Далия Трускиновская - дипломант конкурса «Новая библиотека» в номинации «Печатные издания» (премия имени святых благоверных Петра и Февронии) 2020 года
Слово имеет силу,
Слово имеет власть.
Слово столкнет в могилу
Тех, кому время пасть.
Время уже готово!
Разум уже восстал.
Боже, пошли мне слово.
Слово вложи в уста…
Они уходят до рассвета,
Стыдясь своих ночных забав.
Ушел мужчина, и монеты
В ладонь мне вжал: держи, Раав.
Он получил на время тело,
Он заплатил мне хорошо,
Он быстро сделал это дело –
Мужское дело, он ушел.
Но он однажды истомится
И, как привычно, при луне,
Вернется к городской блуднице,
Живущей в городской стене.
Ее искусство люди знают,
О ней молчат, когда светло,
Но даже как-то уважают –
Ну, ремесло как ремесло.
А я, сложив в кошель монеты
И укротив их грешный звон,
В окно до самого рассвета
Гляжу. За мной Иерихон.
Иль поднимусь порой на крышу,
Когда позволит мне луна,
А там шуршат бесстрашно мыши
В снопах подсушенного льна.
Вот так живу – не зная счета
Мужчинам, просто, без затей,
И у меня одна забота -
Я не хочу рожать детей.
Я не хочу! Мне ужас снится –
Дитя, что плачет на руках.
И все, что надобно блуднице,
Вон – в заповедных пузырьках.
Я ненавижу этот город,
Где в жертву первенцев несут,
Богов, чей ненасытен голод,
Жрецов, чей проклят небом труд.
Да, платят им за их услугу!
Да, свято верят их богам!
Вчера я видела подругу –
Она несла младенца в храм.
Несла – и не споткнулись ноги!
Несла – и радостен был смех!
Она и муж смеялись – боги
Дадут за жертву им успех
В делах торговых, муж с товаром
Собрался в путь – удач в пути!
Отдать дитя – почти что даром
Большую прибыль обрести.
Еще жрецы дадут советы,
А после – крепок будет сон.
Дитя в огонь – в кошель монеты!
Не слышен крик – но сладок звон.
Что значит – крик? Всего мгновенье…
Соседи рассказали мне –
За год до моего рожденья
Мой старший брат погиб в огне.
О, как мне не хватает брата…
Моей опорой был бы он.
Я не забуду, что когда-то
Его сгубил Иерихон.
И проклинаю обреченно,
Ложусь, кляня, встаю, кляня…
Куда мне из Иерихона?
Никто нигде не ждет меня.
*
Я ночью плакала об этих
Во имя денег и удач
В печном огне погибших детях.
А что тут сделать? Плачь, не плачь…
Жрецов медоточивы речи,
Дороден каждый и богат.
Вот их бы бросить в эти печи!
И пусть горят! И пусть горят!
В ту ночь одна была на ложе,
Я и без них не пропаду.
Пусть нет гостей – мне лен поможет,
На день прокорма уж спряду.
На рынке, узнавая цены
На лучший лен, что спряден мной,
Я услыхала – перемены
Нас ждут, они грозят войной.
Враги сильны и непреклонны,
И каждый – грозный исполин.
Полки идут к Иерихону,
Ведет их Иисус Навин.
И говорили люди даже –
Не избежать нам злой судьбы,
Поскольку это войско вражье
Иному Богу шлет мольбы;
Что Он – един, что землю эту
И злобный наш Иерихон
Им не за жертвы, за монеты, -
За веру только отдал Он.
Шептались глухо и тревожно,
Боясь, что повлекут в острог;
Понять такое невозможно –
Как может быть единым Бог?
Я там услышала немало
И про войну, и про беду,
И все яснее понимала –
Ведь это те, кого я жду!
Кипер купила и алоэ,
Сыр, тыкву, финики, миндаль…
А после, у окошка стоя,
За Иордан глядела, вдаль…
Там, далеко, у Иордана,
Там встало войско отдохнуть.
И я кипер благоуханный,
Сплетя, повесила на грудь.
Благоуханье для блудницы –
Одна из правильных забот;
Быть может, ночью пригодится,
Коль распаленный гость придет.
