Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Аллы Бекетовой - финалистки VIII сезона Конкурса среди учеников 10-11 классов
АЛЛА БЕКЕТОВА
МБОУ СОШ 30 (Ставропольский край)
Педагог: Шевченко Оксана Дмитриевна
Сорняк
Заочный этап
На маленькой ухоженной клумбе среди белоснежных колокольчиков, янтарных лилий, вьющихся розочек и других красивых цветов вырос сорняк. Он так неожиданно появился, что никто и не заметил. Хозяйка была уже несколько дней в отъезде, вполне довольная своей благоухающей клумбой. Но прошел дымчатый летний дождик (что, впрочем, в это время года дело привычное), окутал мокрой паутинкой цветы, и на тебе – сорняк Иваныч собственной персоной!
Небольшого росточка, с торчащими во все стороны колючками, шершавыми скрученными листьями сорняк вначале чихнул, открыл глаза и незамедлительно представился:
– Судари и сударыни, премного извиняюсь. Прошу любить и жаловать – сорняк Иваныч!
– Фу, какой урод! – прошуршали колокольчики.
– Pas trés bel! – почему-то по-французски пропели ромашки.
Надо сказать, что хозяйка давно и упорно изучала французский язык, сидя возле своей клумбы, и ромашки, мечтавшие о Париже, жадно впитывали каждое иностранное слово, произнесенное ею.
Хозяйка ездила во Францию дважды и даже привезла оттуда луковичку тюльпана. Он вырос, весной расцвел и весь май радовал ромашек необыкновенными историями о Франции и её традициях. Тюльпан рассказывал, что в Париже очень много голубей. Люди приучили их есть с руки. – Вот они едят и гадят на растения, дома, цветы и даже на Триумфальную арку. Тюльпан утверждал, что Париж практически задохнулся от этих голубей. Но ромашек даже этот факт не смущал. Погреться под лучами теплого французского солнышка, глубоко вдохнуть аромат свежевыпеченного багета – было их заветной мечтой. Но, это, впрочем, отступление. Вернемся к нашей клумбе. А что же другие цветы?
Томные петуньи после представления сорняка слегка поморщились – типа, видали всяких. Лилии отвели взгляд – не их формат. А рубиновые розочки так сильно были заняты собой – они стряхивали капельки мутной росы с бархатных лепестков, что и вовсе не заметили «пришельца»!
И только листик хрена, притаившийся в углу клумбы и поэтому практически незаметный или специально не замечаемый (кто знает?) хозяйкой, старчески прокряхтел:
– Не обольщайся, приятель! Ты здесь никто! И жить-то тебе всего пару дней, пока не вернется хозяйка. Уж она-то следит за клумбой тщательно, и ей ты будешь не угоден!
Хрен насупил белесые брови:
– Адьё!
Сорняк не знал французского вообще, поэтому не понял последней фразы хрена и продолжал весело разглядывать соседей:
– Жизнь скоротечна и непредсказуема! Так почему бы не радоваться каждому её мгновению, каждой прожитой секунде, миру и покою вокруг! – сказал Иваныч. – Здесь так красиво, что я боюсь задохнуться от этой красоты и пьянящих запахов!
Все это сорняк произнес на одном дыхании, потом жадно вдохнул воздух и замер на мгновение.
Листик хрена не был ни капли философом, поэтому слова Иваныча привели его в стопор, и на клумбе на какое-то время воцарилась тишина. Только слегка покачивали головами ромашки, напевая про себя легкую французскую песенку. И каждая из них представляла себя на клумбе Елисейских полей среди неприступных гортензий, пестрых тюльпанов и каких-то там (ромашки толком не знали) истинных французских корней. Ромашкам сорняк не понравился. Хотя, наверняка, им было все равно – эта клумба их уже не привлекала.
– В чем-то ты прав, сорняк! – нарушил тишину листик хрена.
На клумбе поговаривали, что хозяйка никак не могла избавиться от этого растения. Она его выдергивала и даже выкапывала, но корни так цепко держались за землю (а, может, и за жизнь), что ничего не получалось, и хозяйка просто перестала обращать внимание на листик. Это дало повод хрену уверовать в свою прочность, вечность и незыблемость.
Большую часть светового дня хрен молчал, насупив кустистые седые брови, а ночью вздыхал и кряхтел, будто поворачивался с боку на бок.
Тем временем наступил полдень. Солнышко пригрело. Оно щекотало молодые разнеженные листочки, заставляя рубиновых красавиц источать необыкновенный аромат:
– Мы красивы и очень счастливы, – констатировали безукоризненные красавицы. – Когда ты внешне красив – ты властелин мира!
Их слова ничуть не смутили сорняка. Он тут же парировал:
– У каждого своя красота. Она внутри, в душе, в чистоте помыслов и поступков!
– Вот зануда! – протянули ромашки. – Воспитывать что ли нас собрался! C ̓est insupportable
...
