Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Елизаветы Нечаевой, отмеченную дипломом "За следование духовной традиции русской словесности" VIII сезона Конкурса
ЕЛИЗАВЕТА НЕЧАЕВА
МБОУ СОШ 53 г. Твери
Педагог: Хазова Юлия Александровна
Путевой
Заочный этап
Весной на старом городском кладбище распускается сирень. Облака из склонившихся под тяжестью соцветий ветвей нежно обнимают старинные, величественные памятники царских времён. Здесь покоится прах людей самых разных сословий – от городского головы, купцов разных гильдий до простолюдинов и безымянных бродяг. Там, где обрывается тропинка, под старой липой, есть маленькое, невзрачное надгробие из известняка. На нём едва читается надпись, смысл которой непонятен большинству из ныне живущих: «Путевому 1887». Могила эта давно позабыта. Но каким-то чудом народная молва сохранила историю о том, чей прах лежит под этой заросшей мхом плитой.
А дело было вот как…
Историю эту мне поведал ныне уже тоже отдавший Богу душу - праведник Феофан. Он знал потомков тех людей, которые жили в этих местах почти полтора столетия назад.
Когда-то рядом с этим кладбищем стояла деревушка Неволиха. Мимо неё проходил тракт на Петербург. Тихо тут было. Малахитовые леса берегли деревню от суеты культурной столицы. Было тут дворов тридцать. Населяли её в основном крестьяне, но жили в ней и батюшка – настоятель местного храма, и церковный староста, мельник, а также несколько рабочих, которые ездили на лошадях на работу в близлежащий город.
Изба Зубовых - ладная, обшитая тёсом, на высоком подклете – стояла почти в самом центре села. В ней жил глава семейства - длиннобородый статный старик Макар Кириллович, его двое взрослых сыновей с жёнами и их ребятишки. Дед очень любил внучат и называл их не иначе как «крошеньки». Впрочем, баловать им он не позволял. Да и всю семью Макар Зубов держал в строгости. Но домочадцам это было и не в тягость, потому как отец семейства был хоть и суров, но справедлив. В молодости Макар служил, как он сам говорил, в ратниках, потом был казначеем при какой-то конторе, а последние годы занимал пост церковного старосты и пользовался почётом у односельчан. Зубовы были семьёй набожной - никогда не приступали к трапезе не помолясь, с молитвою отходили ко сну, по праздникам же вместе с чадами всегда отправлялись в храм на службу. В доме Макара Кирилловича всегда находилось место то для какой-то глухой пожилой нищенки, которая занемогла по пути в Питер и две недели отлёживалась у печки, то для больного солдата, который жил у них с месяц и постоянно хрипел, мешая спать. Но никто не попрекал его, а наоборот, все домочадцы старались ему услужить. Так было заведено в их семье, так учил на проповеди местный батюшка - отец Серафим. Любить ближнего - напутствовал он - это значит в каждом встречном видеть задаток божественного достоинства.
Таких постояльцев было много, ведь Неволиха стояла у большой дороги, соединяющей две столицы.
Жизнь в деревне текла своим чередом. Летом 1886 года её жители всем миром сделали большое дело - поменяли износившиеся жернова на ветряке, который серым исполином возвышался в поле прямо за зубовским огородом, а ещё выкопали пруд на краю села. С приходом осени крестьяне стали делать заготовки на зиму: собрали неплохой урожай моркови, овса, репы. Лишь картофель плохо уродился в том году, потому решено было копать его позже, чтобы дорос. Да случилось такое, чего в Неволихе отродясь не бывало: кто-то стал подкапывать картошку с краёв огородов. Мужики даже решили выставить караульных, но в ту ночь никто в поле не явился. Зато уже на следующий день покража повторилась. Стало понятно, что это делает, скорее всего, кто-то из своих.
И вот однажды утром старшая зубовская внучка Ольга, взволнованная, вбежала домой с улицы:
- Деда! Погляди скорее, что на улице происходит! Мужики изловили какого-то калеку, бить сейчас будут!
Макар, не раздумывая ни секунды, ринулся из избы.
На деревенской улице в самом деле разворачивалось какое-то побоище. Но из-за толпы не было видно, кого бьют.
- Держите мерзавца! По башке ему!
- Камнями, камнями его надо!- орала толпа.
На пыльной дороге лежал тщедушный и грязный мужичок в ветхих одеждах. Он не пытался дать отпор и почти не защищался от тумаков, а только
таращился на всех молящим взглядом своих круглых блёкло-голубеньких глазок, словно пытался найти сочувствия.
- Что ж вы делаете-то, нелюди?- возвысив голос, прокричал Зубов.
Толпа притихла. Макар Зубов поднял бедолагу и потащил его прочь. Мужики и бабы недовольно зароптали, требуя отдать им жертву, но авторитет Зубова был настолько велик, что никто не посмел силой отнять у него мужичонку.
- Макар Кириллыч, это ведь он и есть тать! – густым басом пророкотал огромный мельник.
- Да, да, он картошку ворует, прибить его, подлюку! - завизжали из толпы бабы. Макар оглянулся и, ничего не сказав, обхватил едва стоящего на ногах горемыку и потащил его в свой дом.
Странника уложили на большой сундук. Дети Зубова осмотрели израненные места его тощего тельца, которое больше бы подошло подростку, нежели взрослому человеку. Младший сын Макара Кирилловича переодел гостя в свою ношеную, но чистую и аккуратно починенную одежду. Всё это время странник не вымолвил ни слова, а лишь переводил с одного на другого свои влажные глаза. Позднее выяснилось, что он был нем. А люди из соседних деревень рассказали, что странник шёл со стороны Москвы по Питерскому тракту. При себе имел серый платок, в который завёрнуты были какие-то хлебные корки и остатки прочей снеди. Бывало, что он жил в попутных деревнях по два-три дня, но где ночевал - неизвестно. Говорят, кошка рыжая с ним была. В Алабузине он от мальчишек деревенских её прикрыл, да так они сроднились, что она ни на шаг от него не отставала. И только в Шуйкове местные мужики из озорства свалили его на земь, платочек отняли и кошку палками в лес загнали. Молил он не трогать её, собой закрывал, а те лишь потешались. Он потом потерянный ходил, плакал, искал свою питомицу, да так и не нашёл.
Зубовы сели обедать, гостя усадили на лавку с собой за стол. Мужичок обвёл взглядом избу, отыскал красный угол с образами, и напряжённое лицо его просияло, он стал истово креститься и что-то непонятное сипеть, не отводя взгляда от икон. На лицах семейства показались улыбки - Божий человек, стало быть прибился. Только тут все заметили, что у странника исковеркана кисть на правой руке и он не может даже как следует сложить персты, когда крестится.
В субботу утром к дому Зубовых пришло с дюжину местных мужиков. -Кириллыч, ты нам бродягу этого отдай, потому как наказать его надо как следует. Это ж он огороды наши обворовывал, – решительно заявил двоюродный брат мельника, коренастый Васька Трепаков.
- А с чего вы решили, люди добрые, что это именно он воровал?-поинтересовался Макар Зубов.
- Тимоха - племянник мой – его уличил! - ответил Васька. Тимоха этот – сын мельника - был шкодливый, полный, рыжий мальчишка. В деревне он был больше известен под кличкой «Пузыня». Местные его недолюбливали, особенно после того, как он, собрав компанию сельских мальчишек, подговорил их перебить глиняные горшки, которые крестьяне сушили на плетнях у домов. Зачинщика быстро выявили, и отец тогда выдрал его, но это не исправило пацана.
- Ну, тут ещё разобраться надо, кто больше грешник… - усомнился Макар.
Мужики недовольно загудели.
- Макар Кириллыч, отдай по-хорошему, - зло прищурившись, сказал Васька. - Ступайте с Богом! – ответил Зубов и ушёл в сени.