Быть может… Нет! Тут дом разврата!
А если?.. Нет! Прикрой окно!
На слабых крыльях аромата
Летать блудницам не дано!
*
Торговец рыбой каравана
От Кинерета ожидал;
Он мне сардинок постоянно,
Больших и жирных, продавал.
Он – как и все, он раб обряда,
К обряду он навек прирос,
Ему сказали: так ведь надо,
На смерть он первенца понес.
Я выложила дно корзинки
В три слоя палою листвой,
Чтоб не оставили сардинки
Рассол пахуче-пряный свой.
Сквозь рынок – долгая дорога,
Обширен рынок, суетлив.
Могу себе позволить много,
За пряжу деньги получив.
Но шла по рынку, как в пустыне,
Лишь глядя на свои ступни,
Не улыбаясь ни мужчине,
Ни женщине – как мне они…
Шла – как спала, и вдруг проснулась,
Гул рыночный внезапно стих;
Остановилась, обернулась –
И увидала их – двоих…
В мужчинах знает толк блудница.
Они – из южной стороны.
Нездешние сухие лица
Нездешним солнцем сожжены.
Стоят средь рыночного гама,
И каждый – так плечист, поджар…
Паломники? Не ищут храма.
Купцы? Не смотрят на товар.
Я подошла – имею право!
Дает мне право ремесло.
- Нужна ночная вам забава?
Так вам, мужчины, повезло.
Ответил тот, что помоложе,
Чья шелковиста борода:
- Ты приглашаешь нас на ложе?
Придем, но ты скажи – куда.
И слов-то сказано так мало,
Но звуки речи – говорят!
Я угадала, угадала!
Нездешний выговор! И взгляд!
- Коль стража спросит – не стыдиться,
Ответить прямо, что ко мне
Идете, к городской блуднице,
Живущей в городской стене.
Я им известна, пусть немного
Пошутят – как не пошутить?
Укажут верную дорогу
И сами могут проводить –
Должна же польза быть от стражи –
Ведь у нее здесь мало дел.
И младший улыбнулся даже,
А старший странно поглядел.
Они ушли. Но я - за ними!
Туда, где башня и стена!
И не забавами ночными –
Огнем душа моя полна!
Я – следом, я легко ступаю –
Не обернулся ни один! –
И все яснее понимаю –
Прислал их Иисус Навин,
И тайны стен Иерихона
Им открываются сейчас,
Сильна ли башен оборона –
Оценит острый цепкий глаз.
Теперь – домой, чтоб угощенье
Готовить, с медом печь пирог.
Быть может, ради них прощенье
Пошлет мне их единый Бог…
*
Они пришли. Готов был ужин.
- Я не спляшу, не рассмешу,
Я знаю – только кров вам нужен,
Я вас о ласках не прошу.
Я знаю – вам грешить негоже,
Я буду здесь, внизу, одна,
На крыше вам устрою ложе,
На кучах сохнущего льна.
- Ты разве знаешь, кто мы?
- Знаю.
Безмолвно вас сюда зову.
- Ты нас ждала?
- Я ожидаю
Во снах моих и наяву.
Вы скажете – что может сниться
В своих грехах погрязшей мне?
Как верить городской блуднице,
Живущей в городской стене?
Вы ешьте, ешьте! Я слыхала,
Что войско собралось вдали,
Что ваш поход – всего начало,
Что вы лишь взять свое пришли.
Что ваш Господь подобен грому,
Что столп горящий вам светил,
Чтоб вы прошли по дну морскому,
Господь ваш воды разделил.
И в городе царит тревога –
Ведь город переполнен зла.
Должно быть, вашего я Бога
Звала безмолвно и ждала!
Я звонко выкрикнула это.
Стою, от страха чуть жива.
- Ты верой истинной согрета, -
Сказал мне младший, - ты права.
- Нет, это злым богам измена… -
И я спросила у гостей
С надеждой робкой и смиренной:
- Ваш Бог – он любит ли детей?
- Я понял. Это я заметил,
У храма постояв, когда
Несли их, - младший мне ответил. –
Здесь их приносят в жертву.
- Да.
- Он не приемлет жизнь ребенка.
