осматривать лагерную долину, в глаза бросились заросли алого кипрея, называемого обыкновенно иван-чаем. Заросли этой травы располагались вытянутыми прямоугольниками, будто кто отчертил по схеме. И подумалось, а не подсказывает ли трава, что в этих местах землю когда-то тревожили рвами. Ведь всего на Анзере, как полагают, погибли тысячи заключённых. Цифру могут уточнить архивисты, но документы до сих пор не обнародованы. Единственный на всю Россию Голгофо-Распятский Скит в двадцатом веке стал свидетелем того, как бесы распинали людей, возводя на тюремную голгофу. Так было. Само строение Скита относят к 1830 году, когда кромешники ещё не верховодили на Руси, и национальный строй жизни держался крепко.

На другое утро мы отправились в Елиазарову Пустынь. Святого Елиазара почитают на Севере, как первоначальника обители и как освоителя до толь незнаемой земли. Здесь, в промёрзшей долине, он срубил себе келью и стал горячо молиться. Прослышав о подвигах пустынножителя, потянулись к нему люди из разных сторон: было то пять веков назад. Постепенно Пустынь укреплялась, отстраивалась с годами. Монахи приучились делать и обжигать кирпич, и заветный свой дом молитвы - храм устроили каменный. Век от века обитель разрасталась и хорошела благолепием. Так бы и продолжалось непрерывно. Но вот бесы сорвали с живых корней державу, и северную страну постигла общая печальная участь. Монастырь силой закрыли и порушили. Мы вот теперь стоим среди руин, не сломано только то, что злодеям не поддалось. А как только монах Андроник повёл церковную службу, так даже камни отозвались. Молитвенные слова зазвучали бодро, и сердца наши возвеселились. Какое же блаженство посетить место свято, подышать безпримесным воздухом, проникнуться чистыми думами! Обратно шли к ночлегу по гатям через болота, мимо хрустальных озерков – на острове их счётом семьдесят. Ничто не отвлекало от блаженного устроения души и сосредоточенности. Не спеша продрались зарослями, и мы опять у Кирилловской тони, у нашего пристанища.

Беломорские ночи светлые, читаешь у окна, как днём, и ко сну не клонит. Море ревёт непрестанно, но не беспокоит. Выйдешь из избы, только занёс ногу на порог, как из-под крыльца выскочили зайцы - не пуган косой. Пески на берегу исслежены лисами. Их на острове всегда было много, оттого и слыл Анзер ещё и Лисьим островом. Вся живность зимой перебегает и перелетает сюда с Соловков, да и своей дичи достаточно. Сегодня мы отправляемся в дальний поход по острову, дотянемся до крайнего мыса Колгуев. Сборы недолги, и вот уже вчетвером идём по ягоднику, оставляя за собой мокрые следы. Вглядываемся в тундру, стараясь узнать кое-что из её жизни. Особенности повсюду, напоминают о себе. Кайры, морская птица, далеко сопровождают нас крикливыми полчищами. Вьются над головами угрожающе, надеясь не пустить нас к своим заветным участкам. А мы упрямо идём, тогда они, снижаясь, задевают наши волосы на головах, орут в сотни глоток; а мы вроде бы равнодушно топаем дальше. И сообразив, что криками пришельцев не пронять, принялись за последнее средство. Сгрудились поплотнее и начали плюхать на нас, - тут уж пришлось прибавить шагу. Вскоре – кайры отстали. Слева по ходу показались деревянные кресты. И чем дальше шли, тем плотнее смыкался строй крестов. Собой они высоченные, в три человеческих роста и больше. Становое бревно основательно всажено в землю, вокруг притужено грудой камней. Перекладина креста прочно прилажена на высоте. Стоит такой крест сто годов и более и всё такой же ладный. Дерево в Заполярье почти не гниёт, микробов что ли мало, зато мужественно чернеет морщинами. Длиннейший строй крестов на берегу моря страшноват на фоне хмурого свинцового неба, и в то же время интригует. Для чего тут так много высоченных крестов, кто их поставил на пустынном острове? Оказывается, кресты эти обетные, поставлены мореплавателями по обету, в знак спасения на воде. Человек чудесно избежал неминуемой смерти, обещаясь отметить своё избавление воздвижением обетного креста. А те, кого «взяла вода», утонул, их память почитали устно, в сказаниях о Гусиной Земле, что на Анзере, где покоятся души погибших поморов. Гусиный остров столетиями оглашался птицами, особенно гусями и лебедями. Гусиные становища по весне и поздней осенью на пролёте были несметны. Так держалось до конца естественной жизни края, до владычества внешнего человека, кому Божии порядки претили, - он устанавливал свои, истребительские. В планы включались отдельной строкой заготовки мяса дичи. Промысловики отстреливали птиц, изреживая плотные колонии. И всё же какая-то часть популяции осталась. Вот и сейчас мы видим крупные гусиные перья, натерянные птицами на острове. Может быть, здесь происходили весенние гусиные бои, так обычные между самцами. Ещё тут обнаружил дородный спелый олений рог: отдал Селивановой, пусть увезёт домой.