Они хотели добавить еще что-то по-французски (по традиции), но, видно, словарный запас не позволил им это сделать, и ромашки обиженно уставились на солнце:
– Ну, где же эта хозяйка с ее словарем французского?
Откуда-то сверху упала дождевая капелька прямо на макушку величественной лилии.
– Ой, больно! – вскрикнула лилия. Она закрыла лицо и беззвучно заплакала.
– Почему, ну, почему всегда я! – причитала лилия. Казалось, что холодная капля обожгла ей
сердце.
– Такая мелочь не стоит Ваших слез, голубушка! – воскликнул сорняк. – Не мучьте себя слезами, стряхните капельку, поднимите голову и встречайте незначительную неприятность гордо и достойно, – сказал Иваныч.
Но лилия отмахнулась от сорняка, как от назойливой мухи, продолжая рыдать:
– За что, ну за что!
Потом упала еще капля и еще. Солнце закрыла серо-белая мохнатая туча, и пошел скоротечный летний дождь. Сорняк почувствовал, как он растет. Какая-то невиданная сила толкала его вверх, наполняя влагой листья и расправляя острые колючки. И вскоре он уже смотрел на некоторые цветы сверху, с высоты своего почти метрового роста. Выше него были только вьющиеся розы, но они по-прежнему были заняты собой и водные процедуры их немного раззадорили:
– Мы красивы и непревзойдёны! – нашептывали розы, и их лоснящиеся рубиновые лепестки опять заиграли в лучах выглянувшего солнца.
Погода налаживалась. Растения оживились и перестали обращать внимание на хныкающую лилию с её безответными «почему».
Колокольчики подтянули животы и издали необыкновенно красивую мелодию колокольчикового звона. Это был гимн жизни, радости, победе. Сорняку на мгновение показалось, что он в Раю. Вокруг все счастливы, довольны и умиротворенны. И ему так захотелось сохранить это состояние надолго. Защитить, согреть своим теплом соседей, вдохнуть в них уверенность в себе. Иваныч вдруг осознал себя причастным к чему-то важному, глобальному и слегка присвистнул.
– Ну вот, все испортил, – сказала ярко-оранжевая календула, выглядывая из-за спины колокольчика.
Она не считала себя благородным цветком, всегда держалась в стороне в окружении своих многочисленных подружек. Её принцип «лишь бы меня не трогали» устраивал всех. Но общая тенденция недовольства веселым сорняком ей понравилась. Она считала, что все сорняки хулиганы и недотепы. Сегодня один, завтра другой. И какой смысл поддерживать чьи-то пусть и справедливые, но такие далекие рассуждения о жизни, красоте!
И тут раздался пронзительный крик. Это сорняк неожиданно развернул свои большие и мягкие как лапки кота листья и (не со зла, конечно) прикоснулся заостренным шипиком к красавице- розе. Она задохнулась от возмущения, и с уст этой всемогущей смуглянки полетели ругательства и проклятия. Эти слова так не вязались с образом леди (кем представляла себя роза), что сорняк резко отшатнулся. Он извинялся и каялся, прекрасно понимая, что не причинил скандалистке ни малейшей боли или вреда.
«Наверно, и в раю бывают склоки и ссоры», – подумал сорняк, и ему стало как-то грустно то ли от одиночества, то ли от недопонимания.
– Ох, ох, – вздохнул листик хрена. – Не грусти, приятель. Твой век не долог. Думай о вечном!
– Я хочу совершить подвиг! – вдруг выпалил сорняк. – Ведь сколько бы мы ни жили, о нас будут помнить по нашим поступкам и добрым делам.
Хитрый хрен только пожал плечами: мол, твое дело, дерзай!
Вокруг маленькой лужицы собрались местные воробьи. Они чистили перышки, смешно растопыривая их и превращаясь в мокрые серые комочки.
– Птицы купаются, – заметил хрен. – Не к добру. Быть грозе! Уж я-то знаю, – хрен почесал подбородок и слегка наклонился, прижался к земле:
– Надо бы подготовиться. До грозы осталось не больше двух – трех часов!
Но растения продолжали умиротворенно смотреть в голубое бездонное небо.
– Что, мы гроз не видели, что ли, – промолвила календула, на всякий случай подтягиваясь поближе к колокольчикам. В толпе-то не так страшно! Розы благоухали:
– Гроза не посмеет навредить нам. Мы бесценны! – Но все же покрепче ухватились колючками за забор.
Что такое гроза, сорняк не знал. Вернее, его генетическая память уже нарисовала воображаемую картинку какого-то вторжения и по спине Иваныча пополз холодок. Но сорняк тут же взял себя в руки.
– Быть может, это мой шанс проявить себя и показать этому благородному обществу, что я достоин их пусть не дружбы, но понимания! – подумал сорняк и глаза его заблестели.
