Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева
«Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Михаила Громова, который занял 2-е место V сезона Конкурса среди учеников 10-11 классов, а также награжден
специальным призом "За следование традициям русской словесности".
Громов Михаил Юрьевич
ГФМЛ №30
Педагог: Назаров Александр Васильевич
«Обломов» как христианский роман
Заочный этап
Выйдите на улицу и спросите пару сотен людей, в каком, по их мнению, русском романе XIX столетия наиболее убедительно воплощены христианские мотивы. Ответы, конечно, будут очень разными: кто-то назовет «Войну и мир», кто-то – «Преступление и наказание» или «Идиота», но вряд ли кто-нибудь при не слишком широкой выборке вспомнит величайшее творение Ивана Александровича Гончарова – «Обломова». Между тем, «Обломов» - истинный шедевр русской словесности, и, пусть христианское мировоззрение, в нем явленное, и не бросается в глаза как, например, в шмелевском «Лете Господнем», невозможно отрицать религиозную составляющую романа. В наше время роман Гончарова нельзя сказать, что забыт – наоборот, он после продолжительных дискуссий включен в школьную программу, на его сюжет ставят спектакли, по нему пишут множество научных работ – он в определенном смысле недооценен, в первую очередь – массовым читателем. Это проистекает из нескольких оснований; среди них – плоское и безынтересное преподавание его в некоторых школах, суть которого, увы, порой сводится к вольному пересказу «Что такое обломовщина?» Добролюбова, фантастическая «скучность» его, являющаяся во многом сознательным созданием автора, и великая неоднозначность как большинства персонажей романа, так и его основных идей, не позволяющая адекватно осмысленно воспринять его художественно-смысловую общность, не избрав предварительно какой-либо очень узко-определенный взгляд на проблемы, в нем поднимаемые. В данной работе, разумеется, не ставится цели как-либо «улучшить» ситуацию, сложившуюся вокруг «Обломова»: это потребовало бы провести, в определенном смысле, маленькую революцию сознания, что нам пока что вряд ли под силу. Мы лишь хотим предложить нашу собственную – по возможности – оригинальную и адекватную – трактовку образов романа и, может быть, помочь хотя бы нескольким людям преодолеть внутренний барьер и заинтересоваться им.
Что же является движущей силой романа? Разумеется, конфликт двух типов отношений к миру и к жизни, обломовского и штольцевского. Но чем обусловлен этот конфликт?
Он обусловлен разностью их происхождения и воспитания: Штольц – сын немца и немец, для которого смысл жизни – в труде, в деятельности, который привык обуздывать свое воображение. Конечно, он, вольно или невольно, будет стоять в оппозиции к Обломову, наследнику старого русского дворянского рода, во всей полноте воплотившего в себе все особенные черты, присущие патриархальной старине, крепостническому строю. Обломов – человек бесконечно глубокий, но бездейственный; Штольц по природе своей деятель, но он сам ограничивает свои эмоциональные, духовные возможности. Обломов – человек, твердо стоящий на почве вечных ценностей, проверенных поколениями, связанный корнями с традициями и обычаями прошлого, четко знающий свое место в жизни, определенное ему по праву рождения; Штольц же вечный маргинал, почти в строгом социологическом смысле этого слова, потому как принадлежит к неопределенной социальной группе, в любой момент готов бросить буквально все, надеть перчатки, сесть на лошадь, отправиться в новое место, где никто ведать не ведает, кто есть такой Штольц, и начать новую жизнь – такое уже происходило в его жизни, к этому, а также к труду, нацеленному на регулярное повышение социального статуса, готовил его отец. И эта маргинальность – определяющая черта Штольца: он прогрессист, он бы сознательно оторвался от своих благородных корней, будь они у него. В наше время он почти наверняка был бы глобалистом, демократом, профеминистом и вообще приверженцем европейских ценностей.
Удивительно то, что два столь разных человека вообще начали общаться и отчасти тем дали почву для явно выраженного конфликта двух своих типов мировоззрений. Это объясняется, и Гончаров указывает на это, тем, что каждый из них напоминает другому о том, что самому другому недоступно, привносит частичку потерянной другим части существования в его жизнь. Так, Штольц потерял возможность наслаждаться свободным полетом воображения – вернее, сознательно лишил себя ее, что, впрочем, не мешает ему тянуться к мечтательности, воплощенной в Обломове. Обломов, в свою очередь, «потерял» активную жизнь в обществе, к которой старается «пробудить» его Штольц. Впрочем, о «потере» Обломова хочется сказать подробнее, потому как она является много более интересной, сюжетно и идеологически важной.