Небо к вечеру затянуло серо-чёрными тучами. Они тащились над Неволихой так низко, что казалось - запусти сейчас мельник свой ветряк, его посеревшие от времени клетчатые лопасти зацепятся и увязнут в жирной массе набрякших от влаги туч. Ветер злобно рвал солому из стога сена, бухал дверцей на чердаке. И только мирно теплящаяся ломпадка под образами успокаивала домочадцев, собравшихся в горнице. Бродяга сидел на сундуке и, обхватив себя руками, мерно покачивался, блаженным взглядом таращась в окно в черноту осенней ночи. Вдруг что–то резко стукнуло снаружи избы по тесовой стене. Гость вздрогнул, съёжился. Через мгновение звук повторился, потом ещё и ещё, застучало и по крыше, крытой дранкой, и по печной трубе. В какой-то момент звонко разлетелось вдребезги боковое окно. Снаружи продолжало бухать без умолку. Оцепенение, охватившее всех, было недолгим. Братья быстро вскочили с лавок, второпях напялили опорки и кинулись на улицу в непроглядную темень. Однако как только стукнула с силой распахнутая ими дверь в сенях, шум прекратился. Всё смолкло. Наутро вся деревня увидела, что двор у дома Зубовых весь усеян камнями. Братья догадывались, кто мог это устроить и рвались изловить мерзавцев, но Макар Кириллович окоротил их, сказав, что этого делать не нужно. В обед к зубовскому дому пришла, пожалуй, вся деревня.
- Макар Кириллыч, отдай ты мужикам это пугало, – начала уговаривать дюжая баба Анна из соседнего дома. – Погляди-ка сколько беды он вам принёс! И на кой он тебе – этот шелудивый?!
- Макар Кириллович, ты знаешь, что все мы выказываем тебе почёт и уважение, но вот выгораживать вора негоже, – вступил в переговоры черноголовый пастух.
- Да и был бы человек-то хоть путёвый, а то горе луковое какое-то – шаромыга безродный! – поддакнула его свояченица.
- Макар Кириллыч, - пророкотал мельник, бешено сверкая глазами и пододвигаясь ближе и ближе к зубовскому крыльцу. - Отдай, пусть люди его рассудят!
- Хватит его защищать! – тонким голоском крикнул сын мельника Пузыня.
Зубов потерянным взором оглядывал толпу, молча переводя взгляд то на одного, то на другого оратора. Обстановка накалялась. Вдруг неизвестно откуда у самого входа в зубовский дом появился отец Серафим – тихий седобородый батюшка с лучистыми, словно всегда улыбающимися глазами.
- А может и в самом деле, Макар Кириллович, нужно выдать им этого несчастного? – тихим и печальным голосом спросил он. – Пусть устроят суд над ним. И если решат разорвать его, то и свершат сие. Да и не жалко, поди, будет, ведь он, как тут сказали, - бродяга безродный, грязный и презренный.
Только пусть прежде вспомнят, что Господь призывал нас любить всякого ближнего, служить любому ближнему, не взирая ни на старость его рубищ, ни на чин его, ни на нрав его. Потому что служа человеку, мы служим Богу. Господь, пройдя земной путь, дойдя до смерти, явил Свою Любовь. Любовь доказанную. Он даровал нам её как важнейшую заповедь, которая, порой, совсем нелегка, ведь истинно любить – это не просто чувствовать, славословить или воздыхать о чём-то. Настоящая любовь - в бескорыстном и действенном служении ближнему. В этом спасение!
Только такая Любовь спасёт сей мир и всех, в нём живущих. Толпа притихла и внимала словам священника. А на крылечке дома показался виновник этих событий. Он сел на деревянную ступеньку и, обхватив тощими руками коленки, устремил свой взор в высь блёклого осеннего неба.
- Что же до вашего суда над сим несчастным, - продолжал отец Серафим,- то, как говорил Господь, в первую очередь себя судите, свои поступки, а не ближнего своего. Даже если считаете, что всё знаете о грехах его. Как говорится в Евангелии, «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».
Сельчане стояли в мёртвой тишине, впитывая каждое слово отца Феофана, а Пузыня даже подвинулся вперёд и, приоткрыв рот, то морщил брови, то расширял глаза, словно от сильного изумления, безотрывно глядя на пастыря.