– Не геройствуй, солдат, – перебил его мысли хрен. – При грозе каждый за себя, и главное – это выжить. А кто цел, тот и прав! – и хрен как-то зло хмыкнул.
– А в Париже нет гроз, – констатировали ромашки, но их уже никто не услышал, так как неожиданный порыв ветра заставил все растения резко прижаться к земле, а потом откинуться в другую сторону. Через некоторое время порыв ветра повторился, и обессиленные растения непонимающе уставились в еще недавно голубое небо. Но по нему с невероятной быстротой уже плыли откуда ни возьмись налетевшие облака, образуя при столкновении таинственное белесое месиво, а затем, серея на глазах, – воинственные тучи.
И вдруг на листья растений посыпались мелкие колючие льдинки. Они как будто прожигали нежную кожицу цветов, обдавая холодом до самых корней. Все оцепенело, бессмысленно покоряясь стихии.
Но сорняк собрал всю свою силу и резко расправил потрепанные листья, пряча под собой изрядно помятые цветы. Он выпрямился, загораживая от стихии своих неприветливых соседей. Градовые льдинки отскакивали от его листьев, больно обжигая и оставляя черные точки на зеленой мякоти ствола. Он стоял прямо, не шелохнувшись, и со стороны казалось, что какое-то карликовое деревце своей мохнатой шевелюрой закрыло некогда благоухающую клумбу.
Град закончился, и струйки то ли прохладной, то ли теплой воды заструились по стволу сорняка. Иваныч ничего не чувствовал. Он смотрел прямо на забор, где еще недавно словно лежебоки перешептывались рубиновые розы. Их не было. Даже зеленых веточек и листиков не было видно. – Наверное, их сорвал и унес ветер, и только осыпавшиеся рубиновые лепестки, покрытые грязевой слизью, напоминали о величии былых красавиц. Сорняк плакал, и потому вкус стекавшей по стволу воды был горьковато-соленым. Он не смог их спасти, не сумел сохранить ту бесценную красоту, которой восхищался еще несколько часов назад.
Какой же он герой? Недотепа, никчемный – корил себя сорняк. Между тем, дождь закончился и появившееся вечернее солнце своим робким лучом осветило помятую клумбу. Но не все было так плохо. Благодаря Иванычу растения чуть подмокли, изрядно перепугались, но остались без видимых повреждений и поломов. Оцепенение сорняка прервал листик хрена:
– Не горюй, дружище. Ты был лишком далеко от них. Это хозяйке нужно было поплотнее привязать розы к забору. Тогда, возможно, они пережили бы этот кошмар. Считай, что ветер унес их в далекие края, и, может быть, когда-то на безызвестной клумбе появится маленький розовый росточек. Адьё, – повторил своё любимое слово старик.
– Даже если я и не мог их спасти, – сказал сорняк, – я должен был зацепить их нежные веточки и сделать все невозможное, чтобы они остались здесь, – не унимался сорняк.
– Их унесло, наверняка в Париж, – невозмутимо отчеканили ромашки и их белые лепестки как будто даже порозовели от зависти.
– Цыц, малявки французские! – прищелкнул на них языком листик хрена. – Париж, Париж, хорошо хоть живы остались, неблагодарные.
Но ромашки уже повернули свои головы навстречу уходящему лучу солнца и забыли все, что творилось на клумбе еще несколько часов назад. Они приготовились спать и единственная французская песенка, которую они знали, служила им прекрасной колыбельной.
Другие цветы расправляясь и потягиваясь, тоже готовились ко сну. Никто и не думал поблагодарить сорняка! Ну, спрятал от града и грозы, и что – памятник ему, сорняку, при жизни? Вот еще, герой! Клумба затихла. Листик хрена то ли благодаря сорняка, то ли засыпая моргнул отекшим глазом. Было тихо.
Иваныч не спал. Он много думал о ценности жизни, героях и подвигах, и перед глазами у него стояла картинка благоухающих роз, небрежно развалившихся на заборе. Их оборванные ветром лепестки уже давно поглотила грязь, и ничто на клумбе не напоминало о прошлом величии безукоризненных красавиц.
Сорняк думал до самого утра и не мог решить для себя, в чем же смысл происходящего, где грань между добром и злом, и почему память так коротка и избирательна.
Он, наверное, проспал утро и встрепенулся от возгласа нагрянувшей хозяйки:
– Какой ужас! Моя клумба, бедные розы! И что это тут делает это косматое чудовище посередине!
Сорняк не успел опомниться, как тонкие руки хозяйки сомкнулись на его обессиленном стволе, рванули и бросили мгновенно обмякшего Иваныча на мокрую плитку.
– Вот так-то, mon cher, – сказала хозяйка, посылая воздушный поцелуй открывшим от изумления рот ромашкам.
– Хоть бы не заметила, – прошептал старик хрен, жмясь к углу клумбы. Но хозяйка уