Отрывок из книги «Монахини»

Небольшой старенький дом Параскевы стоял ближе к окраине села. Был он без сплошной ограды, без калитки. Только бревна на подпорках условно прикрывали двор от дороги. К домику была пристроена холодная терраса, к которой со двора вела достаточно высокая лестница. Да и весь дом на большом фундаменте был приподнят над землей. Внутри, кроме нескольких широких лавок, деревянного стола, полок с простой посудой и сундука, другой мебели не было. Зато в красном углу висело несколько резных икон и лампада перед ними. Главным украшением дома была большая свежепобеленная печь, отделявшая часть общей комнаты. Там, за печью, получалась маленькая кухонька, которая имела даже собственную дверь.

Хозяйка перекрестилась на красный угол, достала рукой из масла фитилек лампады и зажгла его. Игуменья тоже перекрестилась.

– Располагайтесь, матушка, – радушно махнула старушка в сторону лавок, – а я дров подброшу в печь, чтобы тепла до утра хватило.

Сняв ватник, она ушла в кухню за печью. Игуменью Олимпиаду вдруг совершенно покинули силы. Может, от голода или из-за накопившегося напряжения. Но почему-то именно сейчас, когда у нее появилась крыша над головой и впервые за много дней она сидела в теплой комнате, матушка почувствовала бесконечную усталость. Она, не раздеваясь, легла бочком на лавку и заснула так крепко, что не услышала, как Параскева пыталась снять с ног ее грязные сапоги. Но монахиня так жалобно застонала, что хозяйка, вздохнув, ушла на цыпочках на кухню готовить ужин. И разбудила матушку уже на закате.

– Поесть вам надо. Картошки я сварила, капусты нарезала, хлеба чуток осталось. Сейчас поедим, – поставила на стол две миски с едой и две деревянных ложки. – А то темнеет скоро, не насветишься.

Матушка, с трудом переставляя отекшие ноги, пересела на лавку у стола. Женщины перекрестились, помолились. Ели молча. Игуменья с трудом глотала горячую картошку.

– Ох, я балда! – подскочила Параскева. – Травки же вам отварила, пить вам нужно, чтобы живот после голодухи не свело.

Побежала за печку, вернулась с жестяной кружкой, полной какого-то приятно пахнущего варева.

– Пейте, с едой вместе. Завтра постираем одежду и помоетесь. Есть что запасное на смену?

– Есть, – кивнула матушка.

– Вот и хорошо, – нежно, как ребенку, улыбнулась гостье старушка. – С утра воды нагреем, корыто в кухне поставим.

– Ложки у вас красивые, – матушка рассматривала необычную яркую роспись, завитушки, крестики, рыбку.

– Это наши сельские мастера режут из березы и так ловко расписывают, что двух одинаковых не найти. А мы и рады, у нас других-то ложек нету, все деревянные.

Утром, к удивлению матушки, пошел снег. В середине августа с неба сыпались крупные хлопья, будто кто-то лепил за облаками небольшие рыхлые снежки. Улицы в Усть-Цильме повеселели, разневестились белым покровом. Серые дома, присыпанные опустившимся на крыши снегом, больше не выглядели бледными и неказистыми.

Какое наслаждение можно получить от купания, от возможности смыть накопившуюся за месяцы грязь! Матушка впервые узнала это. Тело ощущалось, как новое. Кожу, изъеденную, раздраженную, сначала пекло до боли, успокаивалась она медленно. Зато потом на ней ожила каждая клеточка. Нашелся у хозяйки и кусок дегтярного мыла, но вшей им было сразу не одолеть. Пришлось коротко постричь волосы и густым гребнем вычесывать гнид. На спине рану от штыка конвоира обработали и прижгли, она уже успела загноиться.

Матушка всматривалась в бабушку Параскеву, совсем чужого человека, до вчерашнего дня незнакомого. Удивлялась, каким чудом душевной доброты эта женщина обладала, настоящим, святым христианским сочувствием. Она сама – немолодая, одинокая, бедная – подобрала ссыльную больную игуменью, чтобы с любовью помогать ей. До этого такое смирение матушка встречала только у сестер, но и у них случалось видеть борьбу с собой. А тут простая старая женщина с ангельским терпением, чувствующая чужую боль, как свою, оказалась способна на настоящую жалость, на подвижническую любовь, какой учил Христос

Отрывок опубликован на портале "Православие.ru"