Свою Он волю нам открыл
И сам Он отрока ягненком
На жертвеннике заменил.
Ах, что в душе моей созрело!..
Неужто светел мой удел?
Но младший спрашивал умело,
А старший слушал и глядел.
И знала о военной силе
Одна из городских блудниц!
Про лучников они спросили –
Тех, что на стенах у бойниц.
И я подумала немножко.
- Две сотни!
- Точно ли?
- Один
Мне пекарь, что для них лепешки
Печет, сказал – в день семь корзин.
Но есть еще – две сотни, что ли? -
Из дальней северной земли
В Иерихон по царской воле
Отряды лучников пришли.
- А всадники?
- Я не видала.
Что знаю – то и говорю.
У нас есть всадники, их мало,
Что служат нашему царю.
Они из дальних стран, похоже,
Они черны, грубы и злы.
- У них ослы?
- И мулы тоже.
Но главным образом ослы.
- А колесницы?
- Точно знаю,
У храмов колесницы есть.
Всего, наверно, насчитаю
Пять или шесть… скорее шесть…
Их все на праздники выводят,
И в них впрягается народ.
Кто их весь день таскать приходит,
Тем похвалу богам поет.
- А боевая колесница?
- О ней слыхала я одно –
В сарае у царя хранится.
Наверно, сломана давно.
- Копейщики?
- Да, этих знаю.
Но эти – стыд и срам сплошной.
Я тех на рынке замечаю,
Что служат в страже городской.
Они с прилавков сыр таскают,
При мне – козлятины кусок,
И ведь стоят, не убегают!
Потом с добычей – в кабачок.
Они – позор Иерихону!
У младшего – веселый взгляд:
- Они готовят оборону,
А в поле выйти не хотят.
Не отсидятся! Легче пены
Жрецов иерихонских глас.
Пускай у них двойные стены –
Двойное мужество у нас.
Сбылось? И в этом я повинна?..
- Так, значит, город обречен?
- Я знаю, что, впустив Навина,
Спасет себя Иерихон.
Так пусть откроет он ворота!
Отдаст нам царские венцы!
- Торговцам-то спастись охота,
Но не позволят им жрецы.
И до последнего мгновенья
Уже у смерти на краю,
Те будут возносить моленья,
Показывая власть свою.
- Ты нам была, блудница, рада, -
Сказал мне младший. – Ты добра,
И нам придумать что-то надо,
На это время – до утра.
Ты гибнуть не должна безвинно.
И старший подтвердил:
- Он прав.
И я тогда мужам Навина
Сказала:
- Звать меня Раав.
*
Они добры со мною были,
У их речей – нездешний слог,
Они поели, похвалили
Инжир, и сыр, и мой пирог,
Вина же оба пить не стали,
Сказали: им милей вода.
Я видела – они устали,
И младший согласился – да.
- Нам подремать бы до рассвета,
- Сказал, вовсю зевая, он.
- На плоских крышах жарким летом
Ночует весь Иерихон.
Идем!
Мы поднялись на крышу,
На льне я постелила им,
Просила только быть потише –
Ответил младший:
- Мы уж спим…
Заснул он сразу. Я спустилась
В свое жилище, прибралась,
Подсохшим сыром угостилась
И вновь на крышу поднялась.
Зачем? Не знаю. Полагала,
Что сон мужами овладел…
Но вот чего не ожидала -
Ведь старший очень тихо пел.
Он – пел! Молился? Об удаче?
Язык – чужой, мне не понять.
И молятся у нас иначе –
Руками нужно потрясать...
- О чем поешь? – его спросила. –
Ведь я ни слова не пойму.
- Как юноша стремится к милой,
И как она летит к нему.
- О юноше и о девице?
Не может быть… Ты мне не лжешь?.
Но как?
- Не знаешь, как стремится
Душа к любви?
- Не знаю…
- Что ж…
Он о любви подруге скажет,
Не в силах более молчать.
Он говорит: пускай же ляжет
Любовь на сердце, как печать,
И да пребудет там вовеки,
И ласки – лучше, чем вино.
Он говорит: великим рекам
Залить любовь не суждено,
Свою прекрасную встречает,
В ее устах – прозрачный мед…
- А что она? Не отвечает?