– Каждый год перед Великим постом бывает Прощёное воскресение, - продолжал батюшка, - мы произносим такие красивые проповеди о прощении и покаянии. Многие из вас даже плачут на службе. Но только истинная сила в сих словах заключается лишь тогда, когда ты уже сам пережил то, о чём говоришь, когда ты истинно веришь в это. Вы ли взываете Господа о прощении, верша сей суд на ближним своим? Я знаю, как многие из вас сейчас разгневаны, как жаждут возмездия. Но Господь наш сказал: «Гневайтесь, но не грешите».
Совершив неправедную расправу над этим несчастным, тот, кто это сделает, будет сотню раз несчастнее, ибо грех сей останется с ним тяжким грузом навеки вечные.
А теперь делайте, как знаете, – закончил отец Феофан.
Из оцепеневший толпы медленно выдвинулся мельник и, сжав кулаки, пошёл к крыльцу зубовского дома, на котором сидел странник. Все напряглись, предчувствуя расправу. Но в следующее мгновение к нему метнулся его сын Пузыня и, упав на колени, схватил отца за ноги, плача навзрыд и умоляя не трогать горемыку.
- Тятя, тятя, не трогай его, это я картошку с поля таскал, я её у нас на заднем дворе под сеном спрятал. И зубовский дом камнями забросать тоже я придумал. Тятя, я виноват, не тронь его, Христа ради!.. По толпе пронёсся гул изумления. Толстая тётка Анна застыла на месте, вытараща глаза на Пузыню. Мужики качали головами и, пряча глаза¸ с виноватым видом стали расходиться восвояси.
- Вот – те раз… - приговаривали крестьяне. – Такой грех чуть было на душу не взяли! Кто бы мог подумать! А ведь никаких сомнений, вроде бы, не было, – судачили озадаченные мужики.
Странник прожил в доме Зубовых до весны. Он часто ходил на край деревни, смотрел на дорогу, словно она манила его куда-то, но, видимо, понимая, что сил на продолжение пути у него нет, он всякий раз возвращался обратно. Зубовым хоть и не без труда, но всё же удалось вызнать у него его историю. Он жил в деревне под Питером со своими родителями и старшей сестрой Акулиной, но рано осиротел, родительский дом сгорел, а сестра к тому времени переехала в Москву. Себя он величал по-разному – то Алёшей, то Колей. Точно его имени и возраста выяснить так и не удалось. С пятнадцати лет он пошёл работать, хотя брали его неохотно, ибо был он немного юродивый от рождения. Когда ему исполнилось лет двадцать пять, он всё же устроился подсобным рабочим на Питерский механический завод. Хозяин экономил на работниках, заставлял их трудиться по 12, а порой и более часов в день. Однажды его заставили работать ночью при свете газовых фонарей. От усталости он потерял бдительность, зацепился одеждой за работающий токарный станок и чуть не лишился правой руки. Это происшествие поставило крест на его дальнейшей работе на заводе. Оставшись без средств к существованию, он направился в Москву к сестре. Разыскал её, но та не приняла его и, собрав небольшую котомку с провизией, выпроводила брата на все четыре стороны. Так он стал нищенствовать, бредя по белу свету, куда глаза глядят, надеясь лишь на милость Божию.
Со временем деревенские полюбили его, ласково окрестив Чудушкой. Бабы нередко подкармливали его, а он, надо сказать, в долгу не оставался – всем старался услужить, причём бескорыстно, не ожидая никакого вознаграждения взамен. Помогал он воду носить, заборы чинить, плотникам подсоблял избы ладить, а детишкам мастерил игрушки из берёсты.
Однако всем было видно, что он сильно хворает и быстро слабеет день ото дня.
Странник преставился в мае в аккурат на Вознесение Господне. Приехавший из города лекарь написал в свидетельстве о причинах смерти: «мучался животом». Хоронили его всей деревней. На могилке сначала поставили деревянный крестик. А ближе к осени мельник притащил сюда известняковый камень с собственноручно высеченной на нём эпитафией: «Путевому 1887» - так в те времена величали безымянных путников, так и не достигших цели своего земного пути, но представших перед Господом Богом, уповая на то, что Он сотворит с ними милость и истину.