На самой оконечности острова – мысе Колгуев – решено остановиться, осмотреться и полюбоваться морем: с краешка земли вовсю видно, как оно возвеличилось своенравно. Не повезло, правда, нам по-настоящему увидеть тут морского зверя – тюленя. Когда были на подходе к морю, заметили тюленей – лежали на камнях, грелись. А стоило мне надумать сделать «фотовыстрел», пока расчехлял камеру, чуткие звери зашевелились, ловко сползли и бултыхнулись в море, аж фонтан струй взвился. Неловкий я фотограф, надо было заранее приготовиться, успел бы сделать впечаляющий снимок. По пути в приют наш заметил дикие горошки, вот бы их селекционерам для опытов, на выведение устойчивых к болезням культурных сортов. Пустыня верно хранит полезное из местной флоры. Светлым вечером прислушивались к рокоту моря, такая ладная музыка…

А заутра пошли провожать Светлану: ей пора на службу. Прошлись верхами лесом к проливу, что отделяет Анзер от Соловков. Стоит пересечь на моторной лодке километров пять, и будет мыс Ребалда. Оттуда наша спутница доберётся до монастыря, а дальше на самолёте перелетит в Архангельск. И вот мы вернулись в избу одни, дела никакого. Занялись приготовлением ужина. Теперь уже приладились кашу с грибами есть. Поначалу наваливались на голые грибы и, казалось, вкусно. Но на третий день они приелись так, что уже в горло не лезли: опротивели до отвращения. И вдруг смекнули: а не лучше ли грибы варить с крупой – получится новое блюдо. Попробовали, вкусно и не приедается. С собой продуктов брали нарочно чуть, надо приучиться подножным кормом обходиться. Где же, как на пустынном острове побыть робинзонами?

Чтобы стряхнуть крепкий сон, пошли купаться в море. Вода всего восемь градусов. Окунаемся с головой три раза: во Имя Отца – и Сына – и Святого Духа. Выскакиваем как ошпаренные – и в горячий песок. Воздух-то прогрет под 30 градусов! Математик Половинкин хотел задержаться на волнах – привык зимой купаться в проруби, только и он, не медля, выскочил. Зато как хорошо освежились и почувствовали лёгкость во всём теле.

Потянулись к себе, пора готовить завтрак. В походном ведре-печке затрещали лучинки, закипело варево. И вдруг невидаль - показался вертолёт, покружился и пошёл на посадку. Струхнули мы: говорили нам, костры не жечь. А мы? Из вертолёта на нас с опаской глядят: что за люди, вида самого странного, не дезертиры ли какие? Мы взмахнули руками, улыбнулись. И дверца машины распахнулась. Вышли люди, стали знакомиться. Оказалось, среди этой смешанной публики были: Геннадий Андреевич Месяц, вице-президент Академии Наук, руководитель Уральского отделения РАН, а с ним сопровождающий, возможно, физик, фамилию не запомнил, и три женщины, одна, более властная, скорее всего, жена маститого Академика, и её подруги. Всех гостей позвали в избу, показать как устроены. На подоконнике у меня лежал оригинальный камень. Его я нашёл на берегу у самой кромки воды. Собой он изображал совершенно правильный двояковыгнутый диск классического веса и размера – такой запускали спартанцы на состязаниях. Камень из белейшего кварцита, будто сахарный. Женщины ахали, восхищались анзерским чудом. Сообразил подарить изваяние морское жене Геннадия Андреевича, она была в восторге. Мы рассказывали не торопясь о том, что видели на острове, вникали в задаваемые вопросы. Потом все потянулись на волю, и женщины кинулись к морю, там в укромном месте охладиться и позагорать. А я повёл гостя попроще к нашему бугру, показать загадочный кратер, оставленный, по моим расчётам, упавшим метеоритом. Посмотрели на выбросы грунта, опустились на дно – никаких осколков не обнаружено. Да их зачастую и не оставляет небесный пришелец. Спросил гостя об огромных камнях, выстилающих край морского берега. Откуда эти камни? Услышал в ответ – скорее всего они появились в результате выветривания. Думаю, да как же так: эти монстры ведь выглажены и отшлифованы водой и, вмёрзнув в лёд, были подняты к поверхности со дна морского, затем их выкинуло приливом вместе с нагромождениями льдин. Вскоре спохватился, никаких учёных вопросов отдыхающим людям не задавать. Да и профиль учёности гостя мне не известен, зачем же навязывать ему свои домыслы.

А у стоянки нашей веселие, все уселись на лужайке возле скатерти-самобранки в предвкушении незатейливого обеда. Геннадий Андреевич, как месяц ясный, достойно светит добродушием, внимателен и остроумен. Женщины наперебой щебечут, монах Андроник помалкивает, математик вовсю поддерживает веселье. День целиком получился ярким, насыщенным. Но он ещё не кончился, предстояло попрощаться и помахать улетающим. Что нам надо? Да всё у нас есть. Правда, математик Половинкин жалобно протянул: «Нам бы хлебца, прибились». И вот уже нам про запас пахучая свежая черняшка и ситный подовый каравай, оделили и мясным, и рыбным на первый случай. Сели и улетели всей публикой. И опять мы одни на Кирилловой тоне. Нескончаемый день позволял предаться мечтам и размышлениям. В пустыне хорошо усваиваются божественные истины и душеспасительные рассказы. Да и море настраивает на высокое, особенно когда отступит при отливе – отступает так далеко, что его край и не увидеть. Шагаешь морским дном, рассматриваешь придонные остатки, запоминаешь.

Скоро день нашего убытия. А как он настал, прощаемся с Гусиной Землей у подножия поклонного креста, воздвигнутого напротив соловецкой Ребалды, где нас заберёт моторная лодка. У креста я и преподнёс монаху Андронику камень со значением – белый кипенный кварцит с красными подтёками: это слёзы и кровь Анзера, пролитые здесь, среди страдальцев был и родной дед Андроника – Павел Александрович Флоренский, выдающийся богослов и учёный. Переправа совсем недолгая, дольше было выкарабкиваться на крутой берег. Главная часть путешествия завершена.

Ребалда издавна славится не только переправой, но и добычей сельди соловецкой. Здесь занимаются, как я понял, ещё и заготовкой водорослей для выработки йода – промысел этот с 30-х годов, да уж истощились морские нивы, выскребли заросли ламинарии. Наш путь отсюда прямой - к монастырю Соловецкому, самой что ни на есть русской твердыне и святыне. Да ведь пока повсюду держалась, пусть и на подпорках, партийная власть, на Соловках не торопились избавиться от лагерного прошлого. Правда, самодельные сварные из арматуры звёзды повергли и положили на земь, но монастырские сокровища духа всё ещё попираются, вместо ризницы и ценнейшего монастырского архива – агитки и мусор, суемудрия пособников. И всё это бдительно надзирает некая Лопаткина, а она и слышать не хочет, что пора возрождать монашескую жизнь, собирать по крохам обречённое на уничтожение, впустить сюда живые силы народного почитания святынь, собирать творческие таланты. А они всё равно проклёвываются. Уже по своей воле появились реставраторы: кузнецы, изографы, каменщики. За стенами монастыря открылась часовня, и оттуда доносится пение. Начались краеведческие чтения, и нам привелось выступать, за что грамоту получили – цела до сих пор.

Из монастыря мы направились в Филиппову Пустынь. Там священник Павел Флоренский вёл лабораторные исследования, занимался научными разработками, писал семье письма-отчёты, впихивая в разрешённые два листа школьной тетради, как оказалось при перепечатке, до восьми страниц текста на машинке. Почерк-жемчужок перемежался рисунками и схемами. Наша Комиссия помогала в расшифровке писем. Ныне лагерные труды Павла Александровича изданы в двух томах тщанием славного головного Музея Рерихов в Москве. Жили мы на Соловках у друзей, людей добрых и талантливых. Они нам подсказали наведаться в Муксалму. Остров этот соединён с Соловками прочной плотиной с перекинутым мостом – всё сделано монахами в прошлом веке. По дороге туда мы заметили остаток железной дороги, по ней в лагерные годы вывозили строевой лес, а у моря вязали плоты и так же, как и из сибирской тайги, сплавляли морем вдаль. Трудиться было кому: на Соловках кроме арестованных крестьян, в лагере томилось много технических спецов, естествоиспытателей, краеведов и, конечно, священников, среди них насчитывалось десяток Иерархов – они здесь исхитрялись тайно составлять тексты архиерейских служб, писать богословские трактаты и важные воззвания, переписываться с духовными чадами. Мало кто вернулся на волю, и всё же часть подлинных текстов каторжан дошла и до нас.

Идём, размышляем. Почему-то в моей памяти всплыли строчки стихов Владимира Соловьёва: «Всюду камни, всюду камни, / Только камни да сосна. / Отчего же так близка мне / Эта бедная страна». Скромная северная сторонка когда-то украшалась и цвела трудом и талантом предприимчивого человека. Даже счастье он находил здесь, пребывая на крыльях творческой радости.

Муксалма – плоский остров, с раскинутыми зелёными лугами, и дышалось бы здесь привольно, если б не режим. Его челюсти сдавливали и крушили всё, что ненавидели бесы. Часовню на Муксалме сломали, оставив каменные обломки, да остатки хозяйственных построек. Уцелел лишь скотный двор, позже здесь возникла молочная ферма, но и она развалилась. Злачные пастбища остались без бурёнок.

Вернулись в монастырь вечером. Неотступно держалось убеждение: на Гусиной Земле, на Анзере покоятся души погибших мореплавателей, а на Соловках нашли упокоение души людей умученных, зачастую вовсе неповинных. Там вода взяла, здесь режим взял. История помнит тех и других.

---