Вячеслав Бондаренко - лауреат конкурса «Новая библиотека» в номинации «Печатные издания» (премия имени Ф.М. Достоевского) 2020 года за книгу «Отец Иоанн (Крестьянкин)», опубликованной в серии «Жизнь замечательных людей»
На приходах. Псков и Рязанский край
Москва!.. Первой ее святыней, к которой приложился отец Иоанн по возвращению из изгнания, был чудотворный образ Божией Матери «Взыскание погибших» в храме Воскресения Словущего на Успенском вражке (эту икону он почитал особенно, а 18 февраля 1955-го как раз совершалось ее празднование). А первой знакомой, которую случайно встретил в метро, была Пелагея Козина. «Стою на перроне, жду поезда, – вспоминала она. – И вдруг вижу, прямо на меня идет Батюшка. Я не поверила сначала, как он может здесь быть?! А он подходит ко мне и говорит: здравствуйте, Пелагия Васильевна. Тут и радость, и слезы».
Не могли скрыть слез радости и другие духовные чада - Матрона Ветвицкая и Галина Черепанова, столько сил приложившие для того, чтобы облегчить участь батюшки в неволе. Радостно встретили освобожденного Иван Александрович Соколов, сам два года как вышедший из тюремной психушки, и о.Сергий Орлов. Конечно, повидал он и братьев Москвитиных - о.Афанасия, служившего настоятелем храма в Солнечногорске, и о.Владимира, тоже недавно прошедшего через лагеря. Встречался с друзьями по академии, был на Введенском кладбище на могиле о.Александра Воскресенского. Повидал и старого знакомого по Орлу, юродивого Афанасия Андреевича Сайко, который тоже был только что освобожден из Томской психиатрички и жил в Москве у знакомых. Бывшая свидетельницей их встречи Лидия Семеновна Кручинова вспоминала:
«Какой красивый был о.Иоанн! Мне даже странно было представить, что он только что был в заточении. У него были великолепные темные волосы, и выразительностью своего облика он был схож с Афанасием Андреевичем. Они обнялись при встрече. Я залюбовалась на них. Оба высокие, статные, с одухотворенными лицами. Меня поразило, как прекрасны могут быть люди. И теперь, когда Афанасий Андреевич как бы на время снял маску юродствующего, его вид был неотразим. Они разговаривали о вере. Но я не вслушивалась в их слова, я любовалась ими».
Все разъезды по Москве были сопряжены с немалой опасностью – ведь находиться в городе ему было запрещено. После пятилетней разлуки в столице у отца Иоанна не осталось ничего – ни жилья, ни прописки, ни места служения. Совсем как в начале 1930-х, когда он впервые приехал туда. Долго оставаться в Шубинском переулке у Ветвицких было опасно – могли пострадать и хозяева, и сам батюшка.
Дальнейшую судьбу о.Иоанна определял человек, хлопотам которого он был обязан своим досрочным освобождением, - митрополит Крутицкий и Коломенский Николай. Владыка принял его в своем деревянном домике в Бауманском переулке – стоя, опираясь на посох. Как положено, батюшка произнес «Молитвами святаго Владыки нашего, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас», совершил крестное знамение на иконы в красном углу, подошел к архиерею и попросил его благословения. А затем почтительно спросил, куда Его Высокопреосвященство благословит его на дальнейшее служение. Владыка задумчиво смотрел некоторое время куда-то вдаль и наконец медленно произнес:
- В Псково-Печерский монастырь.
Псково-Печерский монастырь… Конечно же, отцу Иоанну была хорошо знакома его история. Еще в лагере он рассказывал об этой древней обители ленинградскому филологу Всеволоду Баталину. На 1955 год Псково-Печерский был один из двух действующих на территории РСФСР монастырей, прочие были закрыты. Но почему туда? Что именно прозрел владыка Николай, когда молча всматривался в будущее?.. Или просто хотел укрыть любимого ученика от дальнейших гонений, отправив в далекую провинцию?.. Так или иначе, отец Иоанн воспринял новое назначение с присущими ему смирением и радостью.
Ехать нужно было поездом до Пскова, а оттуда больше часа автобусом до Печор. Сопровождать отца Иоанна в путешествии вызвался его младший друг по академии Константин Нечаев, рукоположенный во священника в декабре 1954-го.
Вечером 9 апреля 1955 года, за два дня до своего 45-летия, о.Иоанн впервые приехал в Печоры – маленький (в то время около пяти тысяч жителей) городок на стыке России и Эстонии. Тогда этот стык был условным – между республиками СССР межи пролегали формальные. Но совсем недавно проходила здесь и настоящая граница. После Гражданской войны, в 1920 году, Печоры были переданы в состав независимой Эстонии и переименованы в Петсери. В составе населения начали преобладать эстонцы. И только в августе 1944-го город снова вернулся в Россию.
Именно благодаря тому, что Печоры двадцать лет были эстонскими, в городе сохранился в неприкосновенности легендарный Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Он не был осквернен ни обновленчеством, ни ограблением храмов, ни гонениями 1930-х годов – единственными смутными периодами, через который монастырь прошел в ХХ веке, были 1917-19 годы и 1941-44-й, время германской оккупации.
Апрель на Псковщине в 1955-м был очень холодным, вечерами термометр показывал минус пять. Сойдя с желто-красного автобуса, отцы двинулись по скупо освещенным улицам скромного городка, больше похожего внешне на прибалтийскую провинцию, чем на русскую. Большинство домов были одноэтажными, деревянными, кое-где зияли пустые места – следы страшного пожара 24 мая 1939 года, остановленного только благодаря молитвам монастырских насельников; немногочисленные каменные строения, возведенные с потугами на европейскую архитектурную моду 1930-х, еще хранили следы бомбежек и жестоких боев за освобождение Печор. Миновали высокую краснокирпичную водонапорную башню, стоявшую посреди Октябрьской площади, и за торговыми рядами, где ютились многочисленные магазинчики, повернули направо. Слева увидели мощную белую колокольню храма Сорока мучеников севастийских; рядом с ним – скромный деревянный храм
Св.великомученицы Варвары, к которому подходили печеряне – представители народности сету в ярких национальных костюмах, сочетавших элементы русского и эстонского; это был их приход… И вот уже видны серые стены монастыря-крепости, знавшей не только духовные, но и воинские подвиги. Заканчивалась Лазарева суббота, и со всех сторон городка к монастырю стекались местные жители с ветками вербы в руках. От зрелища многочисленного людского потока, шедшего отмечать Вход Господень во Иерусалим, на душе становилось теплее.
У Святых врат путники сотворили Иисусову молитву, и привратник, седобородый инок Аввакум, ответил «Аминь». Сразу за воротами монастырь как был разделялся на два уровня. Если идти прямо, то впереди, в перспективе небольшой площади, виднелся круглый купол Михайловского собора, построенного по проекту итальянского зодчего Луиджи Руска в стиле традиционного для церковной архитектуры начала XIX века классицизма. Но священники сразу же повернули налево и вдоль древней, сильно обветшавшей крепостной стены спустились к Никольскому храму с иконой Божией Матери «Одигитрия» над входом. Низкая старинная арка открывала путь в расположенную под храмом часовню, которая одновременно служила проходом на нижний уровень монастыря. Оттуда на дно глубокого оврага спускалась вымощенная камнем дорога, в перспективе которой виднелся старейший храм обители – Успенский, с пятью выстроившимися в ряд затейливыми главами, напоминавшими уничтоженный в 1941-м Успенский собор Киево-Печерской лавры. Как гласит мемориальная надпись в соборе, «сей первоначальный в Псково-Печерской обители храм ископан в горе и устроен преподобным отцем нашим Ионою и освящен по благословению архиепископа Новгородского Феофила священниками Псковского Троицкого собора 15 августа 1473 года. Возобновлен и приведен в настоящий вид в память празднования четырехсотлетнего юбилея его существования Настоятелем Преосвященным Павлом, епископом Псковским и Порховским в 1873 году». Отец Иоанн знал, что этот храм представляет собой, в сущности, выкопанную в склоне оврага огромную полость, укрепленную затем каменной кладкой. Рядом – характерная для Псковщины звонница постройки 1565 года, с колоколами, расположенными в одну линию, над которыми виднелись деревья Святой Горки; еще левее – построенное в конце XVII столетия здание ризницы, где находятся также склад и библиотека. По левую сторону площади – Сретенский храм, сооруженный в 1870 году из бывшей трапезной, и белокаменный корпус для братии 1827 года, благодаря колоннаде напоминающий дворянский особняк. Справа – дом наместника постройки 1883 года, стоящий на некотором возвышении. Все здания выглядели сильно потрепанными и требовавшими ремонта, кое-где на них виднелись шрамы от осколков авиабомб. Строения окаймляли небольшую Успенскую площадь, через которую, сердито бормоча что-то, струился ручей Каменец. Несмотря на минусовую температуру, он выглядел уже вполне по-весеннему, разлился широко и бурно, на полплощади, так что братия и паломники вынуждены были переходить через него по специально проложенным мосткам.
Успенская площадь уже была подернута вечерней дымкой. Молча чертили в высоте над монастырем птицы. Над журчащим Каменцом склонились плакучие ивы. Сквозь голые ветви деревьев высоко наверху, справа, отчетливо просматривался купол Михайловского собора, к которому с нижнего уровня вели лестницы. И во всем были разлиты такие спокойствие и радость, что о.Иоанн и о.Константин окончательно перестали чувствовать апрельский холод. Казалось, что время не властно над этой вечерней площадью, этими храмами. Хотелось скорее туда, к главам собора…
Отец Иоанн не знал, что несколькими годами ранее вдохновленный этой же картиной наместник монастыря архимандрит Пимен, в будущем Патриарх Московский и всея Руси, посвятил обители такие стихотворные строки:
Летом здесь всегда прохладой веет.
И особенно в вечерний тихий час
Вековых деревьев крона зеленеет
И лучи заката утешают глаз.
Тишина спускается в Обитель,
Лишь порой вечерней у ворот
Застучит засовом старый житель,
Провожая до дому народ.
И согбенный, с длинной бородою,
Звякая ключами по пути,
Жизнь проживши, встретившись с бедою,
Продолжает к свету он идти…
По прибытии в обитель отца Иоанна сразу же пригласил к себе священноархимандрит монастыря, епископ Псковский и Порховский Иоанн (Разумов, 1898-1990), приехавший из Пскова служить всенощную. С ним о.Иоанн был знаком с 1946-го, со времен своего недолгого нахождения в Троице-Сергиевой лавре – владыка был назначен ее настоятелем за три недели до того, как священника вернули в Москву. И в ходе их разговора быстро выяснилось, что это пребывание в монастыре тоже будет кратким.
- Человек я в Псковской епархии новый, назначен только в ноябре, - прямо сказал владыка. – Дел кругом много, а верных людей нет, опереться не на кого. Необходимо поднимать Свято-Троицкий кафедральный собор - там вместо лампад ведь консервные банки висят. Так что нужно вам ехать в Псков и о нем позаботиться…
Владыка рассказал, что во время оккупации Псковская церковная миссия открыла в епархии 127 храмов. После войны их число сократилось, но и теперь на Псковщине – 93 храма и около ста священников. Самой епархией до прошлого года управлял престарелый епископ Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков), который в основном занимался внешнеполитическими делами Церкви, постоянно находился в разъездах… Уже звонили ко всенощной, а владыка и отец Иоанн все еще говорили и говорили – откровенно и вдумчиво. Епископ ни на чем не настаивал, но батюшка понимал – нужно исполнять его волю.
Наконец оба заторопились на службу. И в Сретенский храм о.Иоанн вошел как раз в тот момент, когда на всенощной громогласно звучало величание:
- Величаем Тя, Живодавче Христе, Осанна в вышних и мы Тебе вопием – Благословен Грядый во Имя Господне!
Священники-москвичи скромно встали поодаль, но внезапно один из братии, рослый монах богатырского телосложения, радостно бросился к отцу Иоанну прямо во время службы, стиснул в объятиях и приподнял над полом. Это был его давний знакомый, эконом монастыря иеромонах Сергий (Лосяков, 1892-1968), бывший партизан, принявший постриг в 1944-м. К своему изумлению и радости, среди братии монастыря о.Иоанн увидел и старого знакомого по лагерю – Всеволода Баталина. После освобождения в 1953-м он сдержал данный Богу и себе обет и принял постриг в Псково-Печерской обители, которую полюбил заочно по рассказам батюшки.
В ту Лазареву субботу о.Иоанна впервые увидела его будущая духовная дочь Сусанна Дмитриевна Валова (1928-2017), тогда – 27-летний ленинградский инженер: «В субботу, придя в комнату келейницы отца наместника Сергия, куда меня поселили, я увидела сидящих за столом – будущего наместника отца Августина, тогда еще послушника, и будущего архимандрита Иринея, тоже пока послушника. Все слушали приезжего батюшку, речь шла о том, каким должен быть священник». Сусанну, тяжело переживавшую недавнюю смерть своего духовника, знаменитого петербургского протоиерея о.Бориса Николаевского (1884-1954), поразило, как незнакомый священник похож внешне на отца Бориса. Она показала о.Иоанну фотографию своего духовника, и батюшка, помолчав, сказал:
- Да, сходство поразительное, но он-то орёл, а я – всего-навсего воробей.
«В тот мой приезд в Печоры мы жили с отцом Иоанном через тонкую перегородку, - вспоминала С.Д.Валова. – Встречались утром у рукомойника, висящего в коридоре. И он тепло со мной здоровался, называя меня по имени».
И вот Светлое Христово Воскресение, 17 апреля. Всю Страстную седмицу батюшку одолевали вполне понятные размышления. Псково-Печерский монастырь уже входил в его жизнь, уже становились родными и его стены, и святыни, он уже успел и помолиться у мощей праведников в Богом зданных пещерах, и погулять по Святой Горке, и привыкнуть к весеннему гулу ручья Каменца, бежавшего прямо через обитель… И, конечно, прикоснуться к удивительным людям, населявшим монастырь. Можно предположить, что в тот, первый приезд наибольшее впечатление на о.Иоанна произвел иеросхимонах Симеон (Желнин).
Родился Василий Иванович Желнин 1 марта 1869 года в деревне Яковлевская Псковской губернии, в крестьянской семье. Еще в детстве он, подражая преподобному Серафиму Саровскому, начал молиться в поле на камне, а вскоре выказал твердое желание быть монахом, и именно в Псково-Печерской обители. Родители юноши не хотели об этом и слышать, даже специально выстроили для него дом, чтобы удержать в семье, но в 1896 году он все же осуществил свою мечту – поступил в монастырь послушником, а четыре года спустя принял постриг с именем Вассиан. К середине 1920-х авторитет о.Вассиана был уже так велик, что его предполагали сделать наместником. В своих автобиографических заметках он писал: «Видя, что это послушание мне не под силу, стал отказываться; да к тому же я очень устал – и на этом основании стал просить схиму, в чем мне впервое отказали, и все же настаивали, чтобы я принял наместничество. Но я наотрез отказался от этого еще ввиду внутреннего внушения принять схиму». 3 апреля 1927-го о.Вассиан принял великую схиму с именем Симеон и с тех пор исполнял обязанности духовника братии. Наместник, епископ Иоанн (Булин), привел его в сырую мрачную келию, выкопанную в склоне оврага рядом с Успенским храмом, и произнес: «Вот тебе келия, здесь и умрешь». Так оно и произошло.
Молитвенный подвиг старца Симеона продолжался несколько десятилетий. Он ежедневно молился на ранней литургии, днем принимал многочисленных паломников, а ночью исполнял келейное правило схимника. И даже в глубокой старости был на многочисленных послушаниях, – трудился в столярной мастерской (столяром был великолепным), на пасеке, в фруктовом саду, делал оконные рамы, киоты для икон, обрамлявшие дорожки цементные столбики, ступени для лестниц и многое другое. По всей стране шла слава о нем как о целителе (описано множество случаев того, как он исцелял больных) и прозорливце. Но сам старец по своему смирению отзывался о своем даре скромно. В 1952 г. он так говорил о себе:
- Да совсем я не прозорливец. Великий дар прозрения дает Господь избранным его, а тут просто долголетие мне помогает – зашел в дом раньше других, вот и порядки его лучше знаю. Приходят ко мне люди с горестями и сомнениями, а взволнованный человек подобен ребенку, он весь на ладони… Случилось с человеком несчастье, вон он и точность душевных очей теряет, впадает либо в уныние, либо в дерзость и ожесточение. А я и мирской круг хорошо знаю, и жизнь прожил долгую, и сам Господней силой огражден от бед и соблазнов, и как же мне в меру малых сил моих не поддержать брата моего, спутника на земной дороге, когда он притомился раньше, чем я?
Монастырская характеристика, данная о.Симеону в декабре 1957 г., гласила: «Иеросхимонах Симеон по своему глубоко старческому возрасту (свыше 88 лет) олицетворяет образ древних монастырских старцев – «печальников по Бозе» как монашествующих обители, так и мирских лиц, а посему он и выполняет очень большое и трудное послушание, являясь духовником-старцем не только братии монастыря, но и абсолютного числа верующих, приходящих на богослужение в обитель. <…> По характеру отец Симеон кроток и незлобив, имеет зоркий духовный глаз и здравомыслящий практический ум и рассуждение. Пользуется всеобщей любовию как братии монастыря, так и богомольцев-паломников».
Патриарх Московский и всея Руси Кирилл во время своего посещения Свято-Успенской Псково-Печерской обители 18 августа 2010 г. так вспоминал старца Симеона: «В первый раз я увидел старца Симеона, будучи 6-летним младенцем <в 1952 г. – Авт.>; это было, когда мы вместе с мамой и папой пошли к нему в келью. Прошли узким коридорчиком, где справа от входа располагаются окна, затем вошли в комнату. В комнате было сыро и темно. И, видимо, сам день был не очень солнечным. Там никого не было, нас попросили подождать. Мы стояли у входа и ждали.
И вдруг в эту комнату вошел старец в светлом сером подрясничке с удивительно светлым лицом. Я как сейчас помню его лучистые светлые глаза, источающие, действительно, свет. Вся его внешность источала этот свет. И как-то в комнате сразу стало светло. И что самое главное – радостно.
И вот тогда я понял, что такое святой человек. Святой человек – это не тот, кто хмурит брови и шарахается от других, а тот, кто живет в любви и образ этой любви в виде света Фаворского носит на своем лице и на своей внешности».
Многомудрому старцу достаточно было одного взгляда на человека, чтобы понять, кто именно перед ним. И, взглянув на отца Иоанна, в душе которого светлая радость от пребывания в обители мешалась с грустью от предстоящего расставания с нею, отец Симеон дал батюшке, наверное, самое точное определение, которое когда-либо ему давалось:
- Это земной ангел и небесный человек.
(Прозвучало это в беседе с келейницей старца, матушкой Александрой. Она собиралась ехать по святым местам, на что о.Симеон сказал: «Ну зачем ехать куда-то, здесь же у нас много святынь, ты помолись им и поклонись, а ехать никуда не надо». Но услышав, что келейница хочет заехать к о.Иоанну Крестьянкину, старец оживился: «Хорошо, вот к нему-то съезди. Он земной ангел и небесный человек».
Сама эта фраза - цитата из акафиста преподобному Сергию Радонежскому: «Радуйся, земный ангеле и небесный человече» (Икос 9). Этот акафист был составлен в 1650 г. князем Семеном Ивановичем Шаховским. В дальнейшем это выражение было употреблено также в книге схиигумена Серафима (Толстошеева) «Сказания о жизни старца Божия иеромонаха Серафима, пустынника и затворника Саровской обители», первое издание которой вышло в Петербурге в 1849 г. Там так сказано о преподобном Серафиме Саровском: «…во всем выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным ангелом и небесным человеком».)
Услышь отец Иоанн о себе такое – смутился бы, замахал руками или отшутился. Но великий старец говорил это абсолютно серьезно. И был прав.
Впрочем, о.Симеон придумал для о.Иоанна и еще одно прозвище, уже шутливое, – «усатый». Так он назвал его за пышность темных усов и – на контрасте – скудость бороды. Тогда она почему-то росла у батюшки плохо, и он подшучивал над собой: «Каждую волосинку своей бороды берегу!» Но со временем он обзавелся вполне представительной бородой, в которой рано начали просверкивать седые нити.
В записях о.Иоанна сохранились слова, сказанные ему о.Симеоном в 1955-м. Это было своеобразное завещание великого старца своему преемнику:
- Спастись невозможно тому, кто ничего не делает для спасения ближнего. Живи для других и сам спасешься. Будь у всех под ногами.
…И десяти минут достаточно, чтобы Псково-Печерская обитель навсегда вошла в твою жизнь, а земному ангелу и небесному человеку в 1955-м был отпущен целый месяц. Но теперь жизнь снова, как девять лет назад, уводила его от монашества. Неужели снова не время? Неужели того, через что он прошел в лагерях, было недостаточно?.. Или Господь уводит его из этого места, чтобы привести в другое?.. Но ум приходила Глинская пустынь (сам о.Иоанн так вспоминал свои тогдашние сомнения: «Если бы я был свободен, то постригаться поехал бы в Глинскую пустынь. Там лучше всего сохранился дух монашества, и есть у кого поучиться»). Но снова и снова мысли смирялись перед главной истиной: слава Богу за все. «Жизнь наша подобна плаванию. И все происходящее в ней всегда совершается по благому Промыслу Божию», - это он написал духовным чадам из заключения. Его плавание продолжалось, и Псково-Печерскому монастырю пока не было суждено стать гаванью…
На Пасхальной всенощной наместник монастыря, владыка Сергий, неожиданно поставил его возглавлять службу. Между двумя маститыми старцами – 85-летним иеросхимонахом Симеоном и 81-летним игуменом Исаакием - священник, которому только исполнилось 45, чувствовал себя скованно, смущался. И вот неожиданно отец Симеон обратился к нему:
- Где поставлен, там и стой. Молись!
Эти негромкие, но твердые слова, строгий взгляд старца из-под куколя многое прояснили и выровняли. «Где поставлен, там и стой» - эти слова можно было считать главным наставлением для монаха. И если владыка Иоанн «ставил» его сейчас на служение в Пскове, значит, «стоять» надо было именно там.
Впоследствии батюшка делился своим опытом с начинающим священником: «Сам я всегда имел такую установку в жизни: «Ничего не просить и ни от чего не отказываться». Принял в свое время и сан, как естественный ход событий в жизни (было с детства устремление к Церкви), принял как от Бога и отстранение на семь лет от служения, и был возвращен к служению по воле Божией ранее определенного срока. Все Им, все от Него, все к Нему – так и живем. И вот теперь, к концу жизненного пути, свидетельствую я, что лучшего и вернейшего пути нет, как жить по воле Божией. А волю Божию нам так ясно являют обстоятельства жизни».
Последнее искушение последовало от самого владыки Иоанна. Казалось бы, вопрос с переводом в Псков уже решен, но неожиданно во время литургии, перед самым Великим входом, владыка обратился к батюшке с вопросом:
- Когда будете постригаться?
«Что я мог ответить в такой момент? – вспоминал батюшка. – Благословите, владыка, ведь Вы меня сами направили в Псков».
Одну из последних служб о.Иоанна в монастыре – 7 мая 1955 года – описала Сусанна Валова: «На именины, в Неделю жен-мироносиц, я опять вырвалась на денек в монастырь. Служба в Сретенском храме. Он тогда был скромный и очень молитвенно теплый. Вечерню я стояла почти у самого амвона и снова увидела отца Иоанна. Он служил. По окончании службы вышел с крестом и начал говорить проповедь о женах-мироносицах. И опять замерло сердце, из глаз полились слезы, которые нечем вытереть: ожил отец Борис, его обороты, его ссылки на Феофана Затворника и Игнатия (Брянчанинова). Слезы ручьем, удержать не могу. Спрятаться некуда – до амвона с проповедником метра полтора.
Храм опустел, почти все вышли, а я прощалась с любимыми иконами, пора уезжать. Из алтаря выходит отец Иоанн и направляется прямо ко мне: «Сусанночка, с днем Ангела! Как диплом?» Я опешила от неожиданности. Как он запомнил мое имя, меня, мой диплом? Почему такое неподдельное ко мне участие?! Отвечаю на вопросы, прошу молитв, говорю, что вскоре предстоит защита. С большим участием и любовью благословляет меня отец Иоанн. Я сбивчиво прошу прощения и пытаюсь объяснить, почему плакала на проповеди. А он отвечает: «Да я и не видел вас, у меня ведь зрение плохое».
14 мая 1955 года епископ Псковский и Порховский Иоанн издал указ № 1284: «Настоящий Указ выдан Священнику Иоанну Михайловичу КРЕСТЬЯНКИНУ в том, что он НАЗНАЧЕН 2-М СВЯЩЕННИКОМ ТРОИЦКОГО КАФЕДРАЛЬНОГО СОБОРА города ПСКОВА и по оформлении гражданской регистрации должен приступить к исполнению своих обязанностей».
До свиданья, обитель!.. Уезжая оттуда, о.Иоанн не загадывал – вернется или нет. Но монастырь уже жил в его сердце, отныне и навсегда…
…Свято-Троицкий кафедральный собор Пскова сразу же поразил воображение своей суровой мощью, величием. Он высился в центре Псковского кремля, под защитой крепостных стен, и сам выглядел настоящей крепостью православия. Потрясала высота красивейшего резного иконостаса – 73 метра!.. Это был уже четвертый собор на этом месте, он был построен в 1699 году. Первый воздвигла еще в Х веке княгиня Ольга, во втором молился перед Ледовым побоищем Святой благоверный Александр Невский. В 1935-м собор закрыли; открыли его немцы во время оккупации, в 1941-м, и с тех пор служение уже не прерывалось. Во время отступления в 1944-м оккупанты заминировали собор и вывезли из него все, что только могли.
Но не меньше поразило и то, что за минувшие со дня войны одиннадцать лет собор так и не был приведен в сколь-нибудь приличный вид. В 1948-м он был отремонтирован снаружи, а вот внутри напоминал настоящее стоячее болото - вместо лампад висели консервные банки и даже пудреницы, ризница в запустении, нет облачений и икон, полное небрежение к благолепию гробниц с мощами Святых благоверных князей Довмонта-Тимофея и Всеволода-Гавриила, преподобномученика Иоасафа Псковского и юродивого Николы Салоса. Казалось удивительным, что главный храм Пскова и Псковщины пребывает в таком ужасающем состоянии. Возможно, связано это было с тем, что в начале 50-х весь клир собора был из бывших обновленцев.
К счастью, кроме о.Иоанна, в соборе в то время служил еще один деятельный, энергичный пастырь, горевший желанием возродить духовную жизнь своего прихода. Настоятелем собора назначили его доброго друга - того самого иеромонаха Всеволода (Баталина), который вместе с о.Иоанном прошел через лагеря и с котором он встретился в монастыре. «Сидельцем» был и староста храма. В шутку о.Иоанн назвал эту троицу единомышленников «букетом моей бабушки» (так называлась популярная марка мыла). Будучи годами лишены любимого служения, теперь они с жаром восполняли упущенное.
Чтобы не уходить из храма в город, поселились там же, в кремле. Где именно – не очень ясно: в одних мемуарах речь идет об отдельно стоящей колокольне собора, в других – о «старинном кирпичном доме, где им были предоставлены две комнаты и общая кухня. Большая комната служила столовой, и там еще стояла кровать старицы, прислуживавшей отцам. В маленькой обитали отец Иоанн и отец Всеволод». Можно предположить, что местом жительства о.Иоанна была все же колокольня, т.к. служивший в том же соборе в начале 1951 г. о.Виктор Шиповальников с семейством жил именно там («Квартирный вопрос очень сложен, живем в колокольне вверху без самых необходимых удобств, при постоянных сквозняках и сырости», - докладывал он митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Григорию).
Но в любом случае священники приходили домой из храма лишь ночевать. И начали с о.Всеволодом с того, что попросили выдать им зарплату за три месяца вперед и всю ее потратили на приобретение лампад для собора. Внучатый племянник о.Всеволода Геннадий Тимофеев вспоминал: «Дедушка рассказывал, как они с батюшкой отцом Иоанном занимались восстановлением Троицкого собора во Пскове. Как им пришлось жить тогда в какой-то каморке на полу в закутке. И его всегда восхищало то постоянно радостное, даже восторженное состояние духа отца Иоанна все эти дни и особая сосредоточенность и отрешенность во время службы – он как бы будучи здесь и не был здесь, а где-то там, словно он вообще беседовал с Самим Господом».
Сусанна Валова, приезжавшая к о.Иоанну в Псков, вспоминала: «Батюшка с отцом Всеволодом! Как они дополняли друг друга. Какая это была пара священников! <…> Богатый жизненный опыт отца Иоанна выливался в живых рассказах, а отец Всеволод очень красочно комментировал и литературно обрабатывал их. Батюшка так и говорил: «Мне бы рассказывать, а отцу Всеволоду – писать». Двух священников связывала трогательная дружба. Сусанна Валова запомнила, что однажды навещала о.Всеволода в больнице, а ему как раз принесли в передаче апельсины – большую редкость по тем временам. Как их есть в общей палате, при всех, он не знал, и решил позвонить другу – посоветоваться. В ответ в трубке раздался веселый голос:
- Старый каторжник, и не знаешь, как надо поступать в таких случаях? Да дай ты каждому по апельсину, а остальные, сколько тебе угодно, ешь сам!
В августе 1955 г. в Псков приехала Мария Николаевна Соколова (1899-1981) – духовная дочь праведного о.протоиерея Алексея Мечёва (1859-1923), иконописец и реставратор Троице-Сергиевой лавры, а в конце жизни – тайная монахиня Иулиания; с ней батюшка был знаком с 46-го. Он с глубоким восхищением относился к трудам Марии Николаевны и уже много позже писал о ней: «О матушке можно и должно вспоминать не как о иконописце только, но как о человеке-христианине, жившем Богом не только своей специальностью – но всеми своими проявлениями. А это в наше время становится исключительной редкостью, и это блестки Руси, уходящей Святой Руси».
А пока М.Н.Соколова оставила такие воспоминания о встрече с батюшкой 14 августа 1955-го: «Отец Иоанн встретил нас радушно. Мы много разговаривали, он рассказывал, что старается разбудить в людях уснувшее религиозное чувство и стремление к благолепию Дома Божия. Смущало батюшку, что в память духовной покровительницы Псковщины святой равноапостольной княгини Ольги не было не только храма, но даже и придела. Он начал молиться, чтобы Господь помог ему: ни средств, ни возможности осуществить это желание не было. «Святая равноапостольная Ольга, ты сама позаботься об этом деле», – из глубины души вздыхал он, припадая к ее иконе. Вскоре он услышал о старых иконостасах, оставшихся в закрытых под Псковом церквах. С неимоверными трудностями ему удалось их вывезти <вывозил о.Иоанн, конечно, не сами иконостасы, а иконы из них. – Авт.>. Но когда он привез иконы, то неожиданно услышал: «Стоило ли за такой рухлядью ездить и так мучиться?» Отец Иоанн делился с нами своей печалью о том, что нет ни материалов, ни средств, ни художников».
На Марию Николаевну произвела неизгладимое впечатление та энергия, с которой действовал отец Иоанн: «Батюшка бегал туда-сюда: то в алтаре он требуется, то в конце галереи, то зовут его к мощам. Во всем соборе кипела работа». Причем работа зачастую физически очень тяжелая – так, когда удалось раздобыть грузовик кровельного железа, машину батюшка разгружал один. При этом успевал еще и шутить:
- В Москве старались меня упрятать в дальний монастырь, чтобы ни слуху ни духу обо мне не было. А я опять в собор вылез, чижик такой.
По Пскову быстро разнеслась молва о деятельном и добром священнике. Московские друзья – Ветвицкие, Козины, Вера Язвикова, Мария Дроздова и другие - повезли необходимые для ремонта собора краску, ткани, лампадное масло и многое другое. Появились и новые духовные чада. Чтобы батюшка не ютился в соборе, ему помогли снять комнату в частном доме на берегу реки Великой. Скоро оказалось, что комната сырая, а после лагеря о.Иоанн легко простужался. Но менять жилье на более комфортное он не согласился: «Куда Бог определил, там и оставайся до конца».
Сусанна Валова вспоминала:
«В те времена креститься было опасно. Записывались паспортные данные и крещаемых, и родителей, и восприемников. А потом о состоявшемся крещении сообщалось по месту работы или учебы, что имело определенные последствия, вплоть до увольнения. Но мне не раз приходилось заставать отца Иоанна крестившим целые семейства в своей комнате в коммуналке. Вся мебель сдвинута, посреди комнаты стоит купель, а вокруг нее ходят человек шесть во главе с отцом Иоанном, воспевающим «Елицы во Христа крестистеся…» По тем временам это был подвиг мужества и веры. В один из приездов, где-то в ноябре-декабре <1955 г. – Авт.>, погода жуткая: ветрище холодный, темень непроглядная, с неба сыплет косой дождь. Город-то провинциальный, освещение только по центральным улицам. Дело к ночи. Звонок. И в комнату входит пожилая женщина, вся мокрая: «Батюшка, помогите! Дочь родила двойню, детишки чуть живы. Врачи говорят: не выживут. Пошли, батюшка, скорее со мной, как бы не умерли некрещеными». Отец Иоанн немедленно одевается и идет в эту жуткую бездну…
Через некоторое время спрашиваю:
– Как ребятишки, которых Вы пошли темной ночью крестить?
- Замечательно! Вчера мать приносила в храм причащать. Два богатыря – Игорь и Олег. Один на одной руке, другой – на другой у счастливой мамаши! Приезжаю. Обычная добрая встреча. Отец Всеволод, настоятель, «жалуется» на батюшку: «Посмотрите, Сусанна, в угол. Видите – икона. Несколько десятилетий висит тут в углу. Подумайте только: кто-то заказал молебен этим святым. В соборе их иконы не оказалось. Так отец Иоанн прибежал домой, взял лестницу, с трудом снял икону со стены и бегом в собор служить молебен. Этого можно ждать только от отца Иоанна!» И опять «жалоба»:
– Подумайте, привезли отцу Иоанну из Москвы теплое нижнее белье (в те годы – большой дефицит). Я порадовался за него. Пошли в очередной раз мыться – опять какие-то обноски одевает.
– А где же белье?!
– Да вот тут приходил один…
И так всегда, и всю жизнь».
…Политикой как таковой отец Иоанн никогда не интересовался, поэтому внешние перемены, происходившие с советской властью, волновали его мало. Избрание первым секретарем ЦК КПСС Хрущёва (сентябрь 1953 г.), отстранение от должности председателя Совета Министров Маленкова и назначение его преемником министра обороны маршала Булганина (февраль 1955 г.), ХХ съезд КПСС, на котором был разоблачен культ личности Сталина (февраль 1956 г.), пленум ЦК, где была заклеймена «антипартийная группа Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова» (июнь 1957 г.) – все эти составлявшие важный фон эпохи события были для него не более чем газетными страницами, которые назавтра уже сменялись другими. Внешне советская реальность выглядела куда более мягкой и раскованной, чем при Сталине, в обиход даже вошло пущенное писателем Ильей Эренбургом слово «Оттепель». Но для Церкви готовились времена не менее трудные, чем в 1930-е годы. Уже 7 июля 1954-го вышло постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения». В нем отмечалось оживление деятельности «церкви и различных религиозных сект» и рост числа граждан, отправляющих религиозные обряды. В связи с чем партийным, комсомольским организациям, учреждениям образования и профсоюзам предписывалось проводить антирелигиозную работу «систематически, со всей настойчивостью, методом убеждения, терпеливого разъяснения и индивидуального подхода к верующим людям». И хотя уже 10 ноября того же года новое постановление «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения» осудило административное вмешательство в деятельность религиозных организаций «вместо развертывания систематической кропотливой работы по пропаганде естественнонаучных знаний и идейной борьбы с религией», сам факт появления таких документов говорил о том, что власть готовится к новой масштабной атаке на Церковь.
Основным государственным органом, контролировавшим в СССР ее деятельность, оставался созданный в 1943 г. Совет по делам Русской Православной Церкви. В каждой области страны имелся свой уполномоченный этого совета, который подчинялся председателю облисполкома и был своеобразным «министром по делам религии» областного масштаба. Чаще всего это были выходцы из госбезопасности. Права уполномоченных были очень широкими, фактически именно они, а не местные архиереи, и представляли собой церковную власть на местах. Так, без ведома уполномоченного не могла быть зарегистрирована ни одна церковная община, отремонтирован храм или рукоположен священник.
Конечно же, самые популярные, любимые паствой, неравнодушные к своему делу священнослужители находились под пристальным вниманием уполномоченных. 8 декабря 1955-го Совет по делам Русской Православной Церкви разослал своим представителям на местах циркуляр, где предписывалось выявить «лояльное» духовенство, которое могло бы помочь со сбором информации о священниках и мирянах. Отец Иоанн, понятно, к таким не относился. В 2015 г. в Государственном архиве новейшей истории Псковской области насельником Сретенского монастыря иеродиаконом Феофаном были обнаружен документ за подписью псковского уполномоченного, 51-летнего в ту пору Александра Ивановича Лузина. Он содержит очень интересные сведения об отце Иоанне – таком, каким видели его в те годы представители государства:
«Прежде всего, отличается от всего духовенства фанатичностью. Служит в соборе третьим священником. В соборе четыре священника и служат понедельно, но Крестьянкин в соборе проводит все время. Не ограничиваясь только проповедничеством во время богослужения, проводит беседы с отдельными верующими, которые к нему обращаются; от себя не отпускает до тех пор, пока его не поймет собеседник.
В Рождественное богослужение он служил раннюю Литургию с 5 часов утра. После окончания, давая крест, он каждого поздравлял с великим праздником. После окончания ранней, вместо того чтобы идти домой, остался сослужить позднюю. Из собора ушел последним, около 3 часов дня, а в 4 часа опять пришел в собор для подготовки к вечерней службе. Иногда даже забывает поесть».
В другом отчете содержится упоминание о конфликте, который возник у о.Иоанна с уполномоченным по поводу старых могил священников на Мироносицком кладбище. Поскольку эти могилы закрывали вход в часовню, где собирались работать реставраторы, заброшенные надгробия собирались переносить. Но о.Иоанн категорически запретил это делать и обратился к владыке. В итоге оба отправились к уполномоченному: «Ко мне приехали оба, епископ и священник Крестьянкин, последний в взволнованном состоянии стал мне доказывать неправильность действия архитекторов. Я ему спокойно ответил, что напрасно по такому пустяку беспокоил епископа, надо было бы обратиться непосредственно ко мне, и вопрос был решен. Просьба была удовлетворена, так он для проверки ежедневно посещал кладбище и следил, чтобы архитекторы-реставраторы не нарушили могил его собратьев. С каждым днем его слава растет как наставника и проповедника среди верующих».
В общем, принципиальный и «слишком активный» священник у местного надсмотрщика за Церковью был что бельмо на глазу, и Лузин не раз и не два недовольно выговаривал епископу Псковскому и Порховскому Иоанну о непозволительной деятельности досрочно освобожденного батюшки. Самому священнику, конечно, об этом никто не докладывал, но в начале 1956-го он получил письмо из Москвы от Ивана Александровича Соколова, в котором тот прямо предупреждал, что на него готовится новое дело: «Мы молимся, чтобы оно не имело хода, но вы с отцом Всеволодом из Пскова исчезните. Иначе вы попадете туда, где уже были». Сомнений в прозорливости Соколова у о.Иоанна не было. Позже настоятель псковского храма Святого благоверного князя Александра Невского о.протоиерей Олег Тэор со слов о.Иоанна вспоминал: «Их действительно хотели арестовать, приписать расхищение государственного имущества (а их же люди по приказу «власть имущих» из собора вынесли ценные украшения)».
Разумеется, «исчезнуть» просто так было нельзя, требовался весомый повод. И здесь «на помощь пришло» подточенное лагерем здоровье батюшки: в прохладном псковском климате обострился его туберкулез, подлеченный было на Гавриловой Поляне. 6 марта 1956 г. на имя владыки Иоанна второй священник Свято-Троицкого собора подал следующее прошение:
«С прискорбием для себя, по состоянию моего расстроенного здоровья, я вынужден почтительно просить Ваше Преосвященство об увольнении меня за штат с пребыванием вне Вашей епархии.
По определению Московского Научно-Исследовательского Туберкулезного института, у меня – очаговый туберкулез легких, вследствие чего мне рекомендован длительный отдых с пребыванием в условиях теплого климата.
Прошу не отказать в моей просьбе, вызванной настоятельной необходимостью».
Увольнительная грамота за подписью владыки не заставила себя ждать – она была получена уже 14 марта. Грамота свидетельствовала, что священник «под запрещением и судом не состоит и препятствий к его переходу в другую епархию не встречается. Освобожден от занимаемой должности согласно личного прошения». Уже вдогонку, 30 апреля, указом епископа Псковского и Порховского о.Иоанн был удостоен иерейского наперсного креста «за его ревностное служение алтарю Господню и особое усердие в чистоте и благолепии храма Божия, проявившееся во время ремонтно-реставрационных работ в Псковском Кафедральном Троицком Соборе».
Но к этому времени о.Иоанн был уже далеко от Пскова. Выполняя волю своего духовника, который сказал ему при отъезде взять все постельные принадлежности, батюшка уехал из города, уложив в большие мешки белье, подушку, одеяло и даже матрац. И в два часа ночи, прямо с поезда, появился в Шубинском переулке в квартире Матроны Ветвицкой. Духовные чада, увидев нежданно появившегося батюшку, заахали, усадили отпаивать его чаем и кормить. Тут же пришло решение: пока не уляжется надвигающаяся гроза, немедленно уехать как можно дальше. Сказано – сделано. Галина Черепанова назавтра же послала телеграмму в Иркутск, откуда была родом, архитектору Татьяне Павловне Евфратовой, глубоко верующей и отличавшейся к тому же редкой смелостью – все знали, что она исповедуется и причащается, но никто ей в этом не препятствовал. К Богу Татьяна Павловна пришла после сноса в 1932 году красивейшего Казанского кафедрального собора, на месте которого строился иркутский Дом Советов (сдан он был только в 1959-м). Одним из авторов проекта этого здания и была Татьяна Евфратова. Закончив работу, она полностью отошла от мирских дел.
На телеграмму Галины Татьяна Павловна отозвалась быстро – ждет, гостям будет рада. Уезжали с Ярославского вокзала не по-весеннему жарким днем; на прощанье сын Матроны Георгиевны, Алексей, купил уезжавшим по порции мороженого и в шутку сказал:
- Батюшка, привезите мне из Иркутска невесту.
- Привезу, Лешенька, обязательно привезу, - похлопав молодого человека по плечу, так же весело отозвался о.Иоанн. И, как выяснилось, не шутил: летом 1962-го Алексей действительно женился на иркутянке Марине, батюшка их и повенчал.
До Иркутска добирались поездом неделю, и это было самое длинное путешествие в жизни батюшки – больше четырех тысяч километров. Евфратова встретила московских гостей и повезла в большой (около трех тысяч жителей) поселок городского типа Листвянка, что в шестидесяти километрах от города.
Листвянка как бы зажата между двумя сопками, они вплотную примыкают к поселку, а его улицы сбегают вниз, к берегу Байкала, давшего жизнь этим местам (изначально село Лиственничное было пристанью; «поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта», - так описывал эту пристань Чехов). Там, на берегу великого озера, в апреле еще покрытого льдом, стоял двухэтажный деревянный дом, принадлежавший Татьяне Павловне. А на окраине поселка, почти примыкая к сопке, высился красивый деревянный храм святителя Николая Чудотворца, выстроенный в 1840-50-х годах местным купцом Ксенофонтом Серебряковым в благодарность за спасение во время шторма на Байкале. В 1953-м, когда из-за строительства Иркутской ГЭС менялась береговая линия озера, храм собирались снести, но Татьяна Павловна организовала его перенос вглубь берега, в так называемую Крестовую Падь. Сейчас недалеко от него находится могила Татьяны Евфратовой…
Утро москвичей в Листвянке начиналось рано. После общей молитвы уходили на весь день в тайгу, на близлежащую сопку, со склонов которой была хорошо видна покрытая отдельными льдинами поверхность Байкала. С собой брали Евангелие, запас воды и еды, в том числе, конечно, знаменитую листвянскую черемшу. День за молитвой и чтением Книги Книг пролетал незаметно. Ужинали на террасе, ежась от набиравшего к вечеру силу ветра бережника, дувшего с берега на озеро. После трапезы батюшка подолгу беседовал с хозяйкой и духовными чадами. По субботам и воскресеньям он служил в храме вместе с о.Владимиром Георгиевским – священником-инвалидом, курянином, прошедшим через лагеря. Молились в том числе и перед иконой святителя Тихона Задонского, чудом спасенной из взорванного в Иркутске Казанского собора. На службах неизменно присутствовал староста храма Федот Иванович, могучий 70-летний старик из ссыльных «кулаков».
На берегу Байкала прошли три месяца. Но вечно скрываться от властей невозможно, необходимо было понять, что делать дальше. И снова Москва, где появляться было запрещено, снова полуподпольные выходы на улицу и хлопоты о новом месте служения. Духовные чада батюшки прилагали все силы, чтобы раздобыть ему московский или хотя бы подмосковный приход. Понимали, что это нереально, но – действовали. «О.Иоанна устраиваем в Серпухов», – писал 16 августа 1956 г. о.Николай Голубцов своему брату, епископу Старорусскому Сергию. В Серпухов – потому что туда уже удалось пристроить вернувшегося из ссылки о.Виктора Жукова, с которым о.Иоанн служил в измайловском храме в 1946-48 годах. Но увы, этот вариант не прошел несмотря даже на хлопоты владыки Николая. Не состоялся и предполагавшийся перевод батюшки в теплый климат, на Украину.
Окончательно все стало ясно после того, как ходатаи записались на прием к высокому должностному лицу, которое могло повлиять на ситуацию. Но приема не получили, вместо этого секретарь внушительно произнес по телефону: «Он не прощен, а только помилован». Услышав об этом, батюшка только и произнес, показывая на небо:
- Там бы быть прощеным...
В итоге священника определили в Рязанскую епархию. Ей управлял епископ Рязанский и Касимовский Николай (Чуфаровский), который давно знал о.Иоанна и прекрасно относился к нему. Церковная жизнь в епархии была активной, там действовали 76 храмов (в 1944-м было 26), служили 135 священников, ежегодно посвящалось в духовный сан от шести до десяти человек и поступало 100-150 ходатайств от жителей об открытии новых храмов. Был и еще один важный момент – Рязань находилась в радиусе так называемого «101-го километра», зоны, где уже разрешалось селиться недавно освободившимся из мест заключения, при этом Москва была относительно недалеко.
С определением в Рязанскую епархию помог давний и добрый друг о.Иоанна – о.протоиерей Виктор Шиповальников (1915-2007). Познакомились они в мае 1948-го в Измайлове. Над о.Виктором постоянно висел дамоклов меч – во время войны он побывал в плену, а закончил духовную семинарию и принял сан в 1943-м, в оккупированной румынами Одессе. В марте 1945-го его арестовали за «измену Родине», во время следствия жестоко пытали – таскали за волосы, били раскаленной кочергой по спине. В итоге он получил пять лет лагерей, но был освобожден через два года – так же, как и о.Иоанн, по ходатайству митрополита Крутицкого и Коломенского Николая. Несмотря на житейские невзгоды, о.Виктор оставался человеком легким на подъем, доброжелательным, с тонким чувством юмора, что роднило его с о.Иоанном. Кроме того, оба близко дружили также с будущим Патриархом Пименом (Извековым, 1910-1990), называя друг друга не без иронии «Ванечка, Витечка и Владыченька». По воспоминаниям сына о.Виктора, Алексея Викторовича Шиповальникова, «они обычно начинали серьезный разговор, потом постепенно появлялись вкрапления шуток. Если собиралось много людей, то начинался вечер юмора и сатиры. Причем сами они этого не замечали. Для них это было естественно».
О.Виктор и о.Иоанн даже в одних и тех же храмах служили, правда, в разные годы: в 1951-м о.Виктор тоже прошел через псковский Свято-Троицкий собор и Космодамианский храм в селе Летово. А с 1953-го он служил в Борисо-Глебском кафедральном соборе Рязани – сначала ключарем (как и будущий Патриарх Пимен), потом настоятелем. Рязанский дом Шиповальниковых на улице Яхонтова стал для о.Иоанна родным, он часто бывал у друзей в гостях, крестил младшего сына Шиповальниковых Василия. А отец Виктор ездил к отцу Иоанну на Байкал, в Листвянку.
Сын о.Виктора Алексей так вспоминал о дружбе своего отца с о.Иоанном: «Было очень весело смотреть на папу с о.Иоанном, потому что они были разного темперамента. <…> Мой папа мог рассердиться, особенно когда в службе кто-нибудь наврал, что-нибудь не то прочел. Ух, тут только искры летят! А отец Иоанн – нет, он все принимал смиренно и всегда с улыбкой. Поэтому они были очень разные, но потрясающе интересно было на них смотреть, когда они вместе. Они любили беседы какие-нибудь вести за столом, какая-нибудь тема пойдет интересная. И все просто, с юмором, а на самом деле о серьезных вещах. Они очень любили друг друга».
О первом появлении о.Иоанна в Рязани сохранились воспоминания Алевтины Петровны Мизгиревой: «Наша знакомая (тетка Агафья), жившая в частном домике на окраине города около вокзала, ждала возвращения из заключения знакомого священника, отца Всеволода <на самом деле о.Всеволод, как мы помним, после освобождения успел принять постриг в монастыре и год послужить настоятелем Свято-Троицкого собора в Пскове. – Авт.> Точное время его возвращения не было известно, но срок его уже подходил к концу.
И вот как-то поздно вечером прибегает она к маме и говорит, что приехал отец Всеволод, да не один, с ним еще один священник, отец Иоанн. Времена были опасные, все делалось так, чтобы соседи ничего не заметили. Мы пошли с мамой, взяв с собой что можно из еды (тогда каждый приносил что мог – с питанием было трудно). Но вскоре меня отослали обратно за квашеной капустой и картофелем, и я вернулась уже с младшей сестрой Аней. Так мы впервые оказались в обществе двух прекрасных духовных отцов.