- Нет, и она в ответ поет.
Она ему: ночные тени
Уж тают, в путь, любимый, в путь.
Она ему: беги, оленю
Прекрасному подобен будь!
Беги, лети, благоуханный,
И к ночи снова приходи.
Ее возлюбленный, желанный,
Как кисть кипера, на груди.
В шатре ее он обнимает,
И дарит мед горячих слов,
Лобзаньем уст своих лобзает,
И знамя над шатром – любовь…
Ни в час соития ночного,
Ни в суете забот дневных
Я никогда такого слова
Не слышала из уст мужских.
Слова? Лишь жадные ладони.
Потом – полдюжины монет,
И – все. У нас в Иерихоне
Таких прекрасных песен нет.
- Петь о любимой и любимом,
Когда войска идут в поход?
- Но и бойцу необходимо
Знать, что его подруга ждет…
И я вздохнула – я встречала
На ложе гончара, купца,
Менялу, свата – но не знала
Пока ни одного бойца…
Но кто-то в дверь мою стучится…
Какой полночный шалопай?
И голос:
- Отворяй, блудница!
Дверь царской страже отворяй!
- Коль не открою – озвереют,
Я с лаской их принять должна!
Я к ним спущусь, а вы скорее
Укройтесь под снопами льна,
Их уложу ровней, разглажу..
Бегу! Шумят, кричат «открой!»
Мы все боимся царской стражи –
Не то, что стражи городской.
Ждал разговор меня опасный,
Тюрбан сорвала с головы –
На косы, после ночи страстной
Свободные, любуйтесь вы!
И вот – четыре злобных рыла,
И говорят:
- Нам донесли –
Ты чужестранцев приютила
Из южной вроде бы земли.
С тобой на рынке их видали,
Потом – у городской стены.
Тебя торговцы опознали,
Их тоже опознать должны!
И громче всех рычит пузатый,
С квадратной бляхой на груди:
- Веди сюда гостей проклятых!
Ты не расслышала? Веди!
- Да, я к себе их пригласила,
Один был истинно красив,
Но, видно, им не угодила –
Они ушли, не заплатив!
И смехом исказились лица:
- Вот справедливая судьба!
Не все же грабить нас, блудница,
Пускай ограбят и тебя!
И я была в тот миг готова
Отдаться каждому из них,
О плате не сказав ни слова,
Чтобы спасти гостей моих,
Хоть эти стражи пахнут скверно,
У каждого – вонючий рот…
- Вы их догоните, наверно,
У наших городских ворот.
Они, злорадные, заржали,
Так ржет балованный подлец,
Немного грудь мою помяли –
И с тем убрались наконец.
Внизу шумели. Стало тише.
Одно лишь знаю – спасены!
И я тогда скорей на крышу!
А косы плещут вдоль спины.
И младший из мужей Навина
Сказал, кинжал в ножны убрав:
- Велик Господь, Господь единый.
Ты нас не выдала, Раав.
- Бегите! Вам помочь сумею,
И вот – веревки под рукой…
Тут младший мне:
- Спросить посмею…
Скажи, как стала ты такой?
- Была стройна, была пригожа,
Любого взглядом покорю.
В тринадцать лет, созрев для ложа,
Была я отдана царю.
Нас было пять. Прошло два года –
И нам велели прочь идти.
Привет вам, голод и свобода!
Иного не было пути.
Сказать, что было дальше?
- Хватит!
Ответила ты на вопрос.
- Так. Он за это мне заплатит, -
Внезапно старший произнес.
И вот – услуга за услугу.
В душе ту клятву сохраня,
Пред Богом мы клялись друг другу:
Я их спасу – они меня.
Решили так – я из окошка
Вниз на веревках их спущу
И дам с припасами лукошко,
Веревки же наверх втащу.
Во рву окажутся, там сухо,
Всю воду выпила жара.
Потом бесшумно, словно муха,
Всползут наверх, вдали – гора…
- Где виден склон, туда ступайте,
Там, затаившись, надо ждать,
И трое суток отсчитайте,
Чтоб перестали вас искать.
Путь крут, тропинки не пологи.
Оттуда виден будет вам
Иерихон и все дороги.
Я дам лепешек, сыра дам.
Потом – давильни старой мимо,
И от нее – правее взяв,
Вдоль длинных стен, – к реке, к Сиккиму,
А у Сиккима можно вплавь.
И младший радостно смеется:
- Ты отвела от нас беду.
Веревка красная найдется
В твоем хозяйстве ли?
- Найду.
- Когда придут сюда, под стену,
Войска, когда придет война –
Тогда веревку непременно
Спусти из этого окна.
Ты гибнуть не должна безвинно!
Есть клятва меж тобой и мной.
То будет знак – бойцы Навина
Спасут тебя с твоей родней.
Так младший мне сказал. Кивнула…
Веревки вместе я сплела,
И ловко все узлы стянула,
И петли младшему дала.
Полез он первым, полз беззвучно,
Как будто мышь ночной порой,
Спустился вниз благополучно,
Тогда полез за ним второй –
И вдруг внезапно подтянулся,
Держась за подоконник, он,
И чуть заметно улыбнулся,
Сказав:
- Меня зовут Салмон.
*
Вот ночь прошла. Я посчитала
И поняла, что у меня
Есть до ужасного начала
Скорей всего, четыре дня.
Должно хватить? Конечно, хватит.
Послушают меня? Как знать…
Мои подачки тетка тратит.
Что ж, попытаюсь их собрать.
Хотя охотней бы собрала
В жилище у себя детей –
Я клятву о родне давала.
И я не обману гостей.
Мне было страшно. Но сноровка
Моих не покидала рук.
Я красную плела веревку –
Работа гасит мой испуг…
И вышла в город, отыскала
Дома, в которых – вся родня.
Я даже не напоминала,
Как отрекались от меня.
Была изругана я смело,
И все же - их к себе звала!
Я ложь придумать не сумела,
Сказать им правду – не могла.
И день, длиной подобный веку,
Настал – вовеки незабвен.
- Отряды переходят реку! –
Кричат дозорные со стен.
- Река иссякла перед ними!
Они пешком идут по дну!
Я знала – это Божье имя
Вот так ведет их на войну…
Я вышла в город. Общий ужас!
Кричат, вопят, судьбу кляня.
Одна мечта жены и мужа –
Доставить жертву для огня!
Толпа у храмов дико бьется
- Так бьется, издыхая, зверь.
Кто первый к двери пропихнется,
Кто первый кинет жертву в дверь?
И плачут маленькие, плачут,
А старшие – кричат, кричат!
Безумный жрец в восторге скачет,
А печи воют и рычат!
Народ толпится, ужас длится,
Восходит к небу черный дым,
И хлопья копоти на лицах…
Спастись самим, спастись самим!
Они должны открыть ворота –
Они детей в огонь несут!
Вопят жрецы, рыдает кто-то…
Ну, значит… Значит – Божий суд.
Но вот что я забыла!
Есть у меня еще сестра.
Торговка медом говорила,
Что ей рожать вот-вот пора.
А муж ее – служитель в храме…
Он не учен, он не умен –
И все, что сказано жрецами,
Немедленно исполнит он!
Покорна дураку сестренка –
Бежать, лететь, а не идти!
Хотя бы этого ребенка
Еще сумею я спасти!
Я не вела ее – тащила.
Она была, как демон, зла,
Она мне руку укусила,
Пинками я ее гнала.
В моем жилище все укрылись,
Как мыши в глубине норы:
Мой дед, чьи мысли помутились,
Старуха-тетка, две сестры,
Племянница, ослепший дядя…
Другой я не нашла родни.
Молчала я, в окошко глядя,
А говорили лишь они.
- Войска врага уж на пороге,
Их шум и злость, их грязь и вонь.
- Мне страшно! Гневаются боги!
И голоден печной огонь!
- Жрецов почтенных, возмущенных,
Послушай! Мало жертв мы жгли!
- Ах, если бы и нерожденных
Мы в жертву принести могли!
Мне это чудится иль снится?
Я помешалась от хлопот?..
Сказала так моя сестрица,
Ладонью гладя свой живот!
Я закричала:
- Дура! Дура!
Опять младенцев – в пасть огня?!
А тетка поглядела хмуро
И замахнулась на меня.
Жалеть зловредную старуху,
Как я жалела много лет?
И я дала ей оплеуху.
И бранное словечко вслед.
От возмущенья сердце бьется,
Готово выпрыгнуть – а тут
Ужасный крик со стен несется:
- Они идут! Они идут!
Шло войско – в белых кетонетах,
Шло по путям своей земли,
А впереди Ковчег Завета
Его священники несли.
И встали лучники к бойницам,
И стрелы – в крепких их руках,
И ждут… Мне не видны их лица,
Но знаю я – на лицах страх
Вот бесконечная колонна,
Чей Богом путь благословен,
Пошла вокруг Иерихона –
Вдоль городских высоких стен.
Они идут неторопливо,
Уверенно – за строем строй,
И каждый воин молчаливый
Несет свой щит над головой.
Идет – и не ускорит шага!
И отражает стрелы он.
Так вот, какая ты – отвага…
Идут. Один из них – Салмон.
Круги – и сбилась я со счета.
Напрасно гимн богам пропет…
Есть время отворить ворота!
Спасти себя, свой город… Нет.
И круг седьмой. И войско встало.
Стоит с мечами наголо.
Стоит – как будто ждет сигнала.
Нам дали время. Истекло!
Напрасно верили и пели,
Напрасно лгали нам жрецы.
И трубы громко загудели,
И подхватили звук бойцы.
Жрецы завыли, как гиены –
Но в их устах – бессильный яд.
Один лишь голос рушит стены –
И камни с грохотом летят.
Один лишь голос – и руины…
Я их запомню навсегда –
И мерный шаг бойцов Навина,
И трубы Божьего суда!
Вот войско чуть подальше встало,
Без боя город одолев.
Его ждала, его узнала –
Так вот какой ты, Божий гнев!
Но лишь в одном – в одном лишь месте
Остался цел кусок стены
В котором я – с моими вместе.
Мы спасены, мы спасены!
Родня как будто онемела.
А я ведь этого ждала!
Мое жилище уцелело –
Веревка красная спасла!
Велик Господь, Господь единый!
И впредь меня, Господь, храни!
Вот подошли мужи Навина –
И снизу нам кричат они:
- Бегите, убегайте сразу,
Не станет долго ждать война!
Мы выбежали по приказу,
За нами рухнула стена.
В Иерихон вошли отряды,
В ушах – многоголосый стон,
И гибнет, не познав пощады,
Мной проклятый Иерихон.
Друг к другу жмемся, а над нами –
Все небо в дыме и пыли.
Там рушатся дворцы и храмы,
И печи, где младенцев жгли.
И долго мы вот так стояли,
Испуганные беглецы,
И нас безмолвно охраняли
Навина грозные бойцы.
А мы – растерянно, смущенно
Чего-то ждем. Невдалеке
Я вдруг увидела Салмона.
Идет ко мне, и шлем – в руке.
Я, спотыкаясь, побежала
По кучам камня и песка,
С волос слетело покрывало,
В грязи сандалии – пускай!..
Бегу, не мучаясь виною,
Со взглядом тело – заодно!
Родня осталась за спиною,
Что с нею будет – все равно.
Их злая дурь мне надоела.
Кричали что-то вслед они.
Я их спасла – мне больше дела
Нет до моей дурной родни.
Жила без них – и жить готова
Без них еще хоть сотню лет!
Он смотрит на меня! Ни слова –
Одни глаза, в которых свет!
Мой бег – полет, что в жизнь длиною.
К нему рванулась всей душой!
- Пришел?!
- Пришел.
- Так будь со мною,
Мне платой – то, что ты пришел!
Сказала. Сердце замирает,
Душа – в огне, и плоть – в огне.
- Молчи, Раав. Наш вождь – он знает
И о тебе, и обо мне.
Дай руку. Нечего дичиться.
Он ждет из всех – тебя одну.
И приведу я не блудницу,
А приведу к нему жену.
- Жену? Меня?.. Но это тело
Принадлежало многим – нет,
Я не могу!..
- Мой выбор сделан.
Господь благословит обет.
Твой счет пред Господом оплачен,
К иной судьбе себя готовь.
Шатер мой скромен и невзрачен,
Но знамя над шатром – любовь.