Из чего проистекает отстраненность Обломова от общества? Ответ на этот вопрос мы в комплексе находим в первой и начале второй части романа. Некоторый господин N, спроси его – скажет, что Обломов слишком ленив для светской жизни, и потому не участвует в ней. Это покажет, что господин N вовсе не понял сути как Обломова-персонажа, так и «Обломова» в целом. Нормальное состояние Обломова – лежание. Но что же делает Обломов, когда лежит? Он размышляет. Но о чем? Яснее всего мы видим это в Сне Обломова.
Обломовка, о блаженный край, ты снишься нам! Здесь нет ничего грандиозного, дикого и угрюмого – все сулит покойную, долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть. Все просто и ясно – размеренно течет жизнь, не нарушаемая никакими несчастьями, бедствиями и вообще любыми яркими событиями. От всего здесь веет патриархальной стариной; вернее, все здесь есть патриархальная старина во плоти. Труд крестьян невозмутимо следует годовому циклу, а тот – церковному календарю. Этот мирок замкнутый, все внешнее чуждо ему. Все оканчивается для его жителей «той рыбой, которая держит на себе землю». Любое внешнее воздействие разрушительно для этого края: подобно тому, как крыльцо, шестнадцать лет назад сделанное славным плотником Лукой способно – шатаясь – стоять вечно, пока кому-нибудь, чуждому заведенным порядкам, не вздумается его починить, так вечно может существовать этот патриархальный мир, пока его не разрушат жестокие веяния нового времени.
Обломовка – та, что снится Обломову – место, лишенное забот и треволнений. В ней нет лени, лишь блаженное спокойствие. Некоторые авторы упрекают ее жителей в греховности. «Их души пребывают в преступном сне, который есть уныние, смертный грех! – говорят они. – Они суеверны, в них нет веры: лишь к обряду проявляют они внимание в своей духовной жизни! Наконец, труд, ниспосланный людям Богом как наказание, утешение и привилегия, противен им!» Таким образом некоторые авторы приходят к представлению о греховности и порочности всего образа мыслей, всей деятельности, вернее, бездеятельности, Обломова и сквозь призму этого представления видят весь роман как повесть «о том, как человек в минуту трезвости душевной пытается восстать на свой грех, побороть его». Мы никак не можем согласиться с некоторыми авторами. Попробуем же через опровержение их позиции обосновать свою собственную.
Итак, что такое Обломовка с нашей точки зрения? Это воплощенный образ Рая. В самом деле, всякий живущий в ней счастлив своим существованьем; жизнь там естественна и проста, а вера и благость настолько глубоко вошли в быт и укоренились в подсознании, что не побуждают к духовным усилиям. Это оправдывает огромное внимание, уделяемое обломовцами обрядовой стороне православия, а также их суеверность: их духовная жизнь не есть жизнь религиозная, а есть основа их жизни вообще, их духовность как раз и воплощается в слепом следовании предписанным свыше обрядам и традициям и в нахождении божественных посланий в природных и человеческих явлениях. Такая духовность есть истинно райская, потому как она не отягчена низменными условностями и какими-либо внутренними противоречиями.
Жители обломовского барского дома бездействуют не оттого что ленивы, а оттого, что их души созданы для бездействия, их существование в блаженном мирке Обломовки предполагает бездействие, так же, как существование в нем их крестьян предполагает размеренный, привычный и не отягчающий труд. В этом мирке нет счастья, равно как и несчастья – есть лишь вечное, непрекращающееся блаженство; оно проявляется в бесстрадальной, практически лишь условной, эфемерной «смерти, подобной сну» и в каждодневном «сне, подобном смерти». В самом деле, в этих подобиях мы видим неразличимость не столько смерти и сна, сколько самого существования в том краю и блаженного по-смертного сна. «Это ли - подводя черту, воскликнем мы - не является последним штрихом в доказательстве воплощения в Обломовке подобия христианского Рая!» А мыслимо ли отягчать себя чем-либо, находясь в Раю?!