Оба батюшки были худыми, истощенными и плохо одетыми, подкашливали. Нам с сестрой не разрешалось брать со стола что было повкусней и дефицитным – все это было для гостей. Но получилось так, что батюшка все вкусное перекладывал на наши тарелки и подкармливал нас с сестрой. Несмотря на сложную ситуацию и неопределенность положения (неизвестно, куда ехать, где устраиваться), батюшка шутил, рассказывал что-то интересное и веселое, и за столом установилась сразу легкая и благодатная атмосфера, всем стало легко и радостно. Все сразу почувствовали высокую духовность и какую-то светлую радость, которой нам так не хватало в то тяжелое время. Мы сразу полюбили батюшку». Сестре Алевтине, Лии, тоже запомнилось, что и о.Всеволод, и о.Иоанн «были необыкновенно радостны, приветливы и с любовью беседовали с нами», а во время молитвы «с большим воодушевлением и чувством они пропели молитву «Царице моя преблагая» на Печорский распев».
В Рязани пути друзей-священников разошлись навсегда – о.Всеволод получил назначение в Ставрополь, а о.Иоанн отправился в большое село Троица, в храм Живоначальной Троицы. От Рязани туда было около часа езды по железной дороге. Село стояло на берегу родной для отца Иоанна Оки, берег в тех местах заканчивается высоким обрывом, как говорят местные жители, - яром.
В документах Троица впервые упоминается в 1567 году, но, скорее всего, основана она была раньше. До 1929 года село называлось Троица-Пеленица - когда-то, согласно преданию, на этом месте была вынесена на берег Оки икона Св.Троицы, лежащая на пелене. Близлежащая деревня и станция, находящаяся в самой Троице, носят название Ясаково, поэтому иногда в литературе об о.Иоанне встречается и это название. Обширный Троицкий храм построили в 1896-1903 годах на месте сгоревшей деревянной церкви; фундамент колокольни заложили в 1903-м, а достроили к 1918-му. В 1940-м храм закрыли и приспособили под зернохранилище (иногда пишут, что под клуб или место для содержания скота, но это не так). В военные годы Троицкий храм вновь открылся. Наискось от него, за деревянным забором, в одном из бывших церковных строений размещалась двухэтажная сельская школа. Ныне ее здание выкупили частные владельцы.
Храм – настоящий центр села Троица, ее средоточие. Если подняться на колокольню, оттуда открывается прекрасный вид на полноводную Оку, ее обрывистые берега-яры и окружающие село пойменные луга, которые весной заливает вышедшая из берегов река (в такие дни Троица отрезана от райцентра). На горизонте можно увидеть храмы соседних сел – Собчакова, Половского, Панина, а если приглядеться, то и города Спасска-Рязанского, что на другом берегу Оки. В ХIХ столетии на праздники перекличка их колоколов раздавалась на много верст вокруг, но в конце 1950-х уже много лет колокольни молчали - звон был запрещен, на Троицкой колокольне даже проемы забили досками.
Настоятелем Троицкого храма был о.игумен Дорофей (Смирнов, 1918 – конец 1970-х). Родом он был из Рязани, жил с матерью Анастасией на улице 1-й Безбожной (она и сейчас так называется). До войны Дмитрий Васильевич Смирнов работал учителем начальных классов, затем получил инженерное образование. Как сложилась его фронтовая судьба – вопрос загадочный. С одной стороны, сохранились сведения о том, что краснофлотец Смирнов служил на Северном флоте; с другой – житель Троицы Н.М.Мишин, друживший с о.Дорофеем в конце 50-х и помогавший ему, уверенно говорил автору этих строк о том, что на фронте Дмитрий Смирнов был командиром разведчиков, лично притаскивал в расположение своей части «языков» и закончил войну в звании подполковника, кавалером многих наград. А обет посвятить себя Богу дал во время тяжелейшей операции, когда погибли почти все из девяти подчиненных ему разведчиков. И данное себе и Богу слово сдержал. Мать, намеревавшаяся женить сына и уже нашедшая ему невесту, упала в обморок, когда увидела вчерашнего офицера в монашеском одеянии… На войне Дмитрий Смирнов дал и еще один обет – поклялся умирающему от ран другу воспитать как своего собственного его сына Виктора. Так или иначе, прошлое у него было боевым, а на память о войне остались раны в живот и ноги.
Был игумен Дорофей знатоком церковного устава, прекрасным проповедником, служил благоговейно, был строг и к себе, и к прихожанам – по воспоминаниям знавших его, в храме при нем «муха не смела пролететь», а тех, кто шушукался во время службы, он без лишних слов ставил на колени, каяться. Человеком о.Дорофей был горячим, вспыльчивым, жестким (его приемный сын Виктор не раз сбегал от него назад в петрозаводский детский дом), и общение с ним стало для о.Иоанна хорошими «практическими занятиями» по смирению. Правда, его духовные чада, желая облегчить участь батюшки, как-то написали архиерею жалобу на излишне нервного настоятеля, после чего тот обрушил на голову ничего не понимавшего о.Иоанна настоящие громы и молнии. Но, разобравшись в ситуации, просто велел больше не пускать москвичей в село. А о.Иоанн с горечью написал своим: «Я два года любовью и заботой согревал отца Дорофея, а вы по неразумию и своеволию разрушили то, что мне удалось достичь большим душевным трудом». И даже на полгода отлучил Галину Черепанову от общения с ним.
Но до этого было еще далеко. Пока же предстояло обустраиваться на новом месте. Помещение в храме, где поселились о.Дорофей и о.Иоанн, сохранилось до сих пор. Это две довольно обширные, но очень скромные комнатки с низкими потолками, расположенные на втором этаже, подниматься в них нужно по узкой лесенке. В одной, разгороженной ширмой надвое, спали, в другой трапезничали. Потом жили постоем в сельских домах, а когда был закончен ремонт колокольни, перебрались туда, в обширные, ныне пустующие келии.
А почти сразу же по приезде в Троицу батюшка предпринял большую паломническую поездку в Рождества Пресвятой Богородицы Глинскую пустынь, которая в то время его особенно привлекала. Основанная в XVI веке в селе Сосновка Курской губернии (ныне Сумская область Украины, в восьми километрах от границы с Россией), пустынь уже в XIX столетии на всю страну славилась традициями старчества. В 1922-м пустынь закрыли, воссоздана она была двадцать лет спустя на оккупированной территории. Но прежний благостный дух монастыря был бережно сохранен и умножен старцами ХХ века. В конце 1950-х в Глинской пустыни подвизались такие подвижники благочестия, как схиархимандрит Серафим (Амелин, 1874-1958), схиигумен Андроник (Лукаш, 1889-1974), но наибольшее впечатление на о.Иоанна произвел иеросхимонах Серафим (Романцов), с которым его, скорее всего, познакомил о.Виктор Шиповальников.
Иван Романович Романцов родился 28 июня 1885 года в курской деревне Воронок в крестьянской семье и поступил в Глинскую пустынь послушником в 1910-м, после смерти родителей. В 1914-м был призван в армию, воевал на Первой мировой, был ранен. В 1919-м принял монашеский постриг с именем Ювеналий. После закрытия Глинской пустыни в 1922-м переместился в Драндский Успенский монастырь Сухумской епархии, где четыре года спустя был рукоположен в иеромонаха и принял великую схиму с именем Серафим. Когда закрылась и Драндская обитель, о.Серафим некоторое время жил отшельником в Кавказских горах, а затем перебрался в Казахстан, в окрестности Алма-Аты, где стал сторожем пасеки. В 1930-34 годах отбыл лагерный срок на строительстве Беломорканала, после чего подпольно жил у своих духовных чад в Киргизии. В 1946-47 гг. служил в Ташкенте, в последние дни 1947-го вернулся в родную Глинскую пустынь и был назначен братским духовником. В 1960-м, уже после знакомства с о.Иоанном, был возведен в сан схиигумена.
Безусловно, это была еще одна живая веха на пути о.Иоанна Крестьянкина – после архиепископа Серафима, о.Георгия Коссова, о.Александра Воскресенского и иеросхимонаха Симеона (Желнина). Батюшка уже видел псково-печерских и валаамских старцев, но именно отец Серафим наиболее полно показал ему, в чем состоит суть старчества – высшего монашеского достижения. Жил он на втором этаже невысокой башни, в крохотной, три на три метра, келийке, где помещались только иконы, кровать, стол, два стула и умывальник. Поднимался в два часа ночи, исполнял келейное правило, неопустительно участвовал в богослужении, а затем занимался своими обязанностями: распределял богомольцев на жительство, исповедовал, отвечал на вопросы. Ночью переписывал для духовных чад отрывки из писаний Святых отцов и отвечал на бесчисленные письма. И при этом глинский старец всегда был ровным, внимательным, приветливым ко всем, никогда не подчеркивал своего положения, не стеснялся признаться, что чего-то не знает. Мог быть и строгим, но только, что называется, по делу. А в письмах к духовным чадам неизменно подписывался как «Недостойный Серафим».
О.Сергий Правдолюбов, трижды встречавшийся со старцем Серафимом в 1960-х гг., так описал автору этих строк свое впечатление от общения с ним: «Совершенная простота и смирение, неброскость, спокойная тихая речь, всегда ровное и благодатное настроение, тайная постоянная молитва». О.Владимиру Правдолюбову запомнилось немногословие старца: «Отец Иоанн всегда был многоречив, а старец Серафим говорил коротко и решительно: это так, это – вот так». Выше всего о.Серафим ценил смирение. «Всего необходимее для спасения смирение истинное, внутреннее убеждение, что вы хуже и грешнее всех и всего, - писал он, - но это - величайший дар Божий, и приобретается он многими трудами и потами. Тогда человек в душе своей ощущает такое спокойствие, которое никакими человеческими словами неизъяснимо. Ищите денно и нощно этот драгоценный бриллиант. <Далее следует точная цитата из наставлений о.Симеона (Желнина). – Авт.> Истинно смиренный всех как себя любит, никого даже и мысленно не осудит, всех жалеет, всем желает спастись, видит свою греховную нечистоту и со страхом помышляет, как будет отвечать на суде Божием, но не предается отчаянию или унынию, а твердо уповает на Создателя и Спасителя своего. Истинно смиренный если имеет от Бога какие дарования – молитву, или слезы, пост, то все оное тщательно скрывает, ибо похвала людская, как моль, все изъедает».
Благодать общения с о.Серафимом отец Иоанн бережно увез с собой, на берега Оки. Знал ли он тогда, что пройдут годы, и именно этот спокойный, строгий глинский старец совершит над ним желанный монашеский постриг?.. Может быть, и знал. А пока он начал бывать в Глинской пустыни ежегодно. Таких поездок было четыре – до тех пор, пока 13 июля 1961-го пустынь не была закрыта вторично.
В Троице между тем ожидали хозяйственные заботы - храм был очень запущенным, давно не ремонтировался. Отцы сами чистили его, тачками вывозили изнутри мусор. А поскольку любой ремонт в храме можно было делать только с соизволения уполномоченного, священники зачастили к нему в центр Рязани, на улицу Ленина, 12. Сначала отказ шел за отказом.
- Напротив церкви школа стоит, тоже с текущей крышей, еще и забор надо ставить вокруг, - заявил уполномоченный С.И.Ножкин. - На это средств нет. А вы тут свой храм вздумали ремонтировать?
- Так мы можем заодно и школе крышу подлатать, и забор вокруг поставить, - предложил о.Дорофей.
- Вы что, забыли, что церковь отделена от государства?!..
В конце концов с великим трудом выбили разрешение хотя бы побелить стены. Каково же было удивление местных жителей, когда после ремонта они увидели не только побеленные стены, но и написанные в нишах новые фрески-иконы!.. Это было дело рук московской девушки-художницы, которая днем для отвода глаз делала безобидные пейзажные этюды, а ночами работала в храме. Теперь огромные живописные изображения святых в полный рост смотрели прямо в окна сельской школы. Уполномоченный рвал и метал, выгнал священников из кабинета криком «Пошли вон!», но в итоге все осталось как есть – а о.Дорофею и о.Иоанну того и надо было. Сейчас эти фрески уже поновлены, но одна из них, изображающая святителя Василия Рязанского, сохранилась в первоначальном виде.
Пришла очередь протекавшей крыши. Кто-то предложил для кровли авиационный алюминий, скорее всего, «уведенный» с рязанского 360-го авиаремонтного завода. И вот тут отца Иоанна разобрали настоящие сомнения. Купить металл официально не было никакой возможности, только «левым» путем. А вдруг это провокация?.. Ведь могут и посадить, а храм – закрыть (такие случаи бывали: храмы закрывали только за то, что настоятель без разрешения уполномоченного перестелил пол в сторожке). Сомнения помогла разрешить молитва. И вдвоем с помощником из Москвы Алексеем Степановичем Козиным принялись за работу. Причем по совету опытного Алексея крыли так, что новую кровлю снаружи просто не было видно.
Через месяц в храм явились представители МВД в поисках незаконно купленного «слева» алюминия. Батюшка коротко ответил: «Ищите». Искали, но не нашли ничего. А уже много лет спустя отец Иоанн раскрыл загадку новой крыши. Оказывается, они с Алексеем клали алюминий под старую кровлю, так что внешне храм выглядел по-прежнему убого. А проверщики не рискнули лезть на крышу по вконец гнилой лестнице. Так и убереглись. А уполномоченному, опасаясь его реакции, просто ничего не сказали.
Хотя, если разобраться, Сергей Иванович Ножкин был далеко не самым плохим вариантом уполномоченного. О.Владимир Правдолюбов описывает его как человека «ласкового», который впоследствии сам начал посещать храм, а уходя в 1963-м на должность замначальника управления культуры Рязанского облисполкома, сказал: «Слава Богу, по моей вине ни одна церковь не закрыта, ни один священник не уволен». А вот следующего рязанского уполномоченного, подполковника КГБ в отставке Павла Савельевича Малиева, «трясло при виде священника и при одном упоминании о священнослужителе». Впрочем, так было вначале, в 1970-х Малиев начал относиться к своим «подопечным» почти сочувственно.
В скором времени приходская жизнь в селе забурлила ручьем. Умолкли скептики, иронично говорившие при виде высоко запрокидывавшего голову во время службы о.Иоанна: «Какого-то дурачка к нам прислали». В храм потянулись не только местные, но и население окрестных деревень, люди специально ехали в Троицу из Рязани. Письма о.Иоанна московским друзьям были переполнены списками того, что необходимо привезти: розовые облачения на престол и жертвенник, 15 метров золотой бахромы, краски, багет, гвозди… И вскоре Трещина платформа (так еще с войны в народе называли железнодорожную станцию Ясаково) стала хорошо знакомой батюшкиным духовным чадам.
В 1957 году в Троицком храме был восстановлен и освящен престол во имя Пресвятой Богородицы и освящены новые престолы – во имя Рождества Христова, Св.великомученика Димитрия Солунского и Св.великомученицы Параскевы Пятницы. Новая роспись, сделанная в церкви в тот год, напоминает росписи храмов Псково-Печерского монастыря. Вполне возможно, что это – своеобразный отсвет первого посещения батюшкой обители весной 1955 года.
Жители Троицы до сих пор хранят благодарные воспоминания об о.Иоанне, которые передаются из уст в уста, как предания. Мария Коровина-Попова: «Однажды к празднику убирали мы храм, батюшка подошел и говорит: «Родные мои, убирайте чисто, Матерь Божия чистоту любит». А потом мы уже слышим наверху, где колокольня, батюшка так красиво запел: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех…», - и так запел, что нам показалось, что ангелы святые поют». Любовь Дианова: «Пройдет, бывало, батюшка к нам, всех своим добрым словом согреет, утешит, погладит своей ладошкой, незаметно денежку положит».
И о.Дорофей, и о.Иоанн деятельно занимались спасением икон из окрестных заброшенных и разрушенных храмов. Многие из них находили свое место на стенах Троицкого. По воспоминаниям местных жительниц, священники украшали храм иконами, «как невесту»: «Прикрепит одну о.Иоанн, отойдет, полюбуется, и другую прикрепляет». Во время одной такой поездки произошел случай, память о котором хранится в Троице до сих пор. Несколько местных парней взялись помочь выгрузить спасенные образа из машины, и одного из них бес попутал шутовски покружиться по улице с иконой в руках. Каков же был ужас всех, когда у парня тут же отнялись ноги!.. Только после трехдневной молитвы отца Иоанна к юноше вернулась способность ходить.
На Рождество и Пасху о.Дорофей и о.Иоанн сами обходили все огромное село, и не открывали двери им только три дома – председателя сельсовета, директора колхоза и директора школы. Да и то жены их приходили извиняться. А в остальных домах (было их около трехсот) батюшки были желанными гостями. В одно Рождество о.Иоанн простудился, но все равно пошел по селу с праздничным молебном – в промокших кожаных сапогах, по сугробам… А через месяц на рентгене в Рязани обнаружилось, что он на ногах перенес двустороннее воспаление легких. Врачи удивлялись, как он вообще остался жив.
П.В.Козина вспоминала: «Как-то раз мы со знакомой шьем <церковные облачения. – Авт.>, а его все нет и нет. Уже вечер, темно, а он и на обед не приходил. Потом пришел с какой-то женщиной, открыл какую-то книгу, что-то читал ей, убеждал. Тогда она сказала:
- Даю слово – этого не сделаю.
Оказывается, утром батюшка убирал храм, женщина пришла к нему и сказала, что у нее что-то случилось, и она больше не хочет жить и сегодня покончит с собой. Он ее целый день убеждал и умолял, пока она не дала слово, что ничего с собой не сделает. Когда она ушла, я сказала: «Батюшка, уже ночь на дворе, неделя-то сплошная, а Вы целый день голодный».
- Вся моя жизнь сплошная – утешать человека, чтобы у него все было хорошо. Теперь я знаю, что она спокойна – это и есть моя пища».
Бывали в Троице и трагикомические случаи. Как-то на Пасху о.Иоанн пригласил петь в правом приделе храма хор из села Красильникова, где когда-то был старинный храм преподобного Сергия Радонежского. Кадило с трехсвечником вызвался подавать местный 13-летний паренек. Из Москвы к празднику приехала Галина Черепанова, из Ленинграда – Сусанна Валова. Но когда пришло время хору петь пасхальный канон, певчие по громогласной команде регента дружно запели… ирмосы. Выяснилось, что канонов они просто не знают. Пришлось петь каноны самому батюшке на пару с Сусанной. Галина, расстроившись, пошла в пономарку готовить трапезу, но печь неожиданно зачадила на весь храм. Вдобавок батюшка во время каждения с размаху попал кадилом по лбу пономарю, а когда в конце литургии попросил трехсвечник, выяснилось, что малолетний пономарь не выдержал и уснул. В довершение всего регент хора, подходя к кресту, попросил у о.Иоанна «на бутылочку» за пение… Словом, это была Пасха из ряда незабываемых.
В те окрестные села, где храмы были разрушены в 1920-30-х, священники ездили служить молебны, панихиды, принимать исповеди, причащать. Это было сопряжено с немалыми опасностями, поэтому приходилось идти на хитрости. Так, четверых водителей-«дальнобойщиков» из соседнего села Половского о.Иоанн крестил на рассвете, на дому местной старицы Ольги Сергеевны, окуная парней в огромные бочки. А о другом визите в дальнее поселение, где священника не видели 30 лет, батюшка с юмором вспоминал: «Приехал и смутился: все село дышит праздником, все разодеты, никто в этот день на работу не вышел, а была страда, лето. Пронеслись мысли: «Ну, не миновать мне новой беды, дома будет ждать меня у крыльца «черный ворон»! Время-то было какое!»
И хотя в тот раз обошлось, «черные вороны» уже не летали вовсю, как прежде, но время действительно было «такое». Когда о.Дорофей и о.Иоанн, посоветовавшись, решили перестать брать мзду за требы, популярность прихода, и без того высокая, взлетела до небес. Но эта новация вызвала понятное недовольство среди многодетных священнослужителей в округе – отменишь требы, так ведь как семью тогда прокормить, детей поднять?.. Кроме того, окрестный народ, бросая свои приходы, потянулся в Троицу, и два священника просто перестали справляться с наплывом треб. Видимо, уже тогда о.Дорофея «взяли на заметку». А потом и вовсе спровадили не только из храма, но и из епархии. Невольным виновником этого стал о.Иоанн. Когда в храме закончилось лампадное масло – огромный дефицит по тем временам, - он поручил покупку новой партии малознакомому человеку из Рязани, а тот взял деньги и пропал.
О.Дорофей, возмутившись, начал расследование и вскоре нашел жулика, который оказался членом КПСС. Но уполномоченный представил дело так, как будто это «церковники» вовлекли честного коммуниста в свои махинации. В итоге о.Дорофея лишили регистрации и перевели в Калужскую епархию. Отец Иоанн страшно переживал по этому поводу, но отец Дорофей не остался на него в обиде, и священники еще несколько раз после бывали в гостях на приходах друг у друга.
Дальнейшая судьба игумену Дорофею (Смирнову) выпала трудная. Прихожане не раз просили, чтобы его вернули из Калуги в Троицу, но в этом им было отказано. В 1967-м о.Дорофей служил в Свято-Троицком храме Лиепаи, а в самом конце 1960-х – в Кировске Мурманской области, страдал от тяжелой болезни ног. В 1971-м был оклеветан и два года провел в тюрьме. После освобождения он уехал в Великие Луки, а умер в Туле в конце 1970-х. К сожалению, обнаружить его могилу пока не удалось…
В Троице же начал служить о.Иоанн Косов (1931-2004). Изначально обычный прихожанин Троицкого храма, он под руководством о.Иоанна в октябре 1957-го был рукоположен во диакона, а 1 июля 1958-го – во иерея. Двух отцов Иоаннов, Косова и Крестьянкина, местные начали звать соответственно «молодым» и «стареньким». Прихожанки сначала роптали на нового священника – мол, и тридцати еще нет, неопытный, даже «Отче наш» без молитвослова не прочтет, а раньше вообще был сапожником. Но о.Иоанн Крестьянкин строго поставил их на место:
- Деточки, да кто вы такие, что со своего куриного насеста разглагольствуете о делах орлиных, будто уже поднялись на их высоту и имеете обзор орлиный на все происходящее? Это же равносильно суду над Промыслом Божиим. Вы еще и в своих-то делах не всегда можете разобраться и их понять. Апостолы были простые рыбаки, безграмотные, а благодать Божия совершила их апостолами вселенной!.. Так и наш сапожник будет хорошим священником.
Так оно и получилось. О.Иоанн Косов стал верным учеником о.Иоанна Крестьянкина, обращался к нему во всех трудных случаях и тогда, когда батюшка был уже на других приходах. С 13 марта 1967-го о.Иоанн Косов служил в Никольском храме города Касимова, откуда с месяц как уехал о.Иоанн Крестьянкин. И это не было случайностью – приходской совет попросил перевести его в храм именно как ученика о.Иоанна. В Никольском храме Касимова о.Иоанн Косов служил до 2004 года – года своей смерти…
Во время служения в Троице о.Иоанн не раз бывал в ближайшем районном центре, городе Спасске-Рязанском. Там произошло одно из самых важных знакомств в его жизни – с о.протоиереем Анатолием Правдолюбовым (1914-1981), в то время благочинным Спасского округа и настоятелем небольшого Вознесенского храма, стоящего на местном кладбище. Представитель старинного, закаленного многими невзгодами священнического рода, прошедший через лагеря еще в 1930-х, тяжело раненный на фронте во время освобождения Пушкинских Гор, о.Анатолий был настоящим духовным светочем Спасска. Дома у священника постоянно звучала классическая и духовная музыка – пластинки он заказывал по почте, семеро его детей составляли небольшой хор, а сам он играл на фисгармонии, пианино, виолончели… О.Анатолий и сам сочинял духовную музыку – песнопения Всенощного бдения и литургии, встречу архиерея. Иногда домашними концертами «угощали» и о.Иоанна; дочь о.Анатолия Лидия запомнила, с каким удовольствием он слушал «Кирие элейсон» из 149-й кантаты Баха.
Отцы быстро сдружились, причем их отношения приняли характер взаимного духовного водительства – уважительного и деликатного. Все важные решения в большой семье Правдолюбовых начали приниматься только после благословения о.Иоанна. А он, в свою очередь, давал совет после того, как узнавал, что младшие Правдолюбовы получили на это родительское благословение.
О.Иоанн благословил о.Анатолия вести дневник, сказав ему:
- Пока ты будешь собираться написать что-то великое и солидное - время уйдет. Благословляю тебе писать в дневник все, чем обладаешь и чему научился за всю жизнь твою от общения с богомудрыми пастырями и угодниками Божиими.
В июне 1958 года о.Анатолий Правдолюбов был переведен из Спасска в Покровский храм рабочего поселка Сынтул Касимовского района Рязанской области. Дружеское общение священников прервалось – как мы увидим ниже, на время.
