Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Даниила Герасимова, который стал победителем VIII сезона Конкурса среди учеников 8-9 классов
ДАНИИЛ ГЕРАСИМОВ
Муниципальное казённое общеобразовательное учреждение
"Перемышльская средняя общеобразовательная школа"
Педагог: Елена Васильевна Николаева
Шкатулкам Прометея
Заочный этап
- Деда, а вот это что? – светловолосый мальчик покрутил колесо прялки. – Это такой велосипед что ли?
Старик залился смехом.
- Лесопед говоришь, Антошка. Да куда ж на етом-то укатишь? Это бабки твоей рукодельня.
- И зачем тебе столько хлама, деда? Ты же этим не пользуешься.
Каждое лето Антон неизменно проводил в деревне у дедушки и бабушки. Он с нетерпением ждал каникул и планировал, что ещё они могут смастерить вместе с дедом. Ведь такой контент был востребован в социальных сетях, а мальчик не отставал от тенденций и уже в 5 классе вёл свою собственную страницу. Каждый раз доставая телефон и фотографируя всё подряд, Антон пытался поймать что-то новое. Но ему это никак не удавалось. Здесь, на пыльном чердаке, света было совсем мало, и фотографии получались смазанными.
- Ишь, опять своей железякой крутит, выдюжи немного. Сам просился сюда помогать.
Договор и правда был такой. С самого детства чердак для Антона был сказочно далёкой сокровищницей. Старая железная лестница, прикрученная непосредственно к стене, всегда была запретным местом. Стоило матери только увидеть, что он пытается на неё забраться, как он тут же получал хорошую взбучку. От этого становилось ещё любопытнее, что же скрывалось там, наверху. Прошлым летом дед пообещал, что они наконец-то разберутся на чердаке, и Антон весь год провёл в ожидании лета. И вот, когда он увидел это таинственное место, пыл немного угас. Здесь было столько всего накидано, поставлено и разложено, что глаза разбегались. Однако ничего по-настоящему захватывающего не было.
- Деда, ну скажи, вот зачем это все хранить? Это же хлам!
- А зачем ты всё крутишь своей железкой? – дед аккуратно лавировал между кучками всякой всячины.
- Я первый спросил. И я не кручу, я фоткаю. Это память. Снимки останутся в моём телефоне. И не только в нём, но и в облаке. Будут всегда-всегда. А это всё, - Антон обвел руками, - это всё рано или поздно отправится на помойку.
Дед лишь хмыкнул.
- Ишь какие, в облако отправит. Кому там в облаке-то ваши фотографии смотреть? Да и какая это память? Вот щёлкнул вещь, и что? Ну прялка и прялка. Глянь на фото, да таких прялок «тыщи». И что же в этом памятного? Раньше фотография была одна, с семьёй. Её вешали на стену и вспоминали, как долго собирались ради неё. А это облако ваше не память, Антош, это фантик. Тут и балакать нечего.
Антон насупился и молча сел на древний табурет. Дед лишь мельком взглянул на внука и скрылся за большим секретером, стоящим посреди чердака.
- Вестимо, всё это отправится в мусор скоро, - примирительно издалека послышался голос деда. – Но до тех пор каждая безделушка хранит свою правду. Правда в памяти, смекаешь, дружок? А то любит нынешнее поколение всё переворачивать. И зверь уже не зверь, а агнец Божий.
- Я тебя не понимаю, деда, - ещё немного обиженный Антон пошёл в глубину комнаты.
- Поймёшь, вырастешь и поймёшь.
- Я слышал, вы с бабулей вчера долго спорили.
- Да услышала, старая, по ящику бредни тупоголовых,что, мол, фашисты боролись за лучшую жизнь, и как начала реветь. Я ей говорю: «Что ты, дура старая, ополоумела что ли? Нечего верить всяким россказням из ящика, сейчас каждый дурак свою правду гнёт. Да только от правды там фига с маслом. Нет там правды».
- А где она, правда тогда? – Антон выглядывал из-за плеча деда, пытаясь понять, на что он так пристально смотрит.
Дед не ответил на вопрос внука и достал из шкафа шкатулку, покрытую пылью. Внутри неё было что-то, завёрнутое в потрескавшуюся кожу.
- Что это? – Антон подошел ближе.
- Правда. Моя правда.
Дед опустился на скамью.
- Знаешь, внучек? Я ведь уже и забыл, каково это… - Антон выжидающе смотрел на содержимое шкатулки. – Садись, покажу, что есть такое правда и память.
Мальчик устроился рядом, а дед продолжал.
- Мне ведь сколько было, лет десять, когда фашисты пришли в нашу деревню. Как тогда было, нас из избы да землянку рыть, коли хочешь под крышей ночевать. Так и у нас было, правда, отец на фронте, а мы с матерью вдвоём, кой-как с Божьей помощью обустроились. Зимы тогда стояли лютые, снега наметало по шею…
Январь 1942
Мороз трещал в ветках деревьев, а снега утром намело, что выбраться из землянки стало целым испытанием для мальчишки. Мать прокашляла всю ночь, а с каждым её тихим хрипом сердце Ваньки замирало. Но под утро она всё-таки смогла уснуть, а мальчику нужно было найти, чем поддерживать тепло в этой земляной комнатке. Бросил взгляд на избу, которая несколько месяцев назад была его домом, из трубы валил дым столбом, а тепло печи согревало ночами. Как приятно было растянуться на тёплых камнях! Но пришли они… Мигом выгнали всех из домов. Ванька сжал кулаки и плюнул. «Ну, сволочи, всех бы вас перебить!»
Начальник фашистский был лютым зверем. Все местные жители, только увидев его, прятались с глаз долой. Одет всегда был по форме, высокий, а взглядом пронзал насквозь. Ваня лишь пару раз сталкивался с ним, несмотря на то что жили они в двух метрах друг от друга. Не только местные боялись его, но и подчинённые то и дело переминались, прежде чем войти в дом и что-то нервно лепетали на своем гремучем языке. Никто и не помнил, как он заслужил себе такую славу, но холодный рокочущий голос раздавал приказы, которых никто не мог ослушаться. Никто не осмеливался бросить ему вызов.
Но не все лишились своих теплых домов. Витька, по прозвищу Червяк, в первый же день смог выказать свое почтение и предложить услуги новым хозяевам. Прозвали его ребята так, потому что тот самый начальник бил его до полусмерти, а он извивался, как червь, всё уверяя, что будет служить им преданно и верно. Глупый, что сказать, ведь они вряд ли хоть слово по-русски поняли. Но сделали его главным надзирателем за порядком в нашей деревне и позволили остаться жить в доме. А он уж не подвёл своих хозяев.
- Эй, ты чо удумал? – Ваня услышал противный гнусавый голос за спиной. – Замышляешь что?
Червяк жевал хлеб, причмокивая, а у мальчика свело желудок, он уже и не помнил, когда ел в последний раз, не говоря уже о хлебе.
- Вот думаю, когда же твою рожу противную фрицы растопчут.
- Повежливее, а то я ведь и поколочу. Мне же за это ничего не будет. Отвечай, куда собрался? – схватив Ваньку за шиворот, он замахнулся.
- Да в лес я, в лес. Мамке плохо, тепло нужно, а ветки давно кончились. Надо набрать, пока совсем не потухла печка. Пусти же.
- То-то же, и не смей мне дерзить. Слышал тут: начальникам моим сказали вас извести всех, раз не хотите служить. Помрёте, как мухи... Пшел вон.
Мужик с размаху бросил мальчика в сугроб. В сердце Ваньки пробежал ток.
- Скорее бы наши вернулись, чтобы настучать по твоей предательской роже, - крикнул мальчик, улепётывая со всех ног.
«До вечера успею, там ещё немного потеплится огонек». До лесу было не слишком далеко, но глубокие сугробы задерживали в пути. Набрав очередную горсть снега в рот, чтобы заглушить голод, Ваня продвигался шаг за шагом, собирая ветки. К вечеру мороз начал крепчать, а мальчик гордился тем, как в короткий срок научился мастерить вязанки. Раньше они только и рассыпались, как бы крепко он их ни перевязывал, а теперь можно было гордиться и размерами, и крепостью. Путь домой всегда кажется гораздо быстрее, хоть на улице и смеркалось. Ветер задувал сильнее, а снег повалил такими хлопьями, что на метр впереди ничего не было видно.
Переступив порог землянки, Ваня замер. Его обдало холодным воздухом, что он даже сразу и не понял, что попал внутрь. Из угла доносился хрип матери. «Жива». Но всё тепло выветрилось, словно здесь не топили уже несколько суток. Печь должна была подержать тепло хоть немного. В темноте мальчик никак не мог найти свечу и спички. На месте их не было. Тогда он стал искать огниво, но оно тоже кануло в небытие. Наощупь добравшись до печи, он почувствовал влагу и холод. Ваня открыл дверцу печки и сунул туда руки. Вместо тёплых углей его пальцы встретились с холодной кашей.
Страх сковал его полностью. Кто-то специально залил печь, да ещё и забрал всё, чем можно было попытаться ее разжечь. Громкий лающий кашель матери заставил мальчика сбросить оцепенение. «Что делать? Ночь без тепла мы точно не протянем. Мама не протянет… Сволочи фашистские, мало вам всё». Он выглянул наружу и прикрыл дверь. «В нашем доме точно есть ещё спички, но что будет, если меня поймают?»
Выбора у него не было. Крадучись по пояс в сугробах, он очень долго преодолевал пару метров, разделяющих землянку и избу. Из сеней тянулся запах похлёбки, в очередной раз напоминая, что сегодня мальчик ещё не ел, даже не успел подогреть кипятка матери. В первой хате раздавалась чужая речь и громкий смех. «Пусть смеются, главное - найти спички, и побыстрее». Но обшарив все полки, Ваня совсем поник. На террасе стояла темень, такая, что дальний угол вовсе не было видно. Тут дверь приоткрылась, а он юркунул под скамью. В сенцы вышли несколько человек в военной форме, а за ними лебезил гнусавый голос.
- Так вот, как же … Я ему раз по роже, - Червяк показал на себе удар по щекам. – А он как дал дёру, - он пробежал на месте. – Я говорю, ну погоди, отродье… На тебе водички. Два вот таких, - он тыкал на ведро, - снега насыпал ему, чтоб поняли -то. Вон туда, - тыкает в окно. – Холодно теперь ему будет, брр, да и разжечь-то теперь нечем. Для убедительности он потрясся и показал на свёрток.
Немецкие солдаты похлопали Червя по плечу, бросив корявое «поняль» и вернулись внутрь. Дикий гнев и ненависть захлестнули Ваню, не позволяя вылезти наконец-то из-под лавки. Слезы душили от несправедливости и безвыходности положения. Теперь стало ясно, кто причина их с матерью гибели. Словно во сне, выбираясь из бывшего дома, он не замечал ничего, даже как в сенцах пахло дымом сигарет, а в дальнем углу то и дело алел красный огонек.
Пробираясь по снегу к землянке, Ваня не мог заставить себя идти быстрее, ведь он точно знал, чем закончится эта ночь, если он не найдёт огня. С каждым шагом он просил Бога подать ему хоть какой-то шанс на спасение. В такую метель до ближайших соседей будет сложно добраться, но он сможет, только бы Бог дал ему сил. Ведь он не только за свою жизнь борется, он в ответе за две души. Тут за спиной раздалось резкое:
- Halt.
Ваня не знал, что от звука чьего-то голоса может стать ещё холоднее, чем этой морозной зимой. Быстро обернувшись, он встретил острый взгляд. Никогда еще мальчик не видел его так близко. Густые брови придавали взгляду еще больше мрачности.
- Was hast du hier gemacht? – он повысил голос, хотя в этом не было нужды, он и так звучал, как адский вопль.
Ваня не шелохнулся, так и впившись в лицо фрица, готовый наброситься на него со всей своей ненавистью, которая возникла в столь юном мальчишечьем сердце. Алеющая сигарета отбрасывала на лицо мужчины полосы света, а глазах пробегал огонь. Но не такой как у Вани. Ярость, ненависть, боль. Мальчику на секунду показалось, что у немца в глазах скрывалась даже не злость, там на мгновение пробежало сочувствие. «Это невозможно, у меня от голода помутился рассудок. Это зверьё не знает о сочувствии». Так и стояли мальчик и мужчина, в темноте сражаясь в немом поединке, ведь Ваня не отрывал прямого взгляда, а мужчина больше не говорил на своём грубом языке. Докурив сигарету, он молча вернулся в дом, а Ваня никак не мог поверить, что так легко отделался.
Забежав в землянку, он пощупал лоб матери, горевший огнём, но скорее механически, потому что не мог поверить, что даже не получил тумаков за брошенную молчаливую дерзость. Внутри стало ещё холоднее, чем прежде. Ваня несколько раз споткнулся о крепкую вязанку. Какой прок, если нет огня. В темноте не было видно ни зги. Скрипнула дверь. Видимо, снега намело ещё больше. Ваня по стенке добрался до выхода, споткнувшись не раз, он поднял предмет, который застрял в дверях. Это была деревянная коробка, о которой до сегодняшнего дня он ничего не знал. Да и не мог знать, ведь её тут никогда и не было. Выбравшись наружу, он попытался разглядеть, что это. Небольшая шкатулка, простенькая. Видимо мать успела прихватить с собой, пусть он никогда её и не видел. Но что-то тут было не так.
За стеной снега было сложно разглядеть, но он услышал. Услышал, как лязгнул замок родного дома, а в окне террасы зажёгся свет. Силуэт внутри счищал с шапки хлопья снега и поправлял воротник. Через секунду он уже исчез за дверью первой хаты. После недолгого оцепенения Ваня открыл шкатулку, и его сердце готово было выпрыгнуть наружу. Бегом он вернулся в землянку, запирая её с единственной мыслью: «Спасибо, Боже, ты нас не оставил».
Наше время
- Деда, а что там было-то?
- А вот что, - деда развернул кожаный карман.
- Железки?
- Эх, дети, это огниво, ну огонь разжечь.
- И это тебе немец дал, тот страшный самый? – Антон держал в руках непонятные вещи, решив оставить расспросы о том, как этим пользоваться, до следующего раза.
- Не просто страшный, Антошка, а лютый.
- Но дед, я не понимаю, получается не все немцы плохими были?
- А ты сам подумай, кто всю ту кашу заварил. Фрицы были жестокими, но есть у меня пример одного недочеловека, у которого совесть не зазрит.
- Я скоро, как ты заговорю, деда. На старом русском.
- Ну а чтобы нет, у нас словцо так словцо было, и крепкое, и ласковое. Так я этово… к чему все… Здесь не так важна картинка или нация, человек: он либо человек, либо нет. И фриц тот лютый оказался человечнее соседа нашего русского. И с этим не поделать ничего. Наш долг – помнить, ведь без памяти нет настоящей жизни. Всё пустое.
- А у тебя с каждой вещью здесь история связана?
- А как же, да и не одна.
- Получается, это твой жесткий диск только настоящий, взаправдашний, - Антон еще раз окинул взглядом кучи предметов.
- Ох, не понимаю я твои мудреные слова, внучек. Пошли обедать, а то в желудке слиплося всё давно.
- А ты мне ещё расскажешь истории? Вон про ту штуку.
- Чтоб не рассказать, расскажу, если память не подведёт…
- Не подведёт. Сам сказал, что в памяти правда, а правда не может подвести.
Антон спрыгнул с последней ступеньки и побежал мыть руки, ведь запах бабушкиных пирогов заставлял забыть обо всём.
- И то верно, внучек. И то правда.
