Книге Ольги Орловой «Достигайте любви. О жизни архиепископа Костромского и Галичского Алексия (Фролова)» присуждено третье место в номинации «Лучшая публицистическая книга» Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу» 2023 года
Разве может быть что-то важнее общения с Богом?
Сам владыка Алексий вспоминал такой поразивший его ещё на первом году обучения в семинарии случай:
«Мы стояли на клиросе и пели вечернюю службу. И тут в одной из Миней, стареньких Миней, так как тогда ещё было трудно с богослужебной литературой, я увидел удивительную надпись прямо в книге: “Сегодня французы вошли в Москву”. Это было написано чернилами, старым почерком, – то есть надпись была сделана действительно в 1812 году, – и очень так кольнуло сердце: как всё близко, сберегается здесь, – в Боге всё сохраняется сквозь века.
А на следующее утро я готовил для службы богослужебные тексты, и вдруг отец Матфей заказывает Херувимскую “На разорение Москвы”. …Всякое ныне житейское отложим попечение...
Я потом уже подумал, как удивительным образом всё слагается.
Вот представить себе: священник на сельском приходе где-то недалеко от Москвы (наверняка, сейчас это место входит в её состав) совершает Божественную литургию. Москва горит, – возможно, даже полыхает так, что и в этом храме всё освещается заревом… Столица всего государства объята пламенем… Там грабят, убивают людей, а вот тут священник совершает службу, и: …всякое ныне житейское отложим попечение.
Какое же нужно иметь мужество, сколько необходимо проявить вот здесь (показывал на сердце) любви к Богу, когда вся Москва горит, уничтожается врагом, с упованием произносить: …всякое ныне житейское отложим попечение… Потому как: разве может быть что-то важнее общения с Богом?»
Потом уже, будучи наместником, беседуя в своём кабинете, отвлечётся, бывало, на какую-нибудь хохму, – смеялся, например, что застал, ещё в Академии в Лавре, одного такого упитанного монаха, тот встанет у окошка:
– Хорошо в монастыре жить: накормят, напоят, увезут, привезут. Вот как раз, – следит глазами, – машинка поехала за продуктами, спаси её, Господи.
Иногда для разрядки и напевал – и не только церковные песнопения, мог и модный мотивчик (истолковывая, правда, на свой духовный манер) подцепить.
«Как-то так сидишь с ним, – вспоминают, – разглагольствуешь о чём-то поднимающем настроение. Как вдруг – щёлк!!! Как будто явь треснула. Все – как в рот воды набирали. “Молния, что ли, ударила?” – оглядываются по сторонам. А Владыка так серьёзно:
– Жив Спаситель, – обернётся тоже, замолчит.
У него была в келье огромная икона Спаса. Сразу так весь подтянется:
– Что-то я разболтался.
Это у него иконы так трещали. Он постоянно был в богообщении».
Ещё и про годы в семинарии рассказывал, что проходя мимо Богородичной иконы, что стояла в пролёте между этажами, он всегда поклонялся Богоматери, а тут как-то прошёл мимо, захваченный раздумьями… И тоже услышал в спину – треск!!! Громоподобный! Точно та реальность требовала его включённости. Вернулся – приложился, прощения попросил.
А однажды подарил икону Леониду Петровичу Решетникову:
– Вот, Леонид, эта икона будет звучать каждый раз, когда ты задумаешь что-нибудь негодное.
А тот и повесил её у себя как подарок духовного отца поближе – прямо в изголовье. «Опрометчиво!» – как смеялся потом. Лёг спать, только глаза закрыл… А она зазвучала! Как гигантская гитара, – такой солидный с отголосками звук: тры-ы-ынь! В панике вскакивает с постели, – решил всё-таки перевесить сей дар. «Надо же и поспать всё-таки! А то, как тут заснёшь…»
Это владыка Алексий ещё со своих семинарских да академических лет, с работы в ЦАКе (там тоже звучали иконы) натренирован…
«Дышите кислородом вечности!» Общность с отцом Кириллом (Павловым)
Анатолия практически постоянно, вспоминают, утром и вечером можно было застать в академическом Покровском храме. Их к этому сподвигали и преподаватели, – был у них любвеобильный такой старчик заслуженный профессор, Алексей Иванович Георгиевский, он всё побуждал ребят:
– Дышите кислородом вечности! Очень важно быть в ограде церковной! Почаще бывать на службах.
Ещё по храму святых апостолов Петра и Павла на Яузе Анатолий привык неспешно готовиться к богослужению, – приходил за 30-40 минут, как один из последних и покидал храм. «Никогда не спешите уйти из храма», – будет потом рекомендовать пастве.
По выходным он на одной из Литургий пел в хоре у отца Матфея (Мормыля), на другую службу приходил помолиться или уже служить, будучи диаконом. Точно так же и студент Иван Павлов – впоследствии архимандрит Кирилл – посещал по воскресеньям до трёх Литургий (две лаврских и третью у духовника, протоиерея Тихона Пелиха, в Ильинском храме близ Лавры). У отца Кирилла со своих ученических лет в Лавре и исповедовался будущий владыка Алексий.
Многие отмечают их внутреннее сходство. Рассказывает епископ Георгиевский и Прасковейский Гедеон (Губка):
«Иногда отец Алексий, ещё даже иеродиаконом мог и без слов разрешить тебе все вопросы. В этом он был уже тогда, в свои молодые годы, по духовному устроению похож на отца Кирилла. К тому тоже достаточно было просто прийти, посмотреть на него – и ты забывал, что хотел спросить, что тебя волновало.
Помню, был период, когда отец Алексий, сломав ноги, ходил с гипсом. Ни разу мы не услышали от него слова ропота или даже намёка на то, как ему больно, неудобно и прочее, хотя травмы были тяжелейшие. Был там в алтаре Покровского академического храма такой уединённый уголочек, он туда спрячется, пока не мог служить, и молится там всю службу.
Но мы его там заставали и до начала службы. Подойдёшь к нему что-то спросить, а он так обопрётся на костыли и весь к тебе обратится, – только одно это уже тебя пробирало. Такой образ человека не самомнительного, служащего другим.
Это его расположение к людям выражалось ещё и в том, что у него внутренняя улыбка всегда была... Вроде внешне он такой собранный, самоуглублённый, а веселие духовное рядом с ним всегда ощущалось. Посмотришь на него – и на душе радость!»
– Вот, говорят, радость... А какая может быть радость вне Церкви? – как-то обмолвился Владыка.
Или цитировал, бывало, полученное им от маленькой, лет трёх-четырёх, девочки откровение: «Счастье – это есть часть с Богом». Он умел ненавязчиво привить этот благодарно ликующий дух церковности. А если и воцерковлённому тебе чего-то не хватает, значит, в твоей церковной жизни что-то не так.
Один из сотрудников Новоспасского монастыря однажды признался: «Владыка, знаете, почему мне плохо? От недостатка полноты церковной жизни» (хочется на службу сходить, прочитать что-то из богослужебных, житийных текстов, а загруженность по работе не позволяет). И архиерей согласился.
«Когда ты петушился, он мог осадить тебя, – вспоминают, – а когда говорил с сокрушением, всегда был солидарен. Пусть он и не произносил, как преподобный Серафим Саровский, вслух: Радость моя, Христос Воскресе! – но на сердце после того, как просто подойдёшь к нему, возьмёшь благословение, – была Пасха».
И кстати, тот же самый сотрудник диву давался: когда он учился заочно в семинарии, вместо учебной подготовки из раза в раз что-то срочно требовалось...
– У меня завтра экзамен...
– Поручение Святейшего.
Но Владыка молился, и все экзамены тот сдавал на пять или разве что на пять с минусом, – они ещё и выпадали на такие даты, как, например, память почитаемого обоими святителя Филарета Московского! И сдавать тогда надо было, если не Катехизис, святителем же и написанный, то Историю Церкви, которую владыка Алексий некогда преподавал.
Под бдительным присмотром Преподобного
Владыка на протяжении всей жизни сохранял особую молитвенную связь с преподобным Сергием Радонежским (которому, известно, и молятся, в том числе об успехах в учёбе), как неукоснительно посещал братские молебны у его мощей и во время своего обучения в МДАиС. Хотя это не вменялось в обязанность семинаристам. Но он чаял поступления в число лаврской братии. Правда, академическое начальство имело на него свои виды и в итоге не отпустило. Как когда-то и глубоко чтимого им отца Симона (Новикова), кого при всех его академических и административных достижениях сам преподобный Сергий именно за ревность в богоугождении приводил в пример:
– Вот отец Симон молебны не пропускает, – предстал Преподобный прямо у кровати в келье решившего было в то утро подольше поваляться монаха. Тот вскочил и побежал в Троицкий собор.
Как являлся преподобный и знакомому Анатолия (имя владыки Алексия до пострига) – схиигумену Селафиилу (Мигачёву), когда тот, не выдерживая нападок, неизбежных на монашеском пути, решил уйти из обители. Собрал свои пожитки в сумку, присел на дорожку, и – когда уже брался за ручку поклажи, – на его руку внезапно легла другая…
– Если ты всё выдержишь, то станешь настоящим монахом, – и этот голос был исполнен такой неизъяснимой любви, что тот сразу же расплакался:
– Я всё буду терпеть, Преподобненький!
И вот ещё история из рассказанных Анатолию лично. Он с юности и на всю жизнь сохранил тёплое ласковое отношение к богомольным старушкам, – как и владыка Питирим (Нечаев), любил с ними общаться. Одна из них и поделилась с ним как-то случаем.
…Она жила неподалёку от Лавры, идёт на братский молебен и думает: «Как же это преподобный Сергий заботится обо всех? Нас так много, мы все разные...», – и так её этот помысел стал одолевать, почти уже сомнение: «Как же это возможно?» Как вдруг, входя во Святые врата, видит: кто, что, где в Лавре в данный момент делает!! Всех и сразу! Кто-то только проснулся, умывается; другой читает молитвы; третий просфорки к службе готовит; в Духовной академии студенты будят друг друга… Ей вся Лавра мигом открылась точно в некоем разрезе, и внезапно в сердце ответ: «Как же о таких не позаботиться?» И так ей радостно стало: вот все молятся, оказывается! Радеют о благодати, славят Пресвятую Троицу!
Такие откровения не могли не вдохновлять. Владыка, потом уже пересказывая другим, проводил параллель в отношении последнего случая, что так же Преподобный видел всё, что происходит на Куликовом поле: кто-то ранен, другой оседает, убитый, – молился обо всех. Так же он и нас всех видит, и мы – воины Христовы, каждый ведущий свою брань.
Опять любовь, любовь до конца, до смерти
Есть только Бог и я, – доколе я этого не признаю, сердце моё не успокоится, – убеждал Владыка, ссылаясь на слова преподобного аввы Алония. Что бы ни случилось, – это Отец бьёт всякого сына, которого принимает (Евр. 12, 6). «А сын всегда обязан, если он сын, оправдать бьющую, врачующую руку Отца. Вот в этом удивительном строительстве отношений Божественной и человеческой личности и кроется, – подсказывал, – смысл нашей жизни».
В особенности это касалось монашествующих. После пострига, бывало, скажет: «Во время испытаний всеми силами нужно держаться за подножие Креста Господня и говорить:
– Ты меня, Господи, спасаешь, а эти люди милостью Твоей посланы ко мне, чтобы я увидел немощи своего сердца, свою испорченность, развращённость.
Если же я живу вне своего сердца – я не монах! Я даже ещё не родился как монах, если я разрешаю себе оценивать поступки других людей».
А когда мы с любовью, говорил, будем принимать всякую скорбь, то Господь поможет. Любовь как совокупность совершенств (Кол. 3, 14) может быть даруема Богом и в момент постигших испытаний: «Вот здесь да не отчаивается человек, именующий себя христианином. Придёт время… Мы шаг за шагом собирали Божественную благодать, мы понуждали себя исполнять добродетели, ходить в церковь, побуждали себя любить, не отвечать злом за зло. Мы совершали христианский подвиг, и видя нашу благочестивую жизнь, Господь сподобит нас, пускай даже на смертном одре, примириться со всеми. И в этих чрезвычайно болезненных, возможно, муках, когда придёт это время, мы должны оправдать Бога. Оправдать Бога не только потому, что я заслуживаю всех этих наказаний, но, если Господь дарует мне возможность перенести эти скорби и боль, следовательно, Он меня любит, и мне только необходимо заставить себя оправдать Его. В самую трудную минуту моей жизни сказать: слава Богу за всё!» Писал же апостол Павел: вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него (Фил. 1, 29).
Владыка напоминал, когда на преподобного Серафима Саровского напали разбойники, тот, имея огромную физическую силу, внял голосу в своём сердце: «Смирись!» И он отбросил топор, отдав себя на истязания. Такой же, как и у преподобного, помысел: «Ты, Господи, знаешь жить мне или умереть», – был и у архимандрита Иннокентия (Просвирнина), когда его зверски пытали бандиты. Израненного, в том числе ножом, его накрепко связали телефонным проводом, подтянув ноги со спины и петлёй туго передавив горло. Бросив, как им казалось, бездыханного, занялись сейфом. А отец Иннокентий только потом как-то обмолвился, что развязал его преподобный Серафим… У него же страдалец учился и прощению.
«Ибо если бы батюшка Серафим не простил своих обидчиков, не явилась бы Божия Матерь, исцелившая его, – отмечал потом в проповедях владыка Алексий. – И если бы преподобный не простил избивавших его, не пришли бы эти разбойники в монастырь и не стали бы монахами. Да и он сам, если бы не смирился, а потом также по смирению не покрыл своей любовью это причинённое ему зло, не стал бы тем пламенным Серафимом и не было бы у нас такого проповедника любви Христовой, ещё столь многих и многих обратившего и обращающего».
А то и, улыбаясь, вопрошал:
– Что же, надо было и новомученикам и исповедникам Церкви Русской обратиться в Гаагский суд с требованием исполнения законов? А были бы святые, возьмись эти люди удовлетворять исключительно свои потребности, взыскивая прежде всего сохранения прав и свобод человеческой личности? Ведь не было бы святых, если бы они только верили в Бога, но не доверяли Ему! Опять любовь, любовь до конца, до смерти».
«Лучше умереть, чем согрешить…» – не уставал напоминать Владыка слова батюшки Серафима. А мы и грешим-то в борьбе за преференции для своего «я», о чём Владыка писал ещё в своей ученической работе. Как там же отмечал, что святость – это естественное состояние христиан: «Страшно, – предостерегал, – когда люди начинают говорить: ну, это не для меня, это для святых. Мы тогда ставим в своём сердце чудовищную непреодолимую преграду для милости Божией. Сюда, в эту стену, Господь уже не достучится. Ой, это для святых; ой, да это не для меня; ой, я так не могу.
Как только не стучит Господь в человеческое сердце через слово – слово Евангельское, слово апостольское, богослужебное, через агиографическую, агиологическую литературу да в любой момент – через слово духовника или старца, старицы – но готово ли моё сердце услышать? Предуготовано ли молитвой, страданиями на кресте и терпением в них только самого себя, не других людей – ни в коем случае! Нужно приучить себя слушать только Бога. Но обвинять только себя. Оправдывать себя – упаси, Боже. Терпеть надо не других, а нужно научиться терпеть только самого себя – на кресте! Распинаемого!»
Когда при отце Виталии (Сидоренко) кто-то заикнулся, что сейчас уже не может быть таких великих святых, как в прежние века, тот тут же пресёк эти сомнения:
– Сила благодати та же, что и во времена апостольские, всё дело в нас самих.
Точно так же, как и на вопрос о том, есть ли сегодня такие подвижники, о которых читаем в патериках, отвечал утвердительно:
– Мы их видим, слышим, с ними бываем, но не имеем веры и послушания, какие были у древних отцов, потому мы их и не знаем.
Материал предоставлен автором