Тот же 1958 год был отмечен для батюшки горестной потерей – 5 июля в Москве ушел из жизни Иван Александрович Соколов (оптинский игумен Иоанн Соколов, каким считал его батюшка). Во время последней встречи с о.Иоанном он предсказал, что именно ему будет суждено проводить его в последний путь. Смертный час Соколов встретил в восьмиметровой комнатушке на Детской улице в Богородском, единственным предметом «роскоши» в которой могла считаться печка-буржуйка. Умирал он мучительно, от рака печени. Но по-прежнему называл всех «Детка», всем на дорогу давал кусочек белого хлеба или несколько завернутых в бумажку рафинадин… Стараниями о.Иоанна на могиле И.А.Соколова было воздвигнуто красивое надгробие, у которого долгие годы собирались те, кто искренне, как и батюшка, считали «оптинского старца» живым преподобномучеником.
…В cентябре 1959-го о.Иоанн получил перевод в храм села Летова, расположенного в Рыбновском районе Рязанской области.
Ситуация в стране к тому времени сильно изменилась. После того как Хрущёв прибрал к рукам не только партийную власть (первым секретарем ЦК КПСС он был еще с сентября 1953-го), но и правительство (стал председателем Совмина вместо Булганина в марте 1958-го), он наконец получил возможность осуществить свою давнюю мечту – масштабную атаку на Церковь, причем не ограниченную никакими прагматическими соображениями, как в сталинские времена, а идейную. От физического уничтожения священства отказались, цель была куда более размашистой – в преддверии победы коммунизма (а она была запланирована на 1980 год) стереть с лица земли духовную оппозицию как таковую. Начало борьбе положило секретное постановление ЦК КПСС от 4 октября 1958 г. «О записке отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС по союзным республикам «О недостатках научно-атеистической пропаганды».
Войну с Церковью, по традиции, начали с ее ограбления – снова ввели отмененные в 1945-м налоги со строений, земельную ренту, резко повысили налог на доход свечных мастерских, что вынудило храмы продавать свечи себе в убыток. Запретили детские и женские собрания при храмах, приходские кружки, санаторно-лечебную помощь духовенству, официальные экскурсии, приходские библиотеки. В ноябре 1958-го началась кампания по борьбе с «паломничеством к так называемым «святым местам» - святые источники засыпали мусором или устраивали рядом с ними свалки.
В октябре 1958-го появилось постановление «О монастырях в СССР» - очередной удар по и без того небольшому количеству уцелевших обителей. Если в 1959-м в Советском Союзе было 63 монастыря и скита (40 на Украине, 16 в Молдавии, 4 в прибалтийских республиках, 3 в Белоруссии и 2 в России), то к 1965-м осталось 16 монастырей с полутора тысячами монашествующих. Некоторые обители верующие успешно отстаивали. Так, в июне 1959-го насельницы Речульского Богородице-Рождественского женского монастыря в Молдавии вместе с местными жителями не дали закрыть обитель, причем дело дошло до настоящих боевых действий – один человек из числа защитников монастыря был убит, несколько – ранены.
Снова началось массовое закрытие храмов. С марта 1961-го их разрешалось закрывать не решением Совета Министров союзной республики, а областного или краевого исполкома, что сильно упрощало процедуру закрытия. Многие из храмов, чудом пережившие лихолетье 1920-30-х и Великую Отечественную войну, в том числе и бесценные памятники архитектуры, варварски разрушались. Эта кампания приняла поистине чудовищные размеры. Например, в Белоруссии в 1959-63 годах было закрыто или уничтожено 599 храмов из 968 функционировавших. В некоторых больших городах число действующих церквей снова оказалось на предвоенном уровне (в Минске и Саратове – по два храма, в Смоленске и Новгороде – по одному). Всего с 1958 по 1964 гг. в СССР был закрыт или уничтожен 5541 храм и молитвенное здание.
В тех храмах, что уцелели, была проведена кардинальная управленческая реформа. С 18 июля 1961 г. управление приходами осуществляли так называемые «двадцатки» - выборные органы от прихожан, состав которых, естественно, был согласован с властью. Отныне настоятели храмов лишались административных полномочий, полностью попадая под контроль приходского совета, в том числе и в финансовых вопросах. Фактически священник становился неким наемным работником, которым управляла община во главе с «идеологически проверенным» старостой. О том, что при желании мог (или могла) натворить такой староста, вспоминает о.протоиерей Владимир Правдолюбов: «В Касимове у ящика <имеется в виду церковная касса. – В.Б.> стояла очень властная (особенно по отношению к священнослужителям) и умная женщина – Клавдия Ивановна Потапова. Однажды она чуть не отправила за штат нашего настоятеля (такие права были даны приходскому совету), отца Василия Романова. Через некоторое время то же ждало и нашего диакона, осмелившегося сделать какое-то замечание подруге Клавдии Ивановны. Так что мы жили как в осаде и ждали от нее любого подвоха».
C лета 1961 г. штрафовались или лишались регистрации священники, работавшие с детьми, служившие требы (Евхаристии тяжелобольных, молебны, отпевания, панихиды, освящения домов), строившие при храмах подсобки или покупавшие для ремонта стройматериалы. Специальные комиссии изучали степень влияния Церкви на юношество, выявляли и преследовали молодых людей, желающих поступить в семинарии, изучали содержание проповедей, пресекали попытки крестить детей без согласия обоих родителей.
Тяжелый урон понесли учебные заведения Церкви: из действовавших в 1947 году восьми духовных семинарий уцелели лишь Московская, Ленинградская и Одесская. Если в 1958 г. в стране насчитывалось 11010 священников, то в 1963-м – 7236. Не менее сотни священников были осуждены, чаще всего – по надуманным обвинениям в экономических злоупотреблениях; им давали по три-четыре года лагерей. Арестовали и двух архиереев – архиепископа Казанского и Марийского Иова (Кресовича, в июне 1960-го) и архиепископа Черниговского и Нежинского Андрея (Сухенко, в октябре 1961-го); последний после тюремного заключения повредился рассудком.
Начались, хотя и не повсеместно, дикие антирелигиозные выходки, больше всего напоминавшие 1920-е годы (это и неудивительно, ведь идеалом Хрущёва был возврат к «ленинским нормам»). Так, на Пасху 1960 года атеисты врывались в православные храмы Киева, Риги, Таллина, били стекла, стреляли в окна из охотничьих ружей. Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай описал случай, когда на Украине во время службы группа комсомольцев внесла в храм голую девушку, попыталась пронести ее через царские врата и уложить на престол. Прихожане тогда вышвырнули кощунников из храма и вызвали милицию. На Пасху 1965 года, как следует из рапорта уполномоченного по делам Русской Православной Церкви по Москве и Московской области А.А.Трушина, «праздношатающаяся молодежь вела себя очень шумно, а около некоторых храмов (Елоховского, в Новодевичьем монастыре, Всехсвятской церкви), кричали, визжали, а во время "крестного хода" оглушительно свистели». В Вербное воскресенье 1 апреля 1961 г. прямо в Богоявленском соборе было совершено покушение на Патриарха Алексия – во время всенощной на него напал вооруженный ножом мужчина; как писал сам Патриарх председателю Совета по делам Русской Православной Церкви В.А.Куроедову, «лишь благодаря тому, что в моей левой руке был высокий посох, удар был нанесен не в голову, а в плечо».
Валерий Николаевич Сергеев так вспоминал начало 1960-х: «Молодежь ловили на улицах при подходах к храмам и отправляли в милицию. Пережил лично, как на Пасху в Покровский храм Московской Духовной Академии с трудом проник через деревянные, как на войне, надолбы, с дежурившими за ними семинаристами, а заутреня началась с того, что провокаторы принялись раскачивать молящихся в битком набитом храме. За год до того в Лавском Успенском соборе на Пасху они пытались проникнуть в алтарь и зверски избили преградившего им путь архимандрита Платона (Лобанкова), впоследствии епископа Воронежского. По всей стране – персональные дела родителей, крестивших в церкви детей. Из Эрмитажа был уволен научный сотрудник, венчавшийся в церкви».
Широким потоком выплеснулись на прилавки книжных магазинов мутные потоки свежей антирелигиозной литературы – от журнала «Наука и религия» до альбомов шаржей француза Жана Эффеля «Сотворение мира», от повести «Чудотворная» В.Тендрякова до рассказа «Верую!» В.Шукшина. С высоких трибун выступали лекторы, красноречиво рассказывающие о «поповском обмане», среди них выделялись Евграф Дулуман и бывший протоиерей Александр Осипов. Режиссеры торопились снять фильмы на злобу дня – так появились «Иванна», «Тучи над Борском», «Конец света», «Грешница», «Исповедь», «Анафема», «Грешный ангел», «Армагеддон». Хотя большинство из них бичевали разнообразных сектантов, православным доставалось тоже. И даже во внешне безобидные комедии то и дело вставляли едкие «шпильки» в адрес Церкви. Помните батюшку, который объявляет отправление собственного автобуса в «Королеве бензоколонки», отплясывающую монахиню в «За двумя зайцами» или посещение главным героем храма в «Я шагаю по Москве»?.. Причем происходило это уже и в послехрущёвские времена – это и крайне далекий от реальности Андрей Рублёв в одноименном фильме Андрея Тарковского, и то, какими изображены священники в «Двенадцати стульях», «Новых приключениях неуловимых» и «Свадьбе в Малиновке», и диалог главного героя «Пяти невест ефрейтора Збруева» с батюшкой-попутчиком (которого ефрейтор величает «сектантом» - велика ли разница!..), и фрагмент Пасхального богослужения в «Бриллиантовой руке». Впрочем, как ни парадоксально, для многих зрителей в то время это была едва ли не единственная возможность прикоснуться к величию и красоте православной службы...
В более поздние времена советский кинематограф стал более сдержанным в отношении Церкви. Последней «ласточкой» явно антирелигиозного творчества («скрытая» критика православия практиковалась и позже, до конца 1980-х) стал фильм «Ищу мою судьбу» (1974), по сюжету которого молодой интеллектуальный священник под воздействием бесед с ученым-атеистом отрекался от веры, а монахиня рожала ребенка и кончала жизнь самоубийством. Впрочем, сенсацией эта картина, к счастью, не стала, а потом и вовсе была забыта.
Именно для борьбы с религией в 1960-х начали массово и активно внедряться в жизнь новые праздники и ритуалы, не связанные с Церковью. Рождество предполагалось окончательно вытеснить Новым годом, Пасху – неким праздником Музыкальной весны, Троицу – Днем русской березки. Появилось даже специальное постановления Совета Министров РСФСР от 18 февраля 1964 года «О внедрении в быт советских людей новых гражданских обрядов». Особое значение придавалось бракосочетанию, которое должно было полностью подменить собой венчание. Именно поэтому по всей стране начали спешно возводиться красивые современные Дворцы бракосочетаний, они же Дворцы счастья (первый открылся в ноябре 1959-го в Ленинграде, а массовое их строительство пришлось на 1962-й). И мера оказалась действенной: к примеру, в Москве в начале десятилетия на 70 тысяч заключавшихся ежегодно браков приходилось всего 500 венчаний. Но останавливаться на достигнутом советские идеологи не собирались, бороться было с чем. Ведь в то же самое время на 94 тысячи рождений в Москве приходилось 40 тысяч крещений, а на 49 тысяч смертей – 28 тысяч отпеваний.
Но вернемся к концу 1950-х. Не осталась в стороне от нового витка гонений и Рязанская область. Старт был дан 8 октября 1958-го, когда в Тумском районе районный прокурор и начальник милиции трактором разрушили деревянный храм села Ветчаны. В 1959-62 гг. были закрыты 11 приходов, число храмов сократилось с 76 до 65. Но местное население всеми силами сопротивлялось этому процессу. Так, в 1962-м жители сел Лунино и Большое Самарино открыто встали на защиту своих храмов, и в обоих случаях, как признавал уполномоченный, «представители местных властей вынуждены были покинуть село». «Религиозные обряды» жители области также соблюдали усердно, не поддаваясь новациям: так, в нескольких районах Рязанщины крестили более 50 процентов всех новорожденных, а в Касимовском районе – даже 70 процентов.
Саму Рязань, по-видимому, предполагалось сделать своеобразной «столицей атеизма» центральной России, так как именно там обосновался главный филиал Института научного атеизма Академии общественных наук при ЦК КПСС. Вовсю работало общество «Знание», разместившееся в здании Ильинского храма (туалет был в алтаре), во всех рязанских вузах действовали клубы с красноречивым названием «Атеист»… Но верующие города держались стойко, группируясь вокруг двух уцелевших в Рязани храмов – оба они были переполнены. Так, в Борисо-Глебском кафедральном соборе литургия ежедневно служилась с пяти до семи часов утра – чтобы люди успели на работу. О.Иоанн не раз бывал в этом величественном храме, расположенном в тупиковом ответвлении Сенной улицы; можно предположить, что этот собор напоминал ему внутренним убранством увеличенный в размерах измайловский храм Рождества Христова, ведь Борисо-Глебский собор являлся его «ровесником» (освящен в 1685 году) и был возведен в похожей стилистике. Благодаря настоятелю, о.Виктору Шиповальникову, в 1950-х собор активно реставрировался и поновлялся – палехские мастера братья Блохины делали новые росписи, резчики по дереву – ограждения для клиросов, промывались и покрывались лаком старые иконы, создавались новые. Не мог не восхищать уникальный иконостас из голубого фаянса, установленный в приделе святителя Василия Великого; в свое время его спасли прихожане разоренного храма села Ижевского, закопав в земле…
Сын о.Виктора Шиповальникова Алексей Викторович так вспоминал службы середины 50-х: «К пяти утра огромный собор наполнялся почти полностью. В будние дни дружинники не караулили у дверей храма, поэтому многие приходили именно в будни. Я очень хорошо помню эти службы на рассвете. Помню, например, что у правой колонны часто стоял Солженицын <А.И.Cолженицын в 1957-62 гг. работал школьным учителем в Рязани. – Авт.> <…> Причастников было немного, люди просто молились во время литургии. Но что важно – приходили только те, которым это действительно было нужно. Посещать богослужения в те годы было не модно, это было опасно. И какую же удивительную атмосферу создавали эти несколько сотен человек в храме. Люди, которые молятся! Не свечки ставят, не воду набирают, а молятся! <…> Когда люди собирались в храме, я, маленький мальчик, даже физически чувствовал эту силу – веру людей, которые пришли в храм молиться, после лагерей, после войны, после немыслимых испытаний, которые они преодолели». С 1956 года в соборе, во избежание тесноты за службой, ежедневно совершались две литургии – ранняя и поздняя.
Дружинники, упомянутые в этом отрывке, хлеб даром не ели – на большие праздники они просто не пускали в храмы детей и молодежь. Поэтому епископ Рязанский и Касимовский Николай, к примеру, сажал детей в свой ЗИМ, укрывая полами рясы, и подвозил к боковой двери алтаря, куда ребята и прошмыгивали прямо из машины.
Активности, с которой на Рязанщине проводилась антирелигиозная кампания, способствовало еще и то, что в конце десятилетия область находилась в центре внимания советской прессы. В январе 1959-го первый секретарь Рязанского обкома КПСС А.Н.Ларионов (кстати, очень многое сделавший для послевоенного развития города и области) взял на себя высокие обязательства по поставкам мяса – 150 тысяч тонн в год вместо обычных 75 тысяч. Инициативу Ларионова широко разрекламировали, назвали «Рязанским чудом», а область авансом наградили орденом Ленина. И план был выполнен, но чудовищной ценой: на Рязанщине забили весь скот, скупили мясо у населения, закупали его в соседних областях, причем на деньги, предназначенные для ремонта дорог и школ. Ларионову присвоили звание Героя Социалистического Труда. Но обязательства на следующий год его вынудили взять еще более высокие – 180 тысяч тонн мяса. А в 1960-м вконец обескровленная область смогла заготовить только 30 тысяч тонн. Когда Ларионов понял, что обман неизбежно будет раскрыт, он покончил с собой. «Рязанское чудо», о котором трубили газеты, обернулось трагедией.
Вот на таком невеселом фоне приступал отец Иоанн к служению в Летове. На душе, безусловно, было тревожно, в особенности после того как завершилась его пребывание в Троице.
Последнюю службу в Троице вспоминала Сусанна Валова: «Праздник Воздвижения Креста Господня <27 сентября 1959 г. – Авт.> На аналое крест, украшенный ветками кустарника с крупными снежными белыми плодами. У аналоя в облачении стоит отец Иоанн, грустный, помазывает своих, уже бывших, прихожан. Хор поет «Крест начертав Моисей…» Прощай, Троица-Пеленица. В храме ощутима общая скорбь расставания, у многих на глазах слезы». Сейчас о служении о.Иоанна в Троице напоминает мемориальная доска на здании храма и прекрасно оформленный краеведом О.С.Бирулей-Тиханкиной информационный стенд в притворе. А настоятель о.протоиерей Михаил Аблязов бережно хранит старые облачения, в которых служили в 50-60-х годах, – вполне возможно, что и о.Иоанн тоже…
Летово располагалось даже ближе к Рязани, чем Троица, но не к югу области, а к северу, практически на границе с Московской. Это есенинские места: родина Сергея Есенина, Константиново, - всего в нескольких километрах. Недалеко и знаменитый Свято-Иоанно-Богословский Пощуповский монастырь, в то время занятый складами. Из Рязани – с полчаса езды электричкой, а дальше от платформы Истобники (это официальное название, но местные часто говорят и «Истодники») пять километров пешком до села. Дорога очень живописная – поля, луга, березовые рощицы, холмы, - но после дождей и зимой практически непроходимая. Сейчас до Летова добираться проще: сначала маршруткой из Рязани до Рыбного, а оттуда маршруткой до Летова, правда, ходит она только дважды в день, в 6.40. и в 12.00.; можно доехать и на электричке.
Даже и по городским меркам немалый каменный храм в память бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана был построен в Летове в 1900-02 годах на средства ярославского мещанина Игнатия Веревкина (могилу его матери Матроны Георгиевны, умершей в 1877-м, и сейчас можно видеть у храма). В 1937-м храм был закрыт. В марте и июле 1944-го верующие Летова подавали в Рязанский облисполком два заявления об открытии церкви, но оба раза им отказывали. Тогда летовцы написали в Совнарком РСФСР, и 28 августа 1944-го приказом из Москвы постановление облисполкома отменили – храм вернули верующим. Как и большинство церквей, к концу 50-х Космодамианская подошла давно не знавшей ремонта, почерневшей от времени; внутреннее убранство было не скромным и даже не бедным, а скорее нищим, стекла в окнах местами выбиты, престолы покрыты пеленами из марли. Зато стоял храм на холме, и его было видно издалека. От села его отделял обширный овраг, сейчас заросший высокими березами, а в конце 50-х еще «голый». Через овраг был перекинут довольно длинный мостик (тогда деревянный, теперь металлический), а дальше – околица, березы, пшеничное поле, лес на горизонте. Красивейшие места!..
О.Иоанн сразу же принялся за обихаживание нового прихода. Порадовало, что его староста, занимавшая должность третий год Клавдия Илларионовна Галицына (1916-2014), - деятельный, рассудительный и глубоко благочестивый человек (в конце жизни она приняла постриг с именем Клавдиана). Верной помощницей по хозяйству стала Агриппина Павловна Беляева, у которой батюшка снимал половину «финского» домика дачного типа.
Как прежде в Псков и Троицу, в Летово московские духовные чада повезли все необходимое для ремонта – олифу, краску, ткани, многое другое, вплоть до гвоздей и шурупов. Чаще всего возили на себе – поездом, потом электричкой, - но иногда помогал знакомый Ветвицких Василий Григорьевич, у которого была собственная «Победа». Ее нагружали так, что машина проседала почти до земли, но до Летова добирались все же успешно. Работа кипела почти непрерывно. Сохранилось имя одной из местных добровольных помощниц батюшки – 35-летней Марии Мурашовой, а вот что Мария делала: «Украшала новой краской кресты и колокольни, и храма, меняла цвет куполов, белила колокольню и храм, красила иконостасы и стены храма, помогала в постройке зданий и подсобных помещений, рыла землю, охорашивала огород, всего перечислить невозможно».
И уже вскоре отец Иоанн добился того, что на службы в Летово начали приезжать люди не только из Рязани, но и из Москвы, Ленинграда, его родного Орла. Добирались с предосторожностями – если видели местных, то пережидали в лесочке, кустах, а то и в стоге сена прятались. Но все эти трудности возмещались красотой и благолепием служб, совершаемых батюшкой. Особенно торжественно проходила служба на Успение Богородицы, 28 августа. Благодаря о.Иоанну в сельском храме начал совершаться и чин Погребения Богородицы. Эта красивая, торжественная служба, распространенная в Русской Православной Церкви в средние века, к ХХ столетию стала относительно редкой, но батюшка очень любил ее и практиковал еще во время служения в Измайлове. В русских традициях были две вариации отправления службы – вечером 27 августа (как в Киево-Печерской лавре) или вечером 29 августа (как в Троице-Сергиевой лавре); отец Иоанн придерживался второго варианта.
Вспоминает Лия Круглик, в те годы – студентка Рязанского радиотехнического института, отчисленная с последнего курса «за религиозные убеждения»: «Мы (я и сестра) старались каждое Успение быть у батюшки, где бы он ни служил. В сельских храмах чин погребения Плащаницы <правильно – чин Погребения Божией Матери. – Авт.> до батюшки не совершался. С помощью своих духовных чад (они приезжали из Москвы, Питера, Рязани, Орла) специально изготовлялась резчиками-краснодеревщиками сень для Плащаницы. Сама Плащаница рисовалась и вышивалась (аппликация и бисерное шитье) девушками. На подставке вокруг Плащаницы ставили 11 вазочек (не 12, а 11, так как не было апостола Фомы), а между ними синие или зеленые лампадочки. Вазочки делали так: кефирные бутылки наполняли влажным речным песком (для устойчивости), обтягивали белыми бумажными салфетками, которые привязывались к бутылкам белой тесьмой. Получались белоснежные стройные одинаковые вазочки. Настоящих тогда невозможно было купить, их попросту не было. В вазы ставились белые гладиолусы: по два цветка спинка к спинке плюс зелень спаржи. Все это смотрелось строго, торжественно, симметрично. На особой подставке в отдельной вазе ставилась пальмовая ветвь и кадильница – в изголовье Плащаницы. Пальмовые ветви мы, девчонки, привозили из Рязани, выпрашивая срезать ветви либо в библиотеках, либо в сберкассах, где росли финиковые пальмы. Девушки приезжали на праздник в белых платьях и волосы заплетали в одну косу. Так подсказывал батюшка».
Сестра Лии Круглик, Алевтина Мизгирева, дополняет: «Батюшка очень любил, чтобы во время службы вокруг плащаницы стояли дети и молодежь, желательно в светлых одеждах с цветами и со свечами. Несмотря на усталость в связи с приготовлениями к празднику, вечером стояли мы вокруг плащаницы такие одухотворенные и радостные, что многочасовая служба проходила как один счастливый миг. Батюшка служил один, он просто летал, а помощником ему была одна матушка-алтарница и кто-нибудь из местных жителей».
Расходиться никому не хотелось. И даже когда служба заканчивалась, о.Иоанн выходил из алтаря, в белом подряснике вставал на колени перед Плащаницей, подымал руки к небу, и опять звучали песнопения: «Апостоли от конец…», «В молитвах неусыпающую Богородицу», величание. «Мы от него домой летели как на крыльях, буквально припрыгивая, радуясь той радостью, которой напитывались за батюшкиными службами, - вспоминала Лия Круглик. – Не имело значения расстояние – 5-10 километров. И, оглядываясь, видим: стоит батюшка на крылечке сторожки и все благословляет нас». «На службу приходили не только из Летова, но и из окружающих сел и деревень, пешком по 6-10 километров возвращались люди домой, но тихая внутренняя радость и духовность были на их лицах», - дополняет Алевтина Мизгирева.
Те села, где храмы были разрушены в 1920-30-х, батюшка окормлял сам. В каждом таком селе у него появились свои «уполномоченные» - старушки, готовившие к службе свои дома. Начинал службу о.Иоанн с молебна святому, которому был посвящен некогда снесенный храм. Затем совершали исповедь, соборовались, причащались. Ярко пылали свечи, установленные в тазу с песком. Хор старческих голосов звучал нестройно, но истово, а каясь в грехах, старушки плакали как дети.
Служение в отдаленных деревнях часто было связано с немалыми опасностями. Об одной такой батюшка вспоминал не без юмора: «На одном из приходов я освящал деревенский дом. Шел по дому с крестом и кропилом в руках, окропляя святой водой комнаты, и не заметил, что за занавеской одной из них – открытый люк в подвал. Я сделал шаг за эту занавеску и сразу даже не понял, что произошло: я провалился в этот подвал, оказавшись на самом его дне – на земле. Так и лежал, распростертый, на дне подвала, в облачении, с кропилом и крестом в руках, как святитель Николай, - так изображают его на иконах. И ничего!»
К сожалению, с лета 1961-го все требы на дому, кроме причащения и соборования тяжело больных, были запрещены. Но сельчане нашли выход: около больного человека под видом его родных собирались те, кого нужно было причастить и соборовать. Иногда, в особо надежных случаях, освящались и дома. Проговорись кто-нибудь, донеси – и отца Иоанна лишили бы регистрации.
Есть такая пословица: «Не стоит село без праведника». И таких праведников на Рязанщине были в то нелегкое время десятки. Так, в селе Ялтунино Шацкого района жили три сестры Петрины – Анисия, Матрона и Агафия. Своей мудростью и духовным авторитетом они славились настолько, что к ним приезжали за советом архимандриты. А в селе Захарово жила блаженная Пелагея, которая задолго до войны предсказала и ее начало, и конец, и разрушение храмов, и восстановление их. В разгар хрущёвских гонений на Церковь она уверенно говорила о скором падении самого Хрущёва. Правда, лично с ней о.Иоанн знаком не был («я не знал ее, и то, что пишут о моих с ней отношениях, - совершенная неправда», - подчеркивал он в письме), но слышать наверняка слышал. Да и другие, незнаменитые подвижницы запоминались священнику надолго. Одна такая бабушка пришла в Летово ранним морозным утром – в дальней деревне умирал человек. Собрались, пошли. Где-то на полпути бабушка Авдотья приостановилась и сокрушенно сказала: «Вот, отец Иоанн, на племя оставлять некого. Вырождаются люди». Эту фразу батюшка часто вспоминал потом.
А были и другие случаи, помогавшие понять, что значит любовь-слово и любовь-дело. В один из вечеров батюшка сидел в своей комнатке, полностью сосредоточившись на составлении проповеди о любви. В дверь несколько раз стучали, но он решил не отвлекаться от работы. И только закончив проповедь, вышел на улицу. А навстречу попалась соседка, которая смущенно произнесла:
- Благословите, батюшка! Вас дома не было, а я вас жду, чтобы занять денежку – хлеба не на что купить…
Проповедь так и осталась непроизнесенной. Говорить о любви «в теории» в то время, когда он не проявил ее «на практике», о.Иоанн не смог.
В другой же раз прихожанка опустила в кружку для пожертвований трехкопеечную монетку. И чуть не сгорела со стыда, увидев, что о.Иоанн заметил это. Но батюшка так пылко и искреннее поблагодарил ее за лепту, что от смущения не осталось и следа.
Но были в летовском храме и другие случаи. Одна женщина, специально приехавшая в Летово и увидевшая о.Иоанна после долгого перерыва, во время службы с улыбкой неотрывно смотрела на священника. Но тот потом не допустил ее к исповеди и объяснил, что на службе нужно вести себя скромно, без улыбки, и не позволять себе, чтобы священник, пусть даже любимый и уважаемый, затмевал собой образ Христа. Запомнился всем и разнос, который о.Иоанн устроил нарушившей слово прихожанке. Это была женщина, над которой он произнес разрешительную молитву после того, как она сделала аборт. И вот она снова пришла на исповедь каяться в том же грехе.
- Как же так, ты ведь слово давала, крест целовала! – негодовал о.Иоанн. - И, нарушив обещание, вновь совершила тяжкий грех детоубийства!..
Это был чуть ли ни единственный случай, когда батюшка пришел в настоящий гнев. Хотя сам считал его одним из главных пороков: «Вот вы все люди, а в ярости можете покусать друг друга. Да-да, именно покусать. Пусть не зубами, а словами. Но по слову Иоанна Златоуста, «гораздо хуже кусающихся те, которые делают зло словами. Первые кусают зубами тело, а последние угрызают словами душу». Молю вас: не кусайте друг друга!»
В других же обстоятельствах он запомнился летовцам как ласковый, обходительный, деликатный. С пониманием относился к тому, что у молодых матерей редко бывает возможность выбраться в храм:
- Да, у тебя есть причина, силы у тебя на ребеночка уходят. Но ты не переживай, его ангел за тебя молится. А в храм все же старайся приходить как можно чаще, без этого сердце может зачерстветь. И если готовишься привести детей к Причастию, не убеждай их, что оно сладкое, что оно медок. Грешно говорить, что Святое Причастие вещественно. Да и детишек нельзя обманывать. Говорите им истину, по Божьему вразумлению они все поймут.
Своим прихожанкам отец Иоанн советовал быть для детей не просто мамами, но близкими подругами. А по возможности баловал местных ребят сладостями, которые ему привозили из Москвы или Ленинграда. Например, как-то духовные чада решили угостить его сушеными бананами – для начала 1960-х вещью невиданной. Естественно, лакомство тут же досталось летовским ребятам, которых привело в восторг. Когда девочка, которой он отдал угощение, изумленно спросила, откуда это у батюшки, тот с улыбкой ответил:
- Как откуда? Да с моего стола!
Певчая летовского храма Татьяна Ермолаева вспоминает, что о.Иоанн помогал многодетным деревенским семьям и деньгами. Летовцы тоже не оставались в долгу. Много позже батюшка рассказывал о.Филиппу Филатову: «Утром встану, гляжу, а на окне уже кринка с молоком стоит. Ночью после молитвы спать ложился – в домике напротив свет еще горел – Марьюшка, соседка, по хозяйству хлопотала. Огород, коровка, дом, семейство. На рассвете на молитву встаю – а у нее уже свет горит. Да и обо мне она не забыла - молочко свежее уже ждет. И когда она, моя умница, все успевает, а отдыхает-то когда? Священник на Руси никогда голодным не останется. С ним последним куском добрые люди поделятся, от себя отнимут, а батюшку накормят».
Благодаря усилиям о.Иоанна Летово как-то незаметно стало центром духовной жизни не только Рязанщины. Из воспоминаний Нины Варницкой: «В хрущевские годы, когда храмы закрывали, я была в монастыре <Cвято-Троицком Браиловском; упразднен 13 октября 1962 г. – Авт.> Ну и наш монастырь разогнали. Наша игуменья матушка Арсения благословила нас вдвоем с инокиней Марией ехать в Летово. Провели Страстную седмицу. После Радоницы подошли благословиться на отъезд к отцу Иоанну. А он спрашивает: — А вам здесь нравится?
— Очень! — выдохнули мы обе разом.
— Аминь, аминь. В Летово вам и оставаться!
Помог он нам с жильем. Я стала управлять хором, Мария пела и читала вместе с отцом Иоанном каноны. А он еще канонаршил. Так у нас монашеский хор собрался. Еще монастырские сестры подъехали. Опять вроде монастырек негласный открылся. Да с таким духовником и в такое время! Монашеский дух в миру хранили. Среди людской толчеи монахами жили. Службы были особенные, все как пасхальные. Душа исполнялась радостью и сладостью. И этого состояния хватало на целую неделю. Паломников приезжало много из Москвы и ее окрестностей, из Питера и из Рязани». Упомянутая в этом отрывке матушка Мария в 1968 г. стала келейницей о.Иоанна. С любовью и теплом относился он и к другим браиловским матушкам, каждая из которых выполняла свое послушание: Евдокия шила, Платонида пекла просфоры, пожилая Еннафа была певчей на клиросе. Голос у нее с годами ослаб, но, чтобы не обижать монахиню, батюшка благословил ее читать в алтаре записки о здравии и упокоении и даже поставил в уголке специальное кресло, чтобы можно было отдохнуть. Все десять браиловских монахинь жили в церковной сторожке и на квартирах в Летове. Ныне их могилы находятся за алтарной частью летовского храма…
Во время летовского служения, по свидетельству очевидцев, отец Иоанн снова явил свой дар прозорливца, которым был наделен, но не склонен афишировать. Жительница Рязани Мария Ермолаева, прихожанка летовского храма, вспоминала, что в юности дружила с молодым человеком: «Он приехал из Азербайджана и был мусульманином. Ни он, ни я не придавали никакого значения разнице наших верований. А мама моя заволновалась и поехала за советом к батюшке. И он вдруг сказал: «Придет такое время, когда все страны будут сами по себе, Союз распадется. И Машенька захочет остаться жить в России, а муж будет стремиться на свою родину. Пусть она об этом подумает». От такой неожиданности мне и думать не понадобилось — как это я из Рязани родной уеду?!» Можно себе представить, как звучало пророчество о.Иоанна в 1960 году, когда существование СССР казалось всем незыблемым. А оставался Союзу между тем всего-то 31 год.
В Летове во второй раз со времени хиротонии отцу Иоанну довелось служить под началом человека, который был к нему недоброжелателен. 30 мая 1960-го настоятелем храма был назначен о.Иоанн Смирнов (1913-1987), рукоположенный в священники три года назад. Поскольку он был высокого роста, а о.Иоанн – небольшого, прихожане прозвали их Иван-большой и Иван-маленький. «Опять мне не повезло, - шутил по этому поводу батюшка, - в Троице был я Иван-старенький, а в Летове стал Иваном-маленьким».
О.Иоанн Смирнов был родом из огромной (11 детей) семьи священника. После окончания средней школы работал инженером на заводе керамических труб, изобрел уникальный пресс, за что был даже выдвинут на Сталинскую премию, а впоследствии разработал систему вентиляции для Троице-Сергиевой лавры. Но душа звала его к принятию духовного сана. В 1957-58 гг. он уже служил в летовском храме и завоевал такое уважение верующих, что они добились возвращения священника на приход.
Сам о.Иоанн Смирнов так описывал первую встречу с о.Иоанном Крестьянкиным: «Это было под Троицкую родительскую субботу <3 июня 1960 г. – Авт.> Я вошел в алтарь. Отец Иоанн стоял за престолом. Увидел меня, лицо его просияло доброй улыбкой. Мы обнялись и подарили друг другу братский троекратный поцелуй. Я заметил, что у отца Иоанна загорелись глаза. Мне говорили, что с такими горящими глазами бывают люди с пылкой натурой.
Прошло несколько дней нашего сослужения, мы быстро сроднились, и я заметил, что он действительно одарен пылкой натурой и стремительным характером в деле устроения вверенного ему храма и верующих людей».
Но именно эта «пылкость», по-видимому, и не нравилась новому настоятелю. На его взгляд, проповеди о.Иоанна длились слишком долго: «Мог говорить их полчаса, час, а то и более часа. Часть прихожан иногда тяготилась такой пространной в общей сложности службой, так как приходили в церковь издалека». Кроме того, он счел, что второй священник оттесняет его на задний план, ведет себя чересчур самостоятельно: «Отец Иоанн любил всегда быть в приходе вторым священником, но деятельность свою проявлять первостепенную, а поэтому создавалось впечатление у всех людей, которые имели отношение к нему и к церкви, что о.Иоанн старше настоятеля как по возрасту, так и по опыту деятельности. В устроении хозяйственных и церковных дел мой сослужитель не очень прислушивался к настоятелю, поступал самостоятельно, несмотря на то, что достаточного опыта к тому не имел, а поэтому эти самостоятельные дела часто совершались не планомерно, а стихийно и не приносили должной пользы».
По чести сказать, высказанные о.Иоанном Смирновым в этом отрывке претензии довольно странны. «Любил» батюшка быть именно вторым священником или «не любил», к делу вообще не относилось – он служил там, куда его назначили (это все равно как в армии рассуждать, любит капитан командовать ротой или нет). Что касается возраста и опыта, то в то время о.Иоанн Крестьянкин и в самом деле был старше о.Иоанна Смирнова как по возрасту (на три года), так и по опыту (рукоположен на 12 лет раньше и много где успел послужить). Так что, похоже, настоятель просто ревновал о.Иоанна к его популярности у прихожан.
Об этом писала и близко наблюдавшая отношения двух священников Сусанна Валова: «Ревность, странная ревность к сослужителю у престола. <…> Деспотичный характер настоятеля был очевиден всем. Он требовал от всех, начиная с нашего батюшки и прочих помогающих в храме, абсолютного послушания. <…> Зная отношение отца настоятеля, никто в его присутствии не решался оказать и малейшего внимания отцу Иоанну. Привезут гостинцы, тайком, через Агриппину, внесут к нему в келью, а он потом тайком же одаривает нас ими. Заболеет батюшка, сляжет с большой температурой в своей комнатушке, встает вопрос, как передать ему лекарства, уж не говоря о том, чтобы поставить ему горчичники или погреть ноги в горячей воде. При настоятеле отце Иоанне-большом все это было невозможно».
Неприязнь эта доходила до того, что настоятель мог грубо толкнуть второго священника прямо перед выходом на полиелей – так, что камилавка с головы летела. Но о.Иоанн знал о том, что у настоятеля тяжело хворает любимая жена, матушка Варвара (30 ноября 1960-го она умерла в возрасте 43 лет), больна и дочь-подросток Людмила, а сам он страдает стенокардией. Знал, что его отец был арестован и расстрелян, а старший брат-священник сгинул в лагерях без вести. Все понимал, жалел его и – прощал. А вот когда гнев настоятеля коснулся его духовных чад, немедленно встал на их защиту. Невольным свидетелем этой сцены стала Сусанна Валова:
«Однажды мы с хозяйкой, где я всегда останавливалась, пошли на кладбище, на могилки ее родных. Храм в Летове стоит на кладбище. Подходим, и из-за кустов и деревьев слышим голоса батюшек. Они на кладбище и разговаривают очень громко и напряженно. Немирствие слышно в тоне обоих. Мы боялись отца Иоанна-большого и залегли в кустах, боясь выдать свое присутствие даже шорохом. Слышим, настоятель требует, чтобы никто и ниоткуда к отцу Иоанну не ездил. Слышим в ответ твердый и решительный голос батюшки: «Отец Иоанн, если Вы запретите моим духовным чадам приезжать сюда - меня здесь не будет. Запомните это – меня здесь не будет!» - несколько раз громко и твердо повторил отец Иоанн. На время разговор затих, и мы ползком попятились из-за кустов, благо они были густые, выползли с кладбища, так и не подойдя к своим могилкам, и припустили домой».
Однажды батюшке во сне было видение: он трижды увидел в келии настоятеля светящийся жезл. Рассказал об этом сослужителю и объяснил смысл увиденного:
- Ты станешь монахом, а потом архиереем.
Тогда о.Иоанн Смирнов не поверил – о монашестве он не помышлял. Но пройдут годы, и предсказание сбудется. И в мае 1976-го, поздравляя пять дней как принявшего монашество епископа Глеба с назначением на Орловскую кафедру, о.Иоанн напишет ему: «Все годы, прошедшие с тех пор, как разошлись наши жизненные пути, я вспоминал Вас в своих убогих молитвах, а в оставшиеся мои дни жизни буду молиться о Вас как архипастыре. Я также молюсь о здравии дщери Вашей и о упокоении усопших родителей». Кстати, в годы служения на родине о.Иоанна (1976-1987) владыка Глеб был едва ли ни единственным в СССР архиереем, который в день Победы устраивал торжественное шествие духовенства к памятнику освобождения Орла от фашистов. А после смерти он вернулся в Летово – согласно своему завещанию, был погребен за алтарной частью храма, ставшего частью его жизни…
Так или иначе, несмотря на все сложности личных взаимоотношений, в главном настоятель и второй священник все же могли найти общий язык. О.Иоанн Смирнов вспоминал: «За период нашей совместной службы были установлены более четкие в уставном отношении богослужения, порядок и последовательность в совершении таинств и исполнении церковных треб не только в храме, но и в домах близлежащих селений, примерно в радиусе пятнадцати километров. Нашим общим стремлением было обставлять церковные службы как можно торжественнее: иметь хорошие новые облачения из парчи или шелка, чтобы престолы, жертвенники, богослужебные столы и аналои покрывались красивыми пеленами, цвет которых должен был соответствовать празднику. Чтобы были красивые светильники… Стало вменяться в практику украшение храмовых и праздничных икон живыми цветами не только в летнее, но и в зимнее время. Надо сказать, что при помощи Божией нам с отцом Иоанном удалось достичь многого».
Летом 1960-го отец Иоанн на несколько дней предпринял паломническую поездку в Пюхтицкий Успенский монастырь. Эта женская обитель в Эстонии была основана в 1891 году и никогда не закрывалась. Особую известность среди насельниц Пюхтиц имела блаженная монахиня Екатерина (1889-1968) – дочь генерал-лейтенанта русской армии В.В.Малкова-Панина, в годы Первой мировой – сестра милосердия. В обители она подвизалась с 1922 года и слыла юродивой. Летом носила черный хитон и белый апостольник с черным платком поверх, зимой на хитон надевала кацавейку, обувалась в галоши или просто в тапки. Обладала даром прозорливицы, и люди шли к ней нескончаемой чередой. Но с посетителями мать Екатерина вела себя по-разному: кому-то прямо говорила, что его ждет, с другим прибегала к аллегориям, а кого и сразу выставляла за порог келии.
Встреча отца Иоанна со старицей прошла удачно, мать Екатерина приветила его. А вот когда батюшка пришел прощаться, старица неожиданно начала грубо браниться с искаженным от злобы лицом. Уезжал отец Иоанн расстроенный. Было очевидно, что матушка предупреждает его о какой-то большой беде, но о какой именно?..
На обратном пути батюшка, конечно же, не преминул заехать в Псково-Печерскую обитель, где не был пять лет. В монастыре с тех пор произошли изменения - больше не бежал через Успенскую площадь бурлящий ручей Каменец, был построен Архиерейский дом, отремонтирован Михайловский собор. В тот приезд о.Иоанн познакомился с новым наместником монастыря игуменом Алипием. К сожалению, уже не застал маститого старца иеросхимонаха Симеона, отошедшего ко Господу 18 января. О.Иоанну рассказали, что старец… отложил собственную кончину. По откровению от Господа он ожидал смерти 15 января, но когда навестивший его наместник заметил, что в таком случае будет омрачено Крещение, старец смиренно ответил ему:
- Хорошо. Ты наместник, а я послушник, пусть будет по-твоему.
И почил в Крещенский сочельник, а хоронили его через день после Крещения. За три дня до смерти, как рассказали о.Иоанну, старец поблагодарил стоявшие у него в келии часы за то, что точно показывали, когда нужно идти на службу (эти часы и сейчас можно видеть в его келии, он идут до сих пор). А потом трогательно обратился к Господу и Божией Матери:
- Господи, Пресвятая Богородица! Я верой и правдой служил Вам в обители шестьдесят четыре года. Вы во всем мне помогали. Вы всегда были со мной. Я любил Вас и святую Вашу обитель. Теперь я перехожу в неведомый мир. Как Вы меня примете? Как Вы меня примете?..В день смерти старец до последнего вздоха принимал паломников. Его келейница матушка Александра вспоминала: «Время от времени батюшка говорил, что смерть подходит все ближе и ближе к груди. Но люди все шли и шли на благословение, и он их всех благословлял. Около 10 часов утра голова у батюшки совсем склонилась, и он <…> лег на кровать лицом к аналою, подложив левую руку под щеку. В это время постучали в дверь; вошли две женщины по разрешению матушки и подошли к батюшке под благословение. Батюшка положил руку на голову сначала одной, а затем и другой, глубоко вздохнул и утих».
Отец Иоанн с благоговением помолился в скромной келии старца, где ему несколько раз являлась Богородица с апостолами. С 2005 года эта келия открыта для посещения паломниками, выглядит она так же, как в момент смерти старца, - его кровать, стулья, этажерка, многочисленные иконы, схимнический куколь, тапочки… Все это создает впечатление, что старец Симеон отлучился куда-то и вот-вот вернется.
Познакомился о.Иоанн и с валаамскими старцами, которые подвизались в обители с 1957-го. Это были последние насельники Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, в 1940-м эвакуированные в Финляндию в связи с началом советско-финской войны. Потом семеро из братии выразили желание переехать в СССР. Схиигумен Лука, иеросхимонахи Михаил и Иоанн, схимонахи Николай и Герман, игумен Геннадий, монах Сергий – общение с каждым из них было настоящим духовным праздником, радость от которого оставалась в сердце надолго, если не навсегда.
А в день отъезда его пригласил к себе митрополит Вениамин (Федченков, 1880-1961) – некогда епископ белой Русской армии, благословивший П.Н.Врангеля на оборону Крыма, а с 1920 по 1945 годы находившийся в эмиграции. В монастырь он удалился в 1958-м, после того как занимал последовательно Рижскую, Ростовскую и Саратовскую кафедры. Разговор был теплый и длительный. Чувствовалось, что владыке Вениамину не хочется отпускать гостя от себя. Они уже и благословились, и расцеловались на прощанье, но владыка все медлил. Наконец он удалился к себе, а когда вернулся, протянул о.Иоанну полоску бумаги, на которой было что-то написано. Обнял гостя за плечи и, глядя ему в глаза, проговорил:
- Пора нам всем понять, что мы являемся существенной ненужностью никому, кроме Бога.
Эту заповедь владыки Вениамина отец Иоанн затем многократно повторял своим посетителям, а листочек бумаги с этой фразой бережно хранил в своей келии. С митрополитом они больше не виделись – тот скончался 4 октября 1961 года. Сейчас их могилы в Богом зданных пещерах разделяют буквально несколько шагов...
Возвращался на Рязанщину через Ленинград и Москву. В Ленинград батюшка заезжал специально, принимала его Сусанна Валова, запомнившая, как уговаривала о.Иоанна надеть в Русский музей не рясу, а обычный костюм. Но батюшка тогда не уступил – и вызывал у посетителей интерес не меньший, чем знаменитые картины. Превращенный в музей Исаакиевский собор вызвал у него восторженный отклик:
- Если бы я жил в этом городе, я бы каждый день ходил сюда молиться. Произнеси сейчас «Благословенно Царство…», и все тотчас оживет: эти иконы, эти стены. Собор вспомнит свое величие, он ничего не забыл.
По собору отец Иоанн ходил молчаливый, сосредоточенный; видно было, что он погружен в молитву. На выходе обнаружили за собой слежку, но Сусанна Валова, отлично знавшая свой город, смогла сделать так, что от «хвоста» быстро оторвались.
Посетили Смоленское кладбище, помолились у стен закрытой тогда часовни блаженной Ксении Петербургской. Батюшке предложили бутерброды, но он отказался есть на кладбище. Сусанна заговорила о том, что не в каждом храме молиться легко, не везде чувствуется благодать.
- Благодать Божия во всех храмах, - живо возразил отец Иоанн, - это у кого душа огрубела и легкие нездоровые, тому и молиться тяжело, и дышится трудно. А мне вот везде хочется молиться, и во всех храмах, и на природе. А уж какая молитва была в лагере! Теперь о ней осталось только воспоминание.
Московская часть ежегодного отпуска о.Иоанна всегда была наиболее хлопотливой, насыщенной встречами и событиями. Он останавливался в измайловском доме о.Николая Голубцова, который в конце 50-х служил в храме Ризоположения на Донской (именно там он тайно крестил дочь Сталина Светлану Аллилуеву, которая в своей воспоминаниях отзывалась о нем с огромной теплотой и уважением). Вторую половину дома занимал о.Виктор Жуков (1904-1979), который, как мы помним, сослужил о.Иоанну в измайловском храме в 1946-48 гг., а после возвращения из ссылки в 1957-м стал его настоятелем. Во встречах неизменно участвовал и о.игумен Порфирий (Бараев, 1900-1972), сосланный в Канск вместе с о.Виктором, а с 1954-го служивший в Богоявленском соборе в Елохове. К сожалению, с годами дружеский круг редел, «Москва небесная», которую о.Иоанн хорошо знал и любил, уходила в вечность…
Но были и неизменные друзья, те, чья забота сопровождала батюшку всю жизнь. После 1963-го он останавливался в московской квартире Ветвицких, переехавших из Шубинского переулка в район «Мосфильма», на улицу Пудовкина, в новенькую «хрущёвку» (сейчас она уже снесена). В этой скромной двухкомнатной квартирке батюшка принимал духовных чад, которые шли к нему нескончаемой чередой. К счастью, никто из соседей не проявлял излишней бдительности, а то хозяевам и о.Иоанну могло бы сильно не поздоровиться. Бывал он и на даче Ветвицких недалеко от Загорска. В свою очередь, Ветвицкие наезжали в Летово, а 15 июля 1962-го батюшка повенчал там сына Матроны Георгиевны Алексея Борисовича с той самой иркутской невестой, которую он обещал ему шесть лет назад, - Мариной. Как рассказывали автору этих строк Алексей Борисович и Марина Викторовна Ветвицкие, электричка тогда мчалась из Рязани в Летово с необычно высокой скоростью, словно несла их навстречу счастью, а когда вышли из поезда, начался летний ливень, будто омывший с жениха и невесты все прошлые грехи. Само венчание было обставлено торжественно и красиво, а на выходе из храма молодоженов встретили пением монахини Браиловского монастыря, осыпавшие их зерном и цветами.
…Служба в Летове, как было сказано выше, шла на фоне разнузданной антирелигиозной кампании, чем-то напоминавшей ранние 1920-е. Снова к борьбе с «опиумом для народа» привлекали комсомольцев, которые устраивали шумные гулянья рядом с церквями, а то и забрасывали окна храмов бильярдными шарами. Дальше больше – о.Иоанн начал получать анонимные письма с угрозами. Одно из них содержало такие строки: «Знайте, толстопузому архиерею мы кишки выпустим, а ты, очкарик, не задавайся, тебя мы с кривой Авдотьей на одном столбе повесим». Ниже стояла подпись «Честное комсомольское».
Терпеть подобное о.Иоанн не был намерен. Когда с письмом в руках он приехал к рязанскому уполномоченному Ножкину, тот сокрушенно вздохнул: мол, анонимка, что с нее взять. На это отец Иоанн возразил:
- Какая же это анонимка, если на ней стоит адрес государственной молодежной организации? Вот, пожалуйста – «честное комсомольское». Вполне точный адрес.
Ножкин обещал разобраться, и угрозы, адресованные о.Иоанну, прекратились. Зато анонимщики начали бомбардировать посланиями рязанские церковные власти. 23 марта 1961-го Ножкин сообщал начальнику милиции Рыбновского района: «В Рязанское епархиальное управление на имя секретаря Гаврилкина Константина Михайловича поступило анонимное письмо, содержащее угрозы в адрес священника с.Летово Крестьянкина. Автор письма предупреждает Крестьянкина, чтобы он ушел из Летова, иначе он будет убит. Посылая Вам письмо, прошу принять соответствующие меры».
Без сомнения, 1961-й остался в жизни батюшки одним из самых тяжелых. Не скрасили его даже возведение его в сан протоиерея, свершившееся на Пасху, 9 апреля, и летняя паломническая поездка с Шиповальниковыми и священником Свято-Троицкого собора Александро-Невской лавры о.Александром Козловым (1933-1987) на Валаам, организованная Сусанной Валовой. 13 декабря в Москве скончался митрополит Крутицкий и Коломенский Николай – «крестный отец» батюшки в его священстве, заступник, освободитель. В последние годы он был в большой немилости у властей, поскольку не скрывал своего недовольства политикой Хрущёва в отношении Церкви, и, будучи главой Отдела внешних церковных сношений, всячески противился вступлению Русской Православной Церкви во Всемирный Совет Церквей. В итоге принципиального владыку 16 июня 1960-го убрали с этого поста, лишили возможности служить в московских храмах и отправили на покой. Смерть митрополита Николая, скорее всего, не была случайной – хотя его состояние после приступа стенокардии улучшилось, из больницы его не выпустили, а смерть наступила после того как ему сделали укол… 15 декабря о.Иоанн присутствовал на отпевании владыки в Троице-Сергиевой лавре, которое возглавлял Патриарх Алексий.
А завершился год и вовсе кошмарным случаем, свидетельствующим о том, что разнузданная антирелигиозная пропаганда может привести к каким угодно последствиям. Причем незадолго до него батюшке неведомо с чего вспомнился давно забытый им эпизод, случившийся в юности. Как-то на улице Орла его остановил незнакомец и произнес:
- Юноша, тебя ожидает трагическая смерть от ножа. А произойдет это в домике недалеко от железной дороги.
Со временем неприятная встреча изгладилась из памяти, но вот – почему-то вспомнилась. Из окон дома, где батюшка жил в Летове, можно было видеть железную дорогу, отчетливо слышны были гудки паровозов и электричек. А тут еще эти анонимки с угрозами… Исповедуясь у о.Виктора Шиповальникова, о.Иоанн просил молиться за него.
Наступила ночь с 28-е на 29-е декабря 1961 года. Было уже далеко за полночь, когда в летовский дом о.Иоанна проникли трое преступников в масках. Кроме самого священника, в доме находилась хозяйка дома, тяжелобольная старушка Агриппина Павловна Беляева, гостья из Москвы Мария Михайловна, Алексей Степанович Козин, помогавший батюшке с ремонтом храма, и еще двое резчиков по дереву (настоятель в тот день уехал к дочери в Рязань). Угрожая оружием, преступники связали людей и направились в комнату батюшки. Сонного его стащили за бороду с постели; разодрав на груди подрясник, приставили к телу нож, к виску – пистолет. В ответ на требование выдать ключи от храма и деньги о.Иоанн ответил, что у него нет ни того, ни другого. Жестокие побои и издевательства ни к чему не привели. Тогда бандиты решили убить свидетеля и швырнули его связанным на пол перед иконами – «вымаливать себе рай». Лежа на боку, со стянутыми за спиной руками и связанными ногами, отец Иоанн возвел ничего не видящие без очков глаза к образу апостола Иоанна Богослова и начал читать себе отходную. А вскоре потерял сознание от боли.
Очнулся он утром от того, что Алексей Козин раскручивал электрический провод, которым были связаны его руки. Выяснилось, что бандиты, заметив фронтовые шрамы на теле Алексея, «пожалели» его - связали слабее, чем остальных. Именно это позволило Козину освободиться самому и развязать других узников. В комнате царил хаос – ночные налетчики искали деньги. Наскоро прибрались, повторяя вслух: «Наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде». А потом батюшка служил благодарственный молебен, поминая грабителей, не ведающих, что творят. Теперь ему было понятно, о чем предупреждала его старица Екатерина в Пюхтицах. Ведь бандиты, избивая, поносили его точно такими же страшными словами, что и монахиня-прозорливица… Потом о.Иоанн говорил, что это была единственная в жизни литургия, которую он служил без приготовления. Он специально каялся в этом перед епископом Рязанским и Касимовским.
23 января 1962 г. священник отправил на имя С.И.Ножкина заявление, где просил выдать ему новую справку на право служения в летовском храме взамен украденной. Нашли грабителей только через несколько лет, когда о.Иоанн уже находился в монастыре. Причем один из нападавших все 1960-е прожил по украденному им у батюшки паспорту.
Сложно удержаться от того, чтобы не провести параллель с любимым о.Иоанном преподобным Серафимом Саровским. Ведь на него в 1804 году тоже в поисках денег напали разбойники, и было их тоже трое. Но, к счастью, для о.Иоанна ограбление и избиение завершилось все же не такими тяжелыми последствиями, как для саровского старца, который после нападения ходил только согбенным, с палочкой. Да и напавшие на преподобного Серафима крестьяне потом сами пришли к нему в слезах с покаянием, чего нельзя сказать о летовских бандитах.
Увы, беда эта не ходила одна. На Успение, 28 августа 1962-го в Летове умерла тяжелобольная домашняя хозяйка о.Иоанна, Агриппина Павловна Беляева. Перед смертью она попрощалась со всеми, а молодую послушницу, певчую Машу, крепко обняла и сказала: «А вот тебя-то я бы взяла с собой». Тогда на слова умиравшей внимания не обратили, а были они со смыслом. Именно Машу отправили в Истобники на почту, отправить телеграмму с печальной вестью в Москву, сестре покойной. Она ушла… и пропала. Нашли Машу только через несколько дней, в лесу, заваленную хворостом. Она была изнасилована и жестоко убита (следователь прокуратуры сказал: «Я сорок лет на своем месте, но такого зверства еще не видел»). По благословению игумении послушницу Марию отпевали монашеским чином, как инокиню.
Но еще до этой трагедии, в июле 1962-го, отец Иоанн Крестьянкин был переведен на третье место службы на Рязанщине – храм Рождества Христова в селе Борец Сараевского района (во многих источниках он неправильно называется храмом Вознесения Христова). Вернее, не переведен, а сослан. Дело в том, что при о.Иоанне под видом его духовного чада «работал» агент-осведомитель, исправно сообщавший куда следует о деятельности батюшки. А поскольку и Троица, и Летово быстро стали знаменитыми на весь Рязанский край духовными центрами и местами паломничества, было решено упрятать не в меру активного священника в такую глухомань, куда и местные-то добирались с трудом, а не то что москвичи. В итоге выбор и пал на Борец.
Владыка Николай этому переводу противодействовать не мог. А отчасти видел в этой ссылке и Промысл Божий. Ведь в том месте, где появлялся о.Иоанн, духовная жизнь, пусть даже почти замершая, вновь оживала. Поэтому старый архиепископ вместе со своим неизменным «спасибо за труды и поты» передавал для батюшки и еще одно наставление: «В этом приходе народ отогрел, отогревай и дальше»… А делегации летовских прихожан, приехавших в Рязань умолять о том, чтобы о.Иоанна оставили на прежнем месте, владыка Николай сказал так:
- Вот вы повидали настоящего священника, теперь пусть и другие узнают, каким он должен быть.
Несмотря на внешне вполне «революционное» название, Борец назывался так еще в XVII столетии, и происхождение этого названия до сих пор неясно: местные, конечно, уверены, что оно дано в честь некоего борца-силача, а вот филологи говорят о том, что имелся в виду не то маленький лес, не то другой «борец» - сборщик дани в пользу князя. Уже в конце ХIХ столетия в Борце насчитывалось больше трех тысяч жителей, в селе было 515 домов и 27 лавок. Процветал Борец и при советской власти, главным образом за счет основанного в 1933-м рыбхоза – в Зеркальных прудах выращивали карпов, которые уходили на столы москвичей. Сейчас рыбхоз «Пара» продолжает успешно работать, к карпам добавились толстолобики, амуры, щуки, лини и форель, а вот число жителей в селе сокращается, их меньше семисот.
В отличие от Троицы и тем более Летова, Борец был расположен в отдаленном юго-восточном углу области – путь до Рязани занимал теперь не меньше пяти часов, а райцентр, пятитысячный поселок городского типа Сараи, находился в двадцати двух километрах. Ехать к новому месту служения пришлось на телеге местного почтальона, но даже в хорошую погоду по дороге попадались почти непроходимые участки. Сейчас автобус преодолевает расстояние от Рязани до Сараев побыстрее, за три с лишним часа, а вот дороги в районе по-прежнему оставляют желать лучшего. Зато окрестные пейзажи радуют глаз просторами – они преимущественно полевые, с вкраплениями всхолмленных лесов.
Впервые увидев «свой» храм, встречавший каждого въезжавшего в Борец, батюшка некоторое время молча стоял перед ним в изумлении и восхищении. По сельским меркам это был настоящий колосс, да и в любой столице он украсил бы собой что площадь, что главную улицу. Средств на постройку в 1885 году местные купцы явно не пожалели (в основу строительства легли, по преданию, серебряные слитки, отбитые местными уроженцами у французов во время Отечественной войны и долгое время хранившиеся в Борце). Итог вышел более чем эффектным: величественная, хотя и несколько тяжеловесная архитектура, 30-метровая колокольня, прекрасный золоченый иконостас, уходивший ввысь, под высокий купол… Иконы храма были старинными, так, образ Пресвятой Богородицы «Целительница» был написан на Афоне в 1897-м – выполненную золотом надпись, свидетельствующую об этом, и сегодня можно видеть на оборотной стороне этого образа. Другой почитаемой храмовой иконой была также афонская «Достойно есть». Как и большинство храмов на Рязанщине, борецкий состоял из «летней» и «зимней» половин, разделенных двумя высокими застекленными перегородками.
Дальнейшая история храма была стандартно печальной: в 1922-м из него изъяли «церковные ценности», в апреле 1940-го закрыли, решив разместить там школу. Но с началом войны в храме заработал склад зерна. Часть икон разобрали по домам местные жители, а прочие были уничтожены – их пустили на изготовление мерок и ведер. Тогда же хотели сорвать крест с колокольни, но не сумели – уж больно высоко. Сбросили только колокол; настоятель храма, о.протоиерей Петр Сосновиков, ныне бережно хранит единственный его уцелевший осколок с ликом Богородицы.
Открылся храм в 1946-м. Пятнадцать лет спустя у него был обычный для того времени вид – красные язвы кирпичей, растущая на крыше молодая березка, выбитые стекла в многочисленных окнах. В огромном здании действовал только правый придел. Местные жители явно не прилагали усилий для того, чтобы возродить свой храм, не хватало сил для этого и настоятелям (одним из предшественников о.Иоанна был, в частности, иеромонах Авель (Македонов, 1927-2006), впоследствии настоятель Свято-Иоанно-Богословского Пощуповского монастыря; в Борце он служил в апреле-декабре 1960-го). Знакомство с церковным старостой было красноречивым: он молча поставил перед батюшкой большую бутылку водки и положил на стол петуха…
Фасадом храм выходил на окраинную сельскую улицу. Все власти – сельсовет, колхозное правление, милиция – находились по соседству, незамеченным в храм войти было нельзя. Во время знакомства председатель сельсовета сразу же предупредил:
- Чтобы никаких приезжих. Посторонних в церкви быть не должно. И еще: каждое выступление священника должно быть изложено на бумаге до произнесения и лежать на моем столе.
- Речь идет о проповедях? – уточнил батюшка.
- Сказано – каждое слово, без исключений!
Очевидно, после Троицы и Летова об активном характере духовных чад о.Иоанна уже было известно. Поселили священника в стоявшем чуть правее храма деревянном домике, где от летнего ветерка шелестели отставшие от стен обои, а по полу туда-сюда шныряли мыши и тараканы. В соседней комнатке жили две старушки, которые пели и алтарничали в храме. Сейчас этот домик не существует, его можно видеть только на старой фотографии.
Как «поднять» огромный полумертвый храм в одиночестве, без средств и помощников, под пристальным недоброжелательным надзором?.. Но глаза боятся, а руки делают. Начал батюшка с того, что обустроил в храме второй придел. Небольшой иконостасик разработал и сделал самостоятельно (он простоял до 2014-го, когда был поновлен). Появилась и затянутая ситцем рама для алтарной преграды. А потом в село добрался верный помощник – Алексей Степанович Козин, мастер на все руки, прошедший с батюшкой и через Троицу, и через декабрьское нападение бандитов в Летове. Москвича в Козине заподозрить никто бы не смог – так, обычный деревенский мужичок в ватнике. В руках у Алексея Степановича все горело, он и столярничал, и слесарничал, и плотничал, и за выходные успевал сделать столько, на что у другого ушла бы неделя, а то и две. И вот уже в умиравшем храме-гиганте появились царские врата и боковые алтарные двери. На стенах в специальных нишах были написаны цитаты из Священного Писания. Местные понесли сбереженные во время войны иконы. И даже нервная женщина-регент, которая при каждом удобном случае напоминала о том, что она «семь раз резаная», то есть прошла через семь операций, искренне старалась сдерживать себя и выполнять послушание… Активность нового священника вызвала в жителях Борца искренние уважение и симпатию. Несмотря на то, что в округе были и другие церкви, в Сараевском районе быстро появилась негласная традиция – крестить детей в Борце, у о.Иоанна.
У борецких прихожан родилась добрая шутка о скором на ногу священнике: «У нас храм пятиглавый и батюшка пятиглавый». На что о.Иоанн со свойственным ему самокритичным юмором отвечал:
- У вас храм пятиглавый, а батюшка – безглавый.
Тайно потекли в Борец и паломники из других мест – Троицы, Летова, Рязани, Москвы, Ленинграда. Везли кто что мог: богослужебные книги из давно разрушенных храмов, ткани, свечи… Что мог, привозил и сам батюшка из поездок в Москву (до ближайшей станции он добирался в кабине трактора, тянувшего по непролазной грязи цистерну с местными карпами). Жизнь понемногу налаживалась. К одному только не мог привыкнуть отец Иоанн – к обычаю местных охотников стрелять в воздух из ружей на Пасху. Палили прямо во время крестного хода, заглушая пение «Воскресение Твое, Христе Спасе…», зачем, почему – неизвестно.
Самыми тяжелыми в Борце оказались зимы. Первая, 1962-63 годов, еще туда-сюда, а вот вторая, с 1963-го на 1964-й, выдалась лютой. Морозы заворачивали под тридцать градусов, и огромный, насквозь пронизанный сквозняками храм настывал так, что руки священника прилипали к Чаше с замерзшей водой, а на голове появлялись фурункулы. Не помогали одолеть мороз и огромные кирпичные печи, к которым жались во время службы прихожане (печи эти разобрали только в 2006-м, когда в храме было проведено газовое отопление). Лютый холод царил и дома, стены комнатенки были покрыты инеем. В таких условиях снова начало расшатываться здоровье – напоминало о себе сердце. «Гонца» с лекарствами, приехавшего из Москвы, местные власти быстро приметили и приказали убраться в течение суток. Невольно вспоминались лагерные времена десятилетней давности. Как признавался потом о.Иоанн, «третью зиму служения в Борце я бы не выдержал».
Но третьей зимы не случилось. Ранним летом 1964-го пришел неожиданный новый перевод – в село Некрасовку. На сей раз инициаторами назначения о.Иоанна на этот приход оказались местные жители - они были наслышаны о чудесном батюшке и слезно просили епископа перевести его в Некрасовку. Уполномоченный был против, и владыка уламывал его целых три месяца. Все это время службы в Некрасовке не проводились.
Если Борец был отдаленным краем Рязанщины, то Некрасовка – настоящим «медвежьим углом»: это самый восток области, на стыке с Горьковской и Мордовией. Поблизости не было даже некрупных городов, самый значительный населенный пункт в округе – 4-тысячный поселок городского типа Ермишь, районный центр. Добраться до Некрасовки можно было либо попуткой (шесть часов езды по ухабам в кузове грузовика), либо самолетом – из Рязани в Ермишь раз в день, и то в хорошую погоду, летал десятиместный «кукурузник» Ан-2. Дорога эта занимала час и запоминалась всем, кто ее одолел, неимоверной болтанкой, от которой потом долго нужно было приходить в себя. А там еще восемь километров по полям и оврагам, - повезет, так лошадьми, а нет, так пешком, - прежде чем появлялись крыши Некрасовки, маленького, окруженного лесами и болотами сельца. Но это опять-таки только в хорошую погоду, а в весеннюю и осеннюю распутицу, сильные снегопады Некрасовка была полностью отрезана от остального мира. Да и сейчас добраться до нее из облцентра можно только кружным путем, через всю Рязанскую область. От Рязани на восток, к Касимову, потом на юг, к Сасову, и снова на север, в Ермишь – в общей сложности шесть с половиной часов. Расстояние можно было бы срезать и напрямик, но мешают сильно петляющая Ока с многочисленными притоками и густолесистая местность, в которой до сих пор почти нет проезжих дорог.
Первая же встреча с районным руководством порадовала о.Иоанна. Ему твердо заявили:
- Вот что, батюшка. Храм в Некрасовке существовал и будет существовать. Вы должны поддерживать его и быть на высоте своего положения.
На фоне творившегося в стране антирелигиозного шабаша такое звучало более чем смело. Впрочем, разгул затеянной Хрущёвым кампании уже подходил к концу. А 14 октября 1964-го, на Покров Божией Матери, и самого «дорогого Никиту Сергеевича» бесславно отправили на пенсию. Первым, а с 1966-го - генеральным секретарем ЦК КПСС стал почти ровесник о.Иоанна (родился в 1906 году) Л.И.Брежнев, при котором откровенные гонения на Церковь были свернуты. Воинственная атеистическая пропаганда сменилась научно-атеистической, был взят курс на встраивание Церкви в партийно-государственную машину, хотя ее участие в патриотической или благотворительной деятельности было по-прежнему запрещено. В целом Церковь в представлении лидеров СССР тех лет должна была выполнять функцию некоей четко регулируемой «картинки», призванной успокаивать зарубежное общественное мнение, создавать видимость разнообразия советской жизни и участвовать в «борьбе за мир во всем мире».
…Храм, освященный в честь одного из любимых святых о.Иоанна, святителя Николая Чудотворца, был построен в Некрасовке в 1912 году – деревянный, относительно небольшой и очень уютный. Электрическое освещение в нем отсутствовало, как и в самой Некрасовке. Средств тоже не было – не на что даже свечей купить, и в храме использовали старые огарки, а паникадило зажигали лучиной. На клиросе «кто в лес, кто по дрова» пели две местные старушки. Предыдущий настоятель, как рассказали батюшке, попивал с тоски… Отцу Иоанну снова в одиночку нужно было поднимать приход, находившийся на грани закрытия.
Первую службу на новом месте о.Иоанн служил 11 июня 1964 года, на отдание Святой Пасхи. Местная прихожанка Клавдия Енгалычева вспоминала: «В тот день я сама себе говорила, что в церкви «Христос воскресе» кончилось, а у нас только начинается – такая радость была!»
Как всегда, начали с хозяйственных забот. В Ермишь зачастили гонцы от отца Иоанна – раздобывать кирпичи, олифу, железо. Возили это все на телеге, по ночам, чтобы никто не видел. Слова начальства – одно, а как оно будет на самом деле, никто ведь не знал. И в скором времени произошло очередное чудо – Некрасовка будто расцвела. Снова на огонек, зажженный батюшкой, потянулись люди, снова работал народный «телеграф», извещая о том, где можно послушать слово отца Иоанна. «Как он, дорогой наш, о людях заботился! – вспоминала староста Никольского храма София Федотовна Ульянкина. – Церковная сторожка при церкви была, ему бы в ней и жить, так он из нее сделал ночлежный дом, в котором ночевали богомольцы, приходящие на службы из дальних деревень. Оборудовал в этом же доме и крестилку. Крестил тайно по вечерам, венчал в церкви ночью. И это все тайно, тайно. Одним словом, жили мы при отце Иоанне по Божиим законам. Мир да любовь, да труд. Люди отвечали на любовь отца Иоанна своей любовью».
Впервые с незапамятных времен зазвучали в Некрасовке полные службы Страстной седмицы, чин Погребения Спасителя и Матери Божией. Студент Ленинградской духовной академии Дамиан Круглик побывал в Некрасовке со своей невестой Лией на Успение 1965 года. Служба поразила его своей красотой, чинностью, благолепием. Не меньше поразил и сам о.Иоанн: «Я впервые увидел священника идеального, такого, каким должен быть каждый из нас. <…> Я видел все в идеале: и за богослужением, и в домашней обстановке, и в его отношении с прихожанами при совершении таинства Исповеди и певчими на клиросе. <…> Напутствуемые батюшкиными молитвами и благословением, мы уезжали из Некрасовки как на крыльях. Мой путь предстоящего священства был определен».
То же Успение 28 августа 1965 года запомнила и сестра Лии Круглик, Алевтина Мизгирева: «От Рязани до Ермиши летели на самолете, а до Некрасовки еще 8 километров добирались на лошадке. Мы везли корзину цветов к празднику. В храме вокруг плащаницы поставили белые гладиолусы по паре, и двенадцать лампад звездочками замерцали среди зелени. Богомольцев собралось множество: местные и из дальних деревень. Удивили дети. Их было так много, и все они с цветами и свечами. Отец Иоанн поставил их вокруг плащаницы. Еще до начала службы в храме чувствовалась атмосфера праздника. Сама служба прошла на одном дыхании, люди не хотели расходиться. Слышу разговоры: «Такой службы не помним, на небесах были!» Храм опустел, погашены все лампады, кроме двенадцати вокруг плащаницы. И дал мне Бог увидеть продолжение молитвенного предстояния отца Иоанна. Нас, четверых приезжих девушек, он оставил в маленькой комнатке при храме. За полночь мне захотелось пойти к плащанице, но я тут же тихонько вернулась. Перед плащаницей в слабом свете лампад на коленях стоял и молился отец Иоанн. На рассвете он позвал и нас помолиться вместе. Из храма мы вышли, когда занималась заря».
Не забывали о.Иоанна и его духовные чада из прежних приходов. Свидетельствует Сусанна Валова: «По мере передвижения батюшки по Рязанщине его духовная семья все разрасталась. Вот однажды сидим за столом. Открывается дверь, и на пороге древняя-предревняя старушка из Летовского прихода. Стоит и счастливо улыбается беззубым ртом. Батюшка ей: — Да как же ты добралась-то?
— На шамолете, батюшка, на шамолете.
Вот так любили отца Иоанна, что в 90 лет на «шамолете» до него долетали!»
Из Летова в Некрасовку на постоянное место жительства переехали три браиловских матушки – регент хора мать Арсения, инокиня Мария и послушница Нина Топчий. Они составили маленький, но «правильный» хор, сменивший прежний.
Стремились люди в Некрасовку и в обычные, будние дни. Надежда Мизгирева вспоминала, что днем приезжая из Рязани молодежь не упускала случая побродить с отцом Иоанном по лесу, слушая рассказы о святых и пытаясь представить себе Саровскую обитель – она находилась относительно недалеко к востоку от Некрасовки, Саровские леса видны были на горизонте. «После трудового дня беседовали с батюшкой, сидя на больших бревнах около его домика под звездным августовским небом. Отец Иоанн устраивал нам экскурсии по небу. Он, оказывается, хорошо знал астрономию. А сколько драгоценных назиданий получено от него в то далекое время — на всю жизнь хватает!». А сын о.Виктора Шиповальникова Алексей, проживший в Некрасовке половину лета, запомнил, как о.Иоанн, сидя в тенечке, судил… футбольные матчи местных мальчишек.
Как всегда, о.Иоанн окормлял не только некрасовских прихожан, но и жителей окрестных селений. Анна Тимофеевна Циблинова вспоминала: «С отцом Иоанном мы близко познакомились, когда стали возить его по деревням к пожилым людям. То причастить просят, то пособоровать кого-то надо, а то и ребенка слабенького покрестить на дому – везти в церковь рискованно, больно далеко. А то и отпевание подоспеет. Увезет его в дальнюю деревню муж мой, оставит там, а сам домой возвращается, утром ему на работу. Глядишь, дело к ночи, стук в окошко. Батюшки ты мои светы! Ведь это из такой дали отец Иоанн пешком пришел. Уставший, но всегда довольный. Оставляем ночевать, до Некрасовки-то еще одиннадцать километров. Утро вечера мудренее, завтра порану муж отвезет. За самоваром и разговорами вся усталость – куда денется. Его посещение для нас такой радостью бывало, не передать. О жизни своей погорюем, о вере и Боге поспрошаем. И так все было просто. Жили-то мы бедно, и порой смущалась я, чем дорогого гостя покормить. Еда-то у нас одна: чудно дивный картофель да капуста с огурцом, ну, еще яблоки моченые. Поставлю на стол горячую картошку в «мундире», он чистит ее да радуется, и столько похвал этой картошечке преподнесет, что и мне начинает казаться, что вкуснее ее ничего нет. Всегда-то батюшка был благодарен Богу и нам, что привечаем его. Жалеем до сих пор, что мало послужил отец Иоанн у нас, родным он стал для нас человеком».
В то время с батюшкой познакомился Савелий Васильевич Ямщиков (1938-2009), тогда начинающий реставратор и искусствовед: «В 1964 году мы работали в экспедиции в Рязанской области, ставили на учет уникальные иконы, находящиеся в действующих церквях. Работа была рутинная – открытых церквей было немного, от одной церкви к другой иногда приходилось добираться в течение многих часов. Зачастую мы встречали или равнодушных священников, или очень подозрительных батюшек, которые, несмотря на все наши бумаги за подписью министра культуры, сообщали о нашем прибытии в милицию. То есть мы работали сами по себе и нам практически никто не помогал.
Но вот однажды мы приехали в деревню Некрасовка Ермишинского района Рязанской области. Вдруг нам открылась какая-то идиллическая картина. Красивая деревня, посередине пруд, а рядом стоит свежепокрашенная деревянная церковка XIX века. Мы увидели служку около церкви и сказали, что хотели бы видеть настоятеля. Вышла некая женщина и ответствовала: «Я уже доложила, сейчас батюшка переоденется и к вам выйдет». Ждать пришлось довольно-таки долго. Грешным делом у нас закралось подозрение: не хочет ли батюшка от нас скрыться, как бывало, увы, в некоторых приходах.
Но в какой-то момент нам навстречу из врат храма удивительной легкой походкой – как будто не шел он, а парил в воздухе, - с доброжелательной улыбкой вышел сияющий радостный батюшка. Глаза его искрились любовью, как будто к нему приехали не чужие незнакомые люди, но его близкие родственники».
Завязался разговор. Услышав о научных задачах приезжих, батюшка сказал, что очень рад их видеть и привел в пример митрополита Новгородского и Старорусского Арсения (Стадницкого, 1862-1936), основавшего Новгородский историко-церковный археологический музей. Осведомленность и эрудиция сельского священника поразили московских гостей.
«Рассказывая о том, что и сам он собирал иконы из закрывающихся молельных домов и подлежащих разрушению церквей, он ввел нас в храм, - вспоминал Савелий Ямщиков. - Переступив порог церкви, мы замерли. Устоявшийся запах восковых свечей и ладана дохнул на нас живой благодатной силой. Основной иконостас был церкви родным. Зато на стенах висело около семи десятков икон, спасенных священником. Отец Иоанн радовался, что иконы будут поставлены на учет и не пропадут».
Три дня, проведенных тогда в Некрасовке, запомнились Савелию Ямщикову на всю жизнь: «Для тогда еще совсем молодых людей встреча с отцом Иоанном была грандиозной находкой и важным уроком. Он поразил нас своим тактом, элегантностью, доброжелательностью. Мы встретили священника высочайшей духовной наполненности и преданности Богу и Церкви».
В Некрасовке прошли 1964-65 годы. 19 января 1966 года в Никольском храме состоялось первое после огромного перерыва «явное», торжественное венчание. Жительница поселка Ермишь Антонина Алексеевна Черенкова в беседе с автором этих строк с нескрываемой радостью вспоминала, как придумал поздравить батюшка ее и жениха с праздником - он наказал прихожанам выстроиться в две шеренги на входе в храм со снежками в руках, а звонарю Василию Кузнецову бить во все колокола: «Пусть все знают, что у нас первое венчание, и оно укажет дорогу в храм и другим парам». Так и получилось – стоило молодым подойти к храму, как на них под радостный колокольный трезвон обрушился град снежков. А сияющий батюшка возвестил с паперти:
- Дай Бог, чтобы жизнь ваша была, как этот чистый крещенский снег!..
Эта торжественная служба была для батюшки одной из последних в Некрасовке. Из епархии поступил очередной указ – на этот раз отца Иоанна переводили в Никольский храм города Касимова. Сам он к переводу отнесся со смирением («Даже если коммунист-уполномоченный будет переводить тебя с прихода на приход, воспринимай это как волю Божию», - наставлял батюшка о.Олега Тэора годы спустя.) Но когда новость узнали некрасовские прихожане, горю их не было конца. Некоторые даже порывались все бросить и ехать с любимым пастырем на новый приход. Отец Иоанн терпеливо разъяснял чадам:
- Оставайтесь на месте, никуда не рвитесь, у вас теперь другой батюшка. Это меня переводят, а не вас!
Но провожать отца Иоанна в Рязанскую епархию из Некрасовки все же отправилась целая делегация, которая со слезами передала батюшку «с рук на руки» старосте касимовской церкви – Клавдии Ивановне Потаповой, которая, как оказалась, и «выбила» о.Иоанна для своего храма.
В Касимов прибыли вскоре после Сретения, в три часа дня 18 февраля 1966-го. На фоне предыдущих мест служения о.Иоанна 30-тысячный Касимов выглядел большим и шумным городом, к тому же необыкновенно красивым – утопающим в зелени, плавно спускающимся по крутому левому берегу к родной для о.Иоанна Оке. В свое время в Касимове было два монастыря и двенадцать храмов, которые горделиво высились над примыкавшими к реке домами «бережан» - богатых купцов, стилизованными под дворянские особняки. Касимов славился великолепным колокольным звоном; тон в нем задавал 16-тонный соборный колокол, низкий бархатный «голос» которого был слышен на пятнадцать верст вокруг и служил ориентиром для сельских приходов.
Каменный храм, посвященный любимому о.Иоанном святителю Николаю Чудотворцу, был возведен в 1705 году на территории Николаевского монастыря, семьдесят лет спустя упраздненного; в 1867-м к нему пристроили колокольню. В ХХ веке храм не миновали обычные для России горести: изъятие «церковных ценностей» в 1922-м, закрытие в 1941-м. Но в марте 1943-го храм был открыт и с тех пор уже не закрывался. До 1990-го это была единственная действующая в Касимове церковь, имевшая к тому же статус второй по значимости в епархии (его она сохраняла до 2002-го). Так что в некотором смысле это был перевод с повышением. Тем более что духовный отец о.Иоанна старец Серафим (Романцов) любил повторять: «Касимов – святой город, держись его, и спасешься». Ведь именно в Касимове в 1933-м служил один из величайших страдальцев за дело Церкви епископ Георгий (Садковский, 1896-1948), там учился знаменитый в будущем архимандрит Кирилл (Павлов, 1919-2017), а до переезда в Рязань в 1956 г. жил великий старец иеросхимонах Макарий (Ерёменко, 1859-1963), с которым о.Серафим в 1920-х разделял иноческое житие на Кавказе. Да и после переезда в Рязань старец Макарий на лето переселялся в Касимовский район – в деревню Даньково, где находился летний скит; туда к нему приезжал о.Серафим. Со старцем Макарием о.Иоанн не раз встречался на Скорбященском кладбище Рязани, где находилась келия старца, а в день его погребения, по воспоминаниям о.Владимира Правдолюбова, взял себе на память его тапочки.
Чего уж греха таить, перевода из села в город отец Иоанн немного страшился. О.протоиерей Владимир Правдолюбов вспоминает: «Истощенный физически от непосильных трудов, он хорошо знал, какие трудности ждут его там. В это время была от властей установка: не давать разрешения на рукоположение новых священников. А старые-то, их было большинство, умирали, и скоро служить будет некому. Когда я начинал, то был четвертым, потом стал третьим — и последним, потом вторым — и последним. Ко времени перевода отца Иоанна я остался первым — последним. От этой беды избавил наш храм отец Иоанн своим согласием. Да не очень-то и спрашивали его желания. Церковь святителя Николая в Касимове была единственной на весь город и его округу. Дел много.
Отношения с уполномоченным были у нас трудными. Да и староста наша к священникам жестоко относилась. По слову архиерея, она на священников смотрела гордым оком, а на церковный ящик несытым сердцем. Но с приходом отца Иоанна староста изменилась совершенно».
Вспоминает архимандрит Афанасий (Культинов), в 1966 г. – истопник Никольского храма: «Помню, как к нам отец Иоанн (Крестьянкин) приехал. Вот что любопытно: когда он появился в нашем храме, я в смущении пошел к отцу Иакову <протоиерею о.Иакову Цветкову. – Авт.>: «Батюшка, приехал священник, католик». Маленькая бородка. Крест дает целовать особо. Руки целовать не дает. И только потом, когда я уже стал отцу Иоанну прислуживать, я понял, кто пришел».
По приезду в город о.Иоанн сразу же направился в «свой» храм – приложиться к святыням. И только после пошел к единственному священнику, о.Владимиру Правдолюбову (р.1931), к которому приехал тогда и служивший в поселке Сынтул его старший брат о.Анатолий. «Очень радостной была встреча, - вспоминала дочь о.Анатолия Лидия. – Папу отец Иоанн обнимал, целовал и очень радовался. Маме говорил: «Матушка! Как я рад, как я рад!» Этот первый вечер продлился до двух часов ночи. Многое-многое тогда было обговорено, о многом вспоминалось. Во многом сошлись вкусы и церковные традиции. Например, отец Иоанн, как и папа и отец Владимир, не любил в храме электрического света. Любил лампадки, да чтобы огни их светились за стеклом каждая своим светом.
Говорили о многом. Оказалось еще, что отец Иоанн - духовный сын схиархимандрита <в то время еще схиигумена. – Авт.> Серафима (Романцова), Сухумского старца. Кто-то из старших сказал тогда, что отец Серафим собирает своих духовных детей вместе, поближе друг к другу. Отец Серафим окормлял и наших старших – отца Анатолия, отца Владимира, их маму и сестер».
Большая священническая династия Правдолюбовых, уже в начале XXI века давшая «своих» святых, неслучайно стала для о.Иоанна близкой во время его служения в Касимове. Правдолюбовы чем-то напоминали самого батюшку – одаренные многими талантами, духовно стойкие и светлые, прошедшие через тяжелые испытания, но широко открытые навстречу людям, они не жили, а горели верой. Большую семью Правдолюбовых о.Иоанн в шутку называл «Синодом», любил говорить о них: «У нас одна душа». Верным помощником о.Иоанна в Никольском храме был второй священник о.Владимир Правдолюбов, в 1967-м ставший его преемником в должности настоятеля и остававшийся им до 2004-го. Не раз бывал о.Иоанн в гостях и у старшего брата о.Владимира, протоиерея о.Анатолия Правдолюбова, с которым он подружился еще в 1956-м в Спасске-Рязанском. На именинах о.Анатолия, 16 июля 1966-го, его 16-летний сын Сергей, ныне протоиерей, своей «Сменой-8» сфотографировал батюшку за столом, поставив перед ним высокую стопку кусков черного хлеба. Увидев этот снимок, о.Иоанн с улыбкой сказал: «Вот какие мы, современные постники». С любезного согласия о.Владимира Правдолюбова эта фотография впервые полностью воспроизводится в настоящей книге. Она тем более ценна, что отец Иоанн вообще не любил фотографироваться. Как рассказала автору этих строк Алевтина Петровна Мизгирева, у него была полушутливая-полугрустная приговорка: «Есть только две фотографии – в фас и в профиль». Понятно, какого происхождения.
Семья Правдолюбовых в полном составе быстро подключилась к бурной деятельности нового настоятеля. «Приезд в Касимов отца Иоанна стал особенным событием в жизни города и ближайших к нему сел. Все пришло в движение и неустанную деятельность. Во всем был какой-то подъем и горение духа. Из обрывочных записей моего дневника видно: то и дело мы, все бросая, отправлялись в Касимов. Стояли на службе отца Иоанна. Спали все на полу в доме бабушки, чтобы утром быть на службе здесь же», - вспоминает о.протоиерей Сергий Правдолюбов.
Для младших Правдолюбовых о.Иоанн быстро стал главным духовным ориентиром, наравне с отцом. В семье батюшка начал почитаться как старец. Вспоминает о.протоиерей Сергий Правдолюбов: «Он целый год служил, и мы были вокруг него! И вся жизнь наша прошла вокруг него! По всем жизненным вопросам вся наша семья ездила за благословением к отцу Иоанну. И это такая милость Божия, которую вообще трудно себе представить! Мой отец его чтил с таким благоговением, как к святителю Николаю относился к отцу Иоанну. Папа лучше нас понимал, кто такой отец Иоанн Крестьянкин, потому что прошел через лагерь, как и отец Иоанн. Они ведь были почти ровесники. Это отношение моего отца к отцу Иоанну очень большую давало силу, очень большую духовную поддержку и, конечно, ориентир».
А сестра о.Сергия, Лидия, описала трогательную сцену общения о.Иоанна с младшим поколением Правдолюбовых:
«Однажды нас, детей, батюшка пригласил к себе домой. В одной из комнат был кабинет, куда она нас и привел, там было много икон и лампад перед ними. В полумраке, только с огоньками лампад, батюшка благословил нас прикладываться к святыням, их у него было много, помазывал нас священным елеем, кропил святой водой и говорил слова, которые остались, думаю, на всю жизнь в наших тогда еще совсем юных сердцах.
«В жизни у нас две лесенки: одна вверх, другая вниз. Так вот, каждый день надо хоть на одну ступеньку стремиться подняться повыше. И запомните: все истинно большое и важное, а тем более великое – совершается в тишине». Притча, которую он поведал нам в той незабываемой обстановке, стала ориентиром в жизни: «Спросили мудреца, задав ему три вопроса: какое самое важное время в жизни? Какой самый значительный человек в твоей жизни? Какой поступок важнее всего совершить? И ответ был таков. Самое важное время в жизни – это настоящее мгновение, потому что прошлое минуло, а будущее еще не настало. Самый значительный человек в твоей жизни – это тот, кто сейчас перед тобой и которому ты можешь сделать или добро, или зло. Самое важное дело в твоей жизни – в это самое мгновение человеку, который перед тобой, дать все, что можешь ему дать».
Тогда же пришла мысль, что сам-то он именно так и поступает по жизни. Мы уже видели, как люди к нему шли, ехали отовсюду со своими горестями и печалями. Шли в любое время дня и ночи. Он принимал всех, несмотря на плохое уже тогда здоровье и отсутствие свободного времени. Мы удивлялись тогда, каким образом ему хватало сил. Этот год служения у нас, в Касимове, отца Иоанна был особенно важным для всех, особенно для нас, молодых. Это было настоящее Духовное Училище.
После проникновенного разговора с нами, детьми, в другой комнате отец Иоанн усадил нас за стол и угощал арбузом – лакомством совершенно не по сезону».
В гостеприимном доме Правдолюбовых каждый приход о.Иоанна был настоящим праздником. И сам он любил бывать в гостях у друзей. Осматривал деревянный Покровский храм, поражающий любого посетителя Сынтула своими величественными размерами, прекрасным иконостасом и росписью потолка. С благоговением молился перед домашними иконами, любовался совместным снимком двух старцев – Макария (Ерёменко) и Серафима (Романцова), долго рассматривал фотографию, подаренную в 1924 году Патриархом Тихоном протоиереям о.Анатолию и о.Сергию Правдолюбовым – деду и отцу о.Анатолия и о.Владимира. Называл их дом «землей обетованной», говорил:
- Дом у вас крепкий, в переднем углу столько мощей святых угодников Божиих… и мы с Богом молитвами святых и молитвами ваших родовых кровно близких молитвенников будем в нем жить. Но хранить нужно не стены, нет, не стены, а сам дух уходящей теперь Святой Руси. Дорогое родительское гнездо, родная церковь рядом, незримое присутствие дорогих сердцу ушедших людей…
Во время гостеваний в Сынтуле батюшку усаживали за стол между о.Анатолием и о.Владимиром. О.протоиерей Сергий Правдолюбов рассказал автору этих строк, что угощали дорогого гостя «самой простой едой, какую можно было купить в самом простом магазине в городе или даже в нашем посёлке. Никаких деликатесов мы не знали и приобрести их где-нибудь было невозможно. Мы и не пытались, да и денег не было, мы жили очень скудно, почти бедно. Никаких предпочтений у о.Иоанна не было. Именно так: как все и как у всех». За трапезой отцы беседовали, а остальные собирались вокруг и старались не упустить ни единого слова из разговора. Все понимали, что отец Иоанн – не просто настоятель касимовского храма, что это – «величайшее для нас чудо», ценить в общении с которым нужно каждый момент.
«Его души хватало на всех, - вспоминала Лидия Правдолюбова. – Он был всегда светлым и радостным. Но всегда при этом предельно собранным и внутренне строгим. Он как будто всегда обладал знанием недоступных для нас высоких сфер, он как будто всегда благоговейно и бережно в них пребывал, оставаясь при этом внимательным и искренне открытым для окружающих. <…> В движениях он был быстр и легок, подвижен и стремителен, но в обрамлении благородства и глубокого внутреннего такта. Он и в помощи людям всегда был необычайно тактичен и осторожен. Никогда не диктовал, больше советовал. Когда он не произносил свое мнение по вопросу определенно, он как будто слегка касался вопроса. Его помощь человеку могла заключаться всего в нескольких словах, сказанных иногда как бы и не тебе вовсе. Отец Иоанн в назидание мог говорить будто о другом человеке, мог приводить примеры из жизни или высказывания святых отцов, мог говорить иносказательно, иногда с легкой и радостной шуткой. И это была реальная духовная помощь, просто в разных формах. Всегда человек уходил от отца Иоанна утешенным, легким и радостным, получив ответы на волновавшие вопросы».
…В Касимове отец Иоанн поселился в начале Комсомольской улицы, в одноэтажном деревянном доме (современный адрес – Комсомольская, 4). Комнату, которую ему предоставили сначала, он отверг по причине тесноты – ведь с ним приехали две помощницы, Анастасия и Анна, им тоже нужно было где-то жить, - и для батюшки подготовили помещение побольше. «Дом старинной постройки, потолки высокие, - вспоминает о.Сергий Правдолюбов. - Никакой особенной обстановки с мебелью не было. Все как у всех. Все крайне просто и обычно, никак не выделяясь от тех людей, какие жили в таких же домах в Касимове». До храма было рукой подать – нужно было выйти на Комсомольскую, пересечь улицу Дзержинского, а там полугородскими-полусельскими дворами буквально минуты две. Обратная дорога занимала обычно намного больше времени – о.Иоанна обступали после служб люди, которым требовалась скорая духовная помощь, а отказывать в ней было не в его правилах.
В Касимове, как и на предыдущих приходах, нужно было начинать дело почти с нуля. Новый настоятель первым делом обратил внимание на вконец закопченный алтарь, потолок и стены храма – давало себя знать печное отопление. Требовалось подновлять и стены, и колокольню. И снова, как и прежде, вокруг отца Иоанна собрались его духовные чада (хотя их приезд был ограничен из-за откровенной слежки), закипела работа. Сам батюшка, с подвязанными рукавами подрясника, орудовал кистью на лесах. За трапезой не было никаких разговоров, обедали торопливо: поели – и снова за работу. На просьбы поисповедовать отец Иоанн коротко отвечал: «Только вечером». И исповедовал, уже стоя на коленях – ноги не держали от накопившейся за день усталости…
Мало-помалу Никольский храм менялся, свежел, хорошел. Летовские монахини пошили облачения тех цветов, которых недоставало в храме - их и сейчас именуют Иоанновскими. Москвички привозили для Плащаницы живые цветы – левкои в горшках, - и этот обычай со временем прижился во всех касимовских храмах. Вместо печей начали проводить современное отопление. Сначала хотели делать калориферное, из Москвы даже приезжал специалист, но потом выяснилось, что калориферы ежегодно нужно будет прочищать, и в итоге остановились на водяном отоплении (правда, довести до конца эту работу при о.Иоанне не успели - батареи только завезли и установили, но не подключили, и печи в храме были еще десять лет).
В новинку для касимовцев были и общие елеосвящения, введенные в практику о.Иоанном. Он убедил сослуживцев в том, что в нынешние времена вряд ли сыщется хоть один совершенно здоровый человек, а потому раз в год можно собороваться всем желающим. Впервые такая церемония прошла в феврале 1967-го в доме матери о.Анатолия и о.Владимира Правдолюбовых, затем повторилась в храме, а потом начала совершаться ежегодно, дважды в год: Великим и Успенским постами.
Касимовцам запомнились бесстрашные, без оглядки на власть проповеди настоятеля храма. «Помню его грозные проповеди о безбожниках: «Ладонью солнце хотят закрыть, веру похоронить! Но она-то жива и будет жить, а тех, кто против нее, уже хоронят!» — вспоминает о.Владимир Правдолюбов. Архимандрит Афанасий (Культинов): «Я увидел и почувствовал, как он проповедует. Он брал книжку, вроде, читал… но, думаю, он брал ее просто для того, чтобы свою силу укрывать. Брал книгу и своей проповедью поднимал тебя туда, в небеса, и делал страшное. Он возносил твои разум и сердце… Под тобой пропасть – думаешь, сейчас упадешь с такой высоты, разобьешься! Так он мог человека поднять и возвысить». В проповеди, обращенной к женщинам, сделавшим аборт, прозвучала такая фраза: «Придет время, и чашу с кровью убитого младенца дадут выпить матери-убийце». Конечно, такое запоминалось навсегда.
Но и обычные службы о.Иоанна запечатлевались в памяти. Лидия Правдолюбова: «Служение отца Иоанна поразило открытостью и искренностью. Он всецело открыт был Богу, которому служил, и открытость эту доверял людям. Все слова, которые он произносил, он произносил «в слух уха Божия». И в то же время он предстоял, он как будто слышал молитвы окружающих его людей и, собирая, нес их своим сердцем к Богу. И не заботился при этом о форме. Это было совершенное содержание. Это было сердце в словах молитвы».
Вслед за о.Иоанном в Касимов пришла и слава о нем как о «провидущем». Архимандрит Афанасий (Культинов) оставил ряд свидетельств прозорливости о.Иоанна, явленной им в Касимове: «Пришел к нам однажды какой-то монах, бесноватый, может. Собрал этот монах тех, кто был в церковной сторожке, и разделил кусочек хлеба: «Вот это благодать, приобщайтесь к ней». «Ах, прозорливый…» – припали к нему все, кто там был: прислужные, уборщицы. Отец же Иоанн вечером приходит, говорит: «Толюшка, ты зачем к нему подошел? Человек это больной. Надо быть осторожнее…» А он ведь не был при этом, и ничего ему не рассказывали. Ну, а эти наши уборщицы неоднократно видели, как, когда отец Иоанн заходил в храм, на амвоне лампады внезапно сами зажигались.
Потом мне было попущено такое испытание: у меня в ушах начало шуметь, видно, враг нападал, и помыслы пошли. Я отцу Иоанну сказал – он помазал, и все прошло. А потом какие-то нападения на меня начались, другие помыслы: «Не спасешься… Погибнешь…» – и все такое прочее. Он подходит ко мне и говорит: «Сам спасешься, и семья спасется!» – прямо на помыслы ответил».
А Правдолюбовы запомнили, как уезжал от них о.Иоанн 16 июля 1966-го, после именин о.Анатолия, когда его сфотографировали со стопкой кусков хлеба. От поселка Сынтул до шоссе, по которой шел автобус из Гусь-Железного в Касимов, нужно было идти два километра по дороге, проложенной в красивейшей березовой роще. Все нервничали: можно опоздать, автобус ведь ждать не будет. И только отец Иоанн совершенно спокойно сказал: «Водитель подождет». Так и вышло: вместо секундной остановки автобус ждал путников минут десять…
…Через полгода служения в Касимове батюшка отправился к своему духовнику – глинскому старцу Серафиму (Романцову). Глинская пустынь не существовала с июля 1961-го, причем ее разорение власти планировали как полноценную военную операцию. Еще летом 1960-го напротив имен монахов уполномоченным по делам Русской Православной Церкви по Сумской области УССР были сделаны пометки: «Склонить через родственников к выходу из монастыря», «Удалить по возрасту», «Поместить в больницу для престарелых»… Напротив имени о.Серафима стояла пометка «Скомпрометировать и удалить». Но в итоге решили просто закрыть пустынь. 14 июля 1961-го ее окружили, и монахов, которым запретили брать с собой вещи, деньги и продукты, грузовиками начали вывозить на ближайшую станцию Локоть. Отцу Серафиму богомольцы собрали денег на билет, и он смог уехать со станции…
После разорения пустыни глинские старцы частью отправились в Троице-Сергиеву лавру, частью – в Почаев, кто-то оказался в Одессе и Тбилиси. А некоторые нашли приют в Абхазии, где сильны были традиции тайной монашеской жизни в отшельничестве. Там образовалось сразу несколько таких общин – в Цебельде, Амткеле, Двуречье, Азанте. Пустынники находились в горах по благословению епископа Степанованского Зиновия (Мажуги, в прошлом тоже глинского монаха) и с ведома католикоса-патриарха всея Грузии Ефрема II. А руководил общиной схиигумен Серафим, поселившийся сначала в приморском городке Очамчира, а потом - в Сухуми, на улице Казбеги (ныне Черкесской).
Положение общины в Абхазии было очень опасным. Согласно приказу из Москвы сотрудники КГБ и милиции время от времени устраивали на отшельников настоящие облавы – горы облетали на вертолетах, куда монахов заталкивали силой, а потом судили их за тунеядство. Приходилось строить келии под кронами пихт, так как зимой дым костров, разведенных под этими деревьями, рассеивался и монахов нельзя было выследить по таким дымкам. К старцу Серафиму они приходили в город на исповеди только по ночам.
Краткие, на несколько дней, визиты к отцу Серафиму в течение 1962-65 годов были для отца Иоанна настоящими праздниками. Он бывал у него и один, и вместе с о.Виктором Шиповальниковым и его семьей. Останавливались на даче владыки Ефрема, сопровождали о.Серафима утром на службу в Благовещенский кафедральный собор и наслаждались каждой минутой общения. Неоднократно бывали и в Команах – селе, расположенном в получасе езды от Сухуми. Там, следуя в ссылку, скончался в 407 году святитель Иоанн Златоуст (его гробница до 1990 года хранилась в Сухуми), а четыре с половиной века спустя произошло третье обретение главы Иоанна Крестителя. Там о.Иоанн служил литургии на переносном престоле вместе с монахом Вонифатием.
Нечасто, но случались и ответные визиты о.Серафима в Касимов. Благодати, которой можно было напитаться от глинского старца, хватало на целый год. Правда, летом 1965-го в Сухуми о.Серафим вместо обычной приветливой встречи сурово нахмурил седые брови, завидев священников с Рязанщины:
- А что это вы к нам приехали?
Отец Иоанн и отец Виктор смутились:
- В отпуск… Отдыхать.
- Приехали отдыхать, а сами небось опять будете с утра до вечера трудиться со мной в храме? – усмехнулся отец Серафим. – А ну шагом марш на море!
Конечно, наказ старца выполнили. Для купания облачились в белые кальсоны, белые балахоны, длинные волосы заплели для удобства в косички. В таком экзотическом виде оба отца сидели в воде у самого берега (плавать ни тот, ни другой не умели), шлепали ладонями по волнам и беседовали. О.Виктор говорил с другом громко, а о.Иоанн по привычке, оставшейся с лагеря, возражал ему вполголоса. «И вот они сидят рядом, папа что-то там говорит громогласно, а отец Иоанн – «ну, Витечка…» и ничего не слышно. И ладошками так плюх-плюх. Два дитяти таких сидели, два совершенно невинных существа, ангелоподобных», - с юмором вспоминал сын о.Виктора Алексей.
Но был, конечно, не только отдых. Вместе со старцем о.Иоанн навещал абхазских отшельников в их скитах. Перед такими походами постились, исповедовались, причащались, брали с собой еду и воду. И уходили в горный лес по карте и компасу, без дорог и тропинок. Путешествие было опасным: в горах запросто можно было встретить, к примеру, настоящего удава, не говоря уже о медведях, барсах и волках. Одних только горных речек нужно было пересекать 33, а в некоторых местах проявлять альпинистские способности. То и дело слышалось, как батюшки переговариваются меж собой:
- Витечка, ну подожди, ты опять побежал!
- Ванечка, это ты очень медленно идешь!
Зато и впечатления были потрясающими. Сын о.Виктора Шиповальникова Алексей на всю жизнь запомнил, как «служили литургию со старцами на камне в пять утра, когда всходило солнце. Я никогда не забуду этого ощущения присутствия Бога».
Конечно, были и сокровенные беседы с духовным отцом. Следы этих бесед сохранились в тетрадях о.Иоанна. «Понимание своей немощи и смирение тверже всякой иной добродетели, - записывал он сказанное ему о.Серафимом. – Учись переносить приятное с благодарением, неприятное – с молитвой покаяния, все же вообще – с преданностью Богу и благодарением, повторяя: Слава Богу за все!». Несколько раз батюшка заводил со старцем речь о своем предполагаемом постриге в монашество, но о.Серафим пресекал разговоры на эту тему. Как именно – мы не знаем, но сохранились свидетельства реакции старца на просьбы о постриге другого его духовного чада, о.Виталия (Сидоренко). «Даже и не спрашивай! – строго отвечал ему о.Серафим. – Я знаю, когда тебя постричь, и не подходи». Возможно, нечто подобное говорил он и о.Иоанну. И батюшка смирялся, предоставляя себя духовному руководству старца. Не время – значит, не время.
Но в 1966-м отца Иоанна подвигло навестить старца Серафима не только чувство любви и почитания к нему, но и тяжелая болезнь. Еще после борецких зим у него начались приступы стенокардии, а приступ 21 мая 1966-го, настигший его прямо во время литургии, был таким тяжелым, что врачи опасались летального исхода. 16 июня отец Иоанн подал на имя епископа Рязанского и Касимовского Бориса (Скворцова) прошение: «Ваше Преосвященство, как Вам уже известно о том, что в продолжение второй половины апреля и первой половины мая месяц у меня были три приступа стенокардии, а 21 мая был четвертый по счету в самой сильнейшей форме, потребовавшей постоянного врачебного наблюдения и строгого постельного режима, длившегося до 12.VI. включительно. В настоящее время по состоянию здоровья я крайне нуждаюсь в отпуске по болезни, на что и испрашиваю Вашего Архипастырского благословения и разрешения». Конечно, такое разрешение было получено, но легче не становилось. В одном из разговоров с келейницей Т.С.Смирновой батюшка скупо признался потом: «За несколько дней до пострига я прикоснулся к таинству смерти: очевидно, обмирало что-то отжитое, чтобы начался новый этап жизни – монашеский».
Старец Серафим сразу увидел, что отец Иоанн еле стоит на ногах. Что именно он сказал гостю по поводу его болезни, мы не знаем. Но сохранились письма старца духовным чадам, где он делился наставлениями о том, как нужно воспринимать любую болезнь: «Болезнь часто посылается нам за грехи наши. Ведь в скорбях мы всегда делаемся ближе к Богу. Главное – никогда не отчаивайся в болезни. Господь посылает их по безграничной любви Своей к нам, грешным и недостойным. <…> Сверх сил болезнь не дается: Его святой воле известно, в какой мере мы можем понести ее, а от нас требуется только беспрекословное подчинение Его святой воле. В такой болезненной скорби святые отцы советуют всегда призывать на помощь милосердного Господа, Матерь Божию и святых угодников. Кроме того, с полным смирением, кротостью, многотерпением переносить тяжкую свою болезнь, видя в ней великую милость Божию, полезную нашему спасению». Может быть, об этом старец и сказал касимовскому гостю. Оба сидели друг против друга – сутулый, седобородый, с глубоко запавшими глазами, внешне суровый отец Серафим и изможденный болезнью, прерывисто дышащий отец Иоанн…
И вот уже после длительного разговора 81-летний схиигумен внезапно произнес, словно отвечая на какие-то свои мысли:
- Сами себя, друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим. – А потом добавил, уже глядя на гостя: - Отче, не торопитесь умирать в своем произволении. Предадим вас и срок вашего земного странствия постригом в волю Божию.
(Т.С.Смирновой о.Иоанн позднее передал еще одну фразу старца Серафима: «Ну, я тебя постригу, хоть умрешь монахом».)
Трудно передать, какие чувства охватили еще слабого после болезни священника. О чем он думал тогда, глядя в испытующие глаза старца Серафима?.. О серьезном ответе «Я – монах», который он совсем еще малышом давал на шутливые предложения взрослых найти себе невесту?.. Об отчаянном «Я хочу быть монахом», с которым 12-летний Ваня Крестьянкин обратился в 1922-м к епископу Николаю?.. О четырех месяцах 1946-го, которые он провел в Троице-Сергиевой лавре, зная даже свое будущее имя в монашестве – Сергий?.. О двух неделях 1955-го в Псково-Печерском монастыре?.. О том, что старец Серафим уже несколько раз откладывал разговор о его постриге, видимо, понимая, что время еще не настало?.. Или же вспоминал совсем недавний свой сон, в котором он увидел незнакомую келию и ангела, ласково сказавшего непонятное: «Всю жизнь будешь мотаться»?.. И каждый раз после этого Промысл Божий вел его дальше, в мир, к людям. Лагерь, потом годы служения на Рязанщине… Скольких людей он согрел за это время своим светом, скольким помог, скольких спас… И вот теперь монашеский удел сам нашел его, встретил, согрел – в жарком летнем Сухуми, где воздух был пропитан запахом шашлыков, шумом моря, беззаботным смехом отдыхающих. Но он тогда думал не об отдыхе – о близкой кончине. После тяжелейшего сердечного приступа, купированного с большим трудом, врачи откровенно сказали ему: будете продолжать трудиться в таком же темпе – готовьте себе место на кладбище…
…В одном из писем о.Иоанн так писал о сроке человеческой жизни: «У Бога нет для человека предопределения – но человек непременно является сотворцом Господу своей жизни. И Господь, назирая жизнь нашу, видит, полезно ли нам продление жизни, во благо ли мы иждиваем дни свои, есть ли еще надежда на покаяние? В жизни нет произвола. И состояние нашей души влияет на сроки нашей земной жизни».
В 1966 году шел 57-й год земной жизни отца Иоанна. И если судить человеческой меркой, к нему он подошел уже на пределе сил. Тюрьма и непрестанная, без сна и отдыха деятельность подорвали его и без того слабое от природы здоровье окончательно. К сильнейшей близорукости, граничившей со слепотой, и искалеченной в тюрьме левой руке прибавились туберкулез и фурункулез, а теперь вот еще и стенокардия. Он не жаловался, не ныл, напротив – делал столько, сколько и здоровому было бы не под силу, помня, что «все пути Господни милость и истина» (Пс. 24:10). Но Господь словно нарочно подвел его к самому краю, показал: духовные силы твои неистощимы, но физические - небезграничны. Однажды он уже пошатнулся во время Литургии, понял, что не может пересилить жжение в груди, и слава Богу, что у кого-то из прихожанок нашелся тогда нитроглицерин. И вот теперь новым, куда более могучим лекарем, чем земные врачи, явился для него старец Серафим, сам предложивший ему постриг – то, к чему явно и неявно стремился о.Иоанн всю свою жизнь…
Возможно, тем жарким июльским днем он вспомнил слова «отца русского старчества», преподобного Паисия (Величковского): «Когда болеем, получаем раны, или к смерти приближаемся и умираем, или терпим недостаток в необходимых потребностях и никого не имеем, кто бы помиловал нас; и если при этом скажем: «Как Бог хочет, так да сотворит с нами», — то этим одним посрамлен и побежден будет диавол, враг наш».
А может быть, пришли на память слова его любимого земляка, святителя Феофана Затворника: «Что препятствует человеку-грешнику оставить грех и обратиться к Богу – на путь правды? Упорство и развращение своей воли. Как потому должно быть благодетельно истреблять, или, по крайней мере, умалять в нас сие зло – свою волю, сокрушать сию выю железную (Ис. 48:4)! Но чем и как удобнее можно это произвесть? Ничем более, как повиновением, отречением от своей воли, преданием себя воле другого…»
И многие годы спустя, уже видя свою жизнь во всей ее полноте, маститый старец о.Иоанн Крестьянкин напишет своему духовному чаду: «Господь знает наше сокровенное, а по вере нашей и стремлению к истине правит нашу жизнь, часто врачуя и исправляя то, что по неведению и непониманию может препятствовать исполнению воли Божией в нашей жизни… Со временем и опытно ты поймешь, что благо полное для нас только в том, что совершается по воле Божией».
Стоя на краю, еле дыша от радости, волнения и боли в сердце, он отрекался от своей воли и всецело предавал себя Господу. Все от него – благо, и жизнь, и беды, и болезни, и сама смерть – лишь мостик в жизнь вечную. И снова, как тогда, в 12 лет, в переполненном орловском храме, твердо повторил, глядя в проницательные, глубоко запавшие глаза сухумского старца:
- Я хочу быть монахом.
Схиигумен Серафим совершал над ним предсмертный постриг. Но после этого дня отцу Иоанну было суждено прожить еще почти сорок лет.
…Матушек-келейниц, монахинь Елисавету и Евфимию, под каким-то предлогом попросили удалиться. Старец и священник остались в доме на улице Казбеги одни. 10 июля 1966 года, в день Сампсона Странноприимца, в келии старца Серафима его мантия покрыла духовного сына. Прозвучали монашеские обеты. И отец Иоанн впервые услышал от старца Серафима свое имя в монашестве – такое же, как и прежде. Иоанн, в честь Иоанна Богослова, память которого отмечается в Соборе 12-ти Апостолов 13 июля. Может быть, он вспомнил в тот момент, что символ апостола любви – орёл, и улыбнулся этому совпадению с названием его родины. А может, подумал о том, что именно молитва перед образом Иоанна Богослова спасла его от убийц пять лет назад…
Принимая имя в память того или иного святого, монах как бы связывается с ним незримой нитью, стремится к тому, чтобы стать «малым подобием» своего покровителя. Житие апостола Иоанна, конечно, было отлично известно отцу Иоанну Крестьянкину. «Внешних» перекличек в их судьбах как будто бы не найти, а вот «внутренние», потаенные – встречаются. Будущий апостол был, как и его старший брат Иаков, рыбаком, и от Иисуса Христа получил прозвание «Боанергес» - с арамейского это слово переводится как «Сын грома», вероятно, характер у Иоанна был неукротимый, энергичный. Таким же характером обладал и батюшка. Апостол, как и о.Иоанн, смело проповедовал свою веру, за что подвергался гонениям – сначала пыткам в Риме, затем долгой ссылке на греческий остров Патмос. Отца Иоанна тоже пытали во время московских допросов, а затем на пять лет отправили в лагеря… Апостол Иоанн жил долго и умер, в отличие от других апостолов, своей смертью, в возрасте более ста лет; своей смертью в глубокой старости, немногим не дожив до века, почиет и о.Иоанн. Но главное, что сближало батюшку с его небесным покровителем – проповедь любви. «Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас» (1 Ин. 4:12) – эти слова из 1-го Послания апостола Иоанна могли бы быть эпиграфом к жизни батюшки…
На прощанье старец Серафим посоветовал новоиспеченному иеромонаху Иоанну после выздоровления ехать в Москву и просить Патриарха об определении в монастырь (какой именно, сомнений не было – Псково-Печерский). И добавил поучение, которое адресовал каждому уходящему в обитель:
- В монастыре соблюдай особенно два слова – «Благословите» и «Простите». Что говорят – слушай и что дают – кушай, по своей воле не поступай, а что благословляют делать – без ропота исполняй. И за все благодари Господа и Царицу Небесную…
Еще старец составил особое письмо Патриарху, где испрашивал у него прощения за самочинный постриг – ради смертного случая. И уже в Ту-104, набиравшем высоту над Сухуми, о.Иоанн почувствовал, что на сердце стало легче – в прямом и переносном смысле. Молитвы о.Серафима помогали и будут помогать ему еще долго…
О постриге о.Иоанна не знали даже самые близкие. О.Владимир Правдолюбов рассказал автору этих строк о том, что уже после водворения о.Иоанна в монастырь с изумлением узнал о том, что его там, оказывается, не постригали. А от кого именно о.Иоанн принял постриг, он вообще узнал из какой-то книги или статьи о батюшке. И это учитывая то, что и со старцем Серафимом, и с о.Иоанном о.Владимир общался очень тесно.
Единственное исключение батюшка сделал для о.Виктора Шиповальникова: с ним он советовался, принимать постриг или же нет. Прочим он если и сообщал о том, что произошло, то лишь иносказательно. Так, Сусанне Валовой, заговорившей о том, что близится день его Ангела, коротко ответил:
- А того отца Иоанна уже нет.
Понемногу его физическое состояние улучшилось. Когда о.Иоанн почувствовал, что силы окрепли, он письмом попросил у старца Серафима благословения на уход в монастырь – Псково-Печерский, где как раз открылась вакансия. Это письмо повез в Сухуми о.Владимир Правдолюбов и вскоре вернулся с ответом – благословением. Как рассказал автору этих строк о.Владимир, старец Серафим высказал свое мнение по обыкновению коротко и определенно, без экивоков:
- Это его давнишняя мечта. Пусть поступает.
Вера Сергеевна Правдолюбова стала свидетельницей особенно горячей молитвы о.Иоанна в день получения этого ответа: «Однажды во время обычного акафиста пред чудотворным Казанским образом Божией Матери оказалась недалеко от отца Иоанна. Меня поразила необыкновенность его молитвы – так батюшка горячо молился, что пронзил всю мою душу <…> В тот день отец Владимир привез ответ. Именно этот ответ и вызвал такой поток молитвы».
30 января 1967-го отец Иоанн составил прошение на имя Патриарха Алексия. В нем говорилось: «Жизненные обстоятельства не позволяли мне много лет исполнить мой обет, данный Богу, служить Ему в чине монашеском. Мое здоровье слабое, и я чувствую, как моя жизнь сокращается, и Господь напоминает мне об этом. В 1966 году 21-го мая во время служения Божественной Литургии со мной произошел приступ стенокардии; врачи предполагали критический исход, а Господь судил иначе. Во время болезни около меня оказался известный Вашему Святейшеству Глинской пустыни схиигумен Серафим. Момент был серьезный, медлить было невозможно, и он совершил надо мною чин пострижения в монашество, оставив имя Иоанн, только покровитель мой стал св.апостол Иоанн Богослов. Здоровье мое постепенно стало улучшаться, и как только я встал на ноги, первой моей мыслью и желанием было обратиться к Вашему Святейшеству, дабы Вы утвердили и благословили это совершение, а также мое желание остаток моих, может быть, коротких дней дожить в святой семье в доме Пречистой Богородицы, что в Печорах».
Прошение и письмо старца Серафима о.Иоанн передал Патриарху во время личной встречи в Москве. Как он сам говорил потом Лидии Правдолюбовой, ездил он без всякого плана, полностью положившись на волю Божию. И все сложилось успешно - резолюция на прошении появилась 1 февраля 1967-го: «Божие благословение иеромонаху Иоанну на его иноческий путь. П.Алексий». В Касимов отец Иоанн возвращался, уже имея на руках указ, определявший его новое местожительства. Все было определено, все расписано на небесах – ему назначался Псково-Печерский монастырь, обитель, к благодати которой он прикасался уже дважды, ждала его…
Сразу же по возвращении в Касимов последовал вызов в Рязань, на улицу Ленина, 12 - к уполномоченному Совета по делам религий Павлу Савельевичу Малиеву. Тот без особых церемоний сразу же вручил батюшке бумагу – назначение на новый приход, в храм Святого великомученика и Победоносца Георгия села Городище, что недалеко от Рязани (и, кстати, от Летова). В ответ отец Иоанн протянул патриаршую резолюцию об уходе в монастырь. Малиев сразу же сменил тон, стал любезным и предупредительным. И можно понять, почему, ведь батюшка все эти годы был для него настоящей «головной болью»…
Для православного Касимова, для всей Рязанщины уход отца Иоанна с прихода стал тяжкой духовной раной. И хотя о.Владимир Правдолюбов, знавший о постриге батюшки, старался подготовить свой приход к прощанию с о.Иоанном заранее, говоря в проповедях о скорбях, которые нужно переносить стойко, весть все же оказалась нежданной. Для самых близких батюшка подбирал «утешительные» листочки на молитвенную память, внизу каждого такого листочка было написано: «Отходя от вас телесно, я не разлучаюсь с вами духовно».
Последние дни служения в Касимове были печальными и еще по одной причине – отошел ко Господу заштатный о.протоиерей Иаков Цветков. 13 февраля были похороны старого священника, о.Иакова провожало в последний путь шестеро сослужителей. Вечером попрощались с Правдолюбовыми - собралась вся семья, соборовались. После Таинства в последний раз встретились за столом. Лидии Дмитриевне Правдолюбовой, матери о.Анатолия и о.Владимира, о.Иоанн сказал:
- Меня много раз переводили с места на место. Много я переезжал. Но отовсюду легко, потому что был один. А здесь нашел семью – и маму, и братьев, и сестер. Столько теперь у меня родных, и таких любимых, что трудно прощаться и уезжать…
Все вспомнили, что иногда о.Иоанн действительно называл Лидию Дмитриевну мамой, а себя – ее третьим сыном.
Софья Сергеевна Правдолюбова вспоминала: «Последнюю литургию отец Иоанн служил в Касимове на Сретение. Храм был переполнен. Отец Владимир вышел на правый клирос петь концерт и говорит мне: «Посмотри, храм плачет». И у самого слезы на глазах». Лидия Анатольевна Правдолюбова дополняет: «Народа собралось в Николе великое множество. Все хотели проститься. Отец Иоанн отслужил последнюю литургию, молебен с водосвятием, кропил каждого… Меня легонько постучал кропилом по лбу: святая вода ручьем лилась вниз по лицу, смешиваясь со слезами. Потом прощался. Приложил всех ко кресту, всех выслушал. Мужчины, подходя, обнимали и целовали его. А мы смотрели и смотрели на него в последний раз, пытаясь запечатлеть его образ. Потом отец Иоанн благословил всех общим благословением и ушел в алтарь. А люди стояли, полный храм, и не хотели расходиться, и не хотели его отпускать».
В яркий солнечный день 16 февраля в доме Лидии Дмитриевны Правдолюбовой батюшка в последний раз исповедовал своих друзей. Генеральная исповедь длилась долго, о.Анатолий пробыл у о.Иоанна три часа. После исповеди прощались уже окончательно. Трижды облобызались по-священнически и поклонились друг другу в ноги. «После этого тетя Соня помогла отцу Иоанну одеться, - вспоминала Лидия Правдолюбова. – Благословил он нас и ушел. Так мы видели его в Касимове в последний раз».
16 февраля 1967 года отец Иоанн простился с гостеприимным городом на Оке, проведя в нем чуть меньше года. Но из его жизни Касимов, как и все предыдущие места его служения, не ушел. «Я вам дорожку протопчу в Псково-Печерский монастырь», - обещал батюшка касимовцам на прощанье, и обещание свое сдержал…
В последний день на Рязанщине, словно на контрасте, было и смешное. В Рязань из Касимова летели на «кукурузнике» вместе с отцом Владимиром Правдолюбовым, которого назначали новым настоятелем Никольского храма, и его матушкой Ниной Ивановной. Отец Иоанн чувствовал себя хорошо, молитвами о.Серафима сердце его почти не беспокоило, он был бодр и разговорчив. Но в полете Ан-2, как обычно, неимоверно болтало, и отец Владимир принял от укачивания таблетку пипольфена. Не прерывая беседы, попросил у него такую таблетку и отец Иоанн, а потом еще одну. И вскоре бодрая речь батюшки стала тише, спокойнее, умиротвореннее. А потом он и вовсе мирно уснул, положив голову на плечо собрата. Когда приземлились в Рязани, отец Иоанн еле волочил ноги, будучи еще под воздействием снотворного. И вот, идя чуть позади встречавших, о.Владимир услышал, как рязанцы сокрушенно цокают языками:
- До чего же отца Иоанна в Касимове довели! Совсем одряхлел, бедный, идти не может…
С духовными чадами в Москве прощались на квартире у Ветвицких. В «хрущёвке» на улице Пудовкина собрались все, кому отец Иоанн был близок и дорог. Батюшка объявил, что уходит в монастырь, и добавил:
- У меня по всей жизни прошли рядом, как два брата, две ветви делания – пастырская и монашеская. И благодарю Господа за служение на деревенских приходах, и прошу благословения на монашеское служение.
- Батюшка, а что преимущественнее – монашество или брак? – задал вопрос кто-то из женщин.
- На монашество нужно собственное осмысленное решение. И жениться хорошо, но только чтобы взгляд на это был как подвиг, а не так: монашества не выдержу – лучше женюсь. Супружество в жизни человека – это великая тайна – единение супругов, деторождение. Как все премудро устроено! «Господи, как дивно Ты меня устроил! Господи, Ты видел меня в зародыше, видел, как ткалась плоть моя…» А ведь и то, и другое одинаково хорошо, но и одинаково трудно.
Началось прощание. Каждому духовному чаду батюшка говорил несколько единственно нужных тому слов. Конечно, не обошлось без слез. Последней отец Иоанн обратился к Сусанне Валовой:
- Я становлюсь монахом, который должен находиться в келии, поэтому такого близкого общения, как на приходе, у нас теперь не будет. Но вам, Сусанна, как батарее отопления, нужен источник тепла, чтобы электростанция была рядом. Вам нужен «карманный батюшка», чуть что – вынула из кармана, спросила и успокоилась.
Сдерживая слезы, Сусанна попыталась было возразить, но батюшка быстро пресек попытки отговорить его от ухода в монастырь. Все было решено окончательно и бесповоротно. И люди, горюя от того, что отца Иоанна теперь не будет на приходах, одновременно радовались за него, ведь все понимали, что монашество для него абсолютно естественно и желанно…
Из Москвы таллинский поезд провожала целая «делегация» духовных чад. Снова одновременно и огорчались, и радовались. Огорчались тому, что батюшка будет далеко, радовались – что «теперь с братией вместе, уж не посадят». Пелагея Васильевна Козина сказала:
- Вот, батюшка, теперь отдохнете: ремонтов и разрушенных храмов больше нет.
- Как в монастыре отдохнешь? – улыбнулся о.Иоанн. – Ты знаешь, что такое монастырь?
- Нет, не знаю. Никогда не бывала.
- Ну вот можешь приехать в монастырь, а меня не увидишь. Не отчаивайся и не плачь, значит, так Богу угодно.
Последние благословения, слезы, пожелания счастливого пути… Поплыл мимо перрон Ленинградского вокзала. Впереди были Печоры – монашество, цель всей жизни.
Глава из книги предоставлена автором