Обломов, будучи выходцем из Обломовки, носит на себе отпечаток ее блаженного спокойствия; но он, как один из немногих обломовцев, совершивших то, что необычайно страшит всех обитателей этого славного края – покинувших его и поселившихся в человеческом обществе, лишен ощущения гармонии с окружающей средой: внешний мир не приемлет его внутреннюю гармоничность, в лице Штольца презрительно именует его жизненные идеалы «обломовщиной»…
Мир не приемлет Обломова, и Обломов не приемлет мир; мир отгораживается от Обломова, и Обломов отгораживается от мира. Почему так? Обломов носит в душе частицу Рая; он, как бывший небожитель, не может без боли смотреть на творящееся вокруг него, на общество, душащее все лучшее в человеке, ужимающее его бессмертную душу ради чего-то, что есть в сути своей ничто. Таково – неправедно и непонятно жестоко к человеку это общество во всем вплоть до литературы; а потому не должны ли мы оправдать и, более того, возвеличить Обломова на том только основании, что своей «ленью» он следует наставлению Первого псалма Давидова: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей…». Обломов предпочитает не пытаться изменить общество, ибо на подсознательном уровне не может не понимать, что такие попытки бесполезны, но покойно лежать, распространяя дуновения тихого счастья на находящихся рядом с ним. Во все время, что он не предается воспоминаниям о покинутом Рае и не помышляет, к собственному прискорбию, о проблемах насущных – впрочем, в определенном смысле – и во время последнего, он будто восклицает внутри себя: «Сыны мужей!.. Доколе будете любить суету и искать лжи?». Пусть даже сам герой утверждает, что живет без цели, это значит только то, что цель жизни его живет вне, несоизмеримо выше этого мира. И если при взгляде со стороны и можно назвать состояние его сном, подобным сну учеников Христа в Гефсиманском саду, то следует вспомнить строки из Евангелия от Иоанна, упоминающие его: «Встав от молитвы, Он пришел к ученикам, и нашел их спящими от печали…». «От печали» спит и Обломов, ибо, печалясь об этом мире, не может не спать в нем. Впрочем, Илья Ильич столь инертен помимо этого еще и потому, что понимает, что в этом мире невозможно воплощение грезящегося ему идеала обломовщины, вокруг которого строится его существование.
В интересном свете предстает перед нами исходя из таких соображений любовная линия романа. Ольга в данном случае – некое искушение, которое имеет своей целью завлечь Обломова в активную и, пусть и не всегда явно, греховную жизнь, поймав на удочку земной любви. Это, как бы странно это ни звучало, есть некое испытание, которое Илья Ильич проходит отчасти благодаря непреложности свойств своего духа, отчасти благодаря тому, что где-то, пока что вдали, ему уже брезжит подобие обломовского блаженства с Агафьей Матвеевной на Выборгской стороне. Впрочем, не следует воспринимать Ольгу как «демона-искусителя», стремящегося сгубить душу Обломова. Ее побуждает, конечно, как и его, искреннее чувство, чувство от Бога. Она, как она сама это понимает, не старается лишить Илью Ильича его благости, но хочет лишь направить эту благость в активное русло, на пользу обществу; это воспринимается нами как испытание только постольку, поскольку мы понимаем, что любая успешная попытка «оживить» душу Обломова привела бы к разложению ее.
«Обломов», книга необычайно скучная при невдумчивом прочтении, дивно раскрывается перед нами, как музыкальная шкатулка, сработанная искусным ювелиром, в стенке которой после поворота заводного ключа раскрывается крохотная дверца, и из проема появляется пара маленьких фигурок, проработанных в мельчайших деталях, и кружится, выделывая под музыку выразительные па. И маленький мальчик, и его старый дядя с умилением и радостью смотрят на танец, и, единожды запустив механизм, делают это снова и снова, наслаждаясь содержимым шкатулки, грациозно раскрывающимся перед ними. Но не будь у них заводного ключа или не знай они вообще, что шкатулка заводится, не смогли б они открыть и малой части ее чудес. Шкатулку-роман можно, конечно, завести разными ключами. И один из ключей к «Обломову», открывающий одну из самых красивых внутренних его картин – ключ религиозный, православный. А потому – вставим его, провернем три раза – и – Обломовка – рай на земле, Обломов – благостный представитель этого рая в обществе, а обломовщина – идеал русской жизни.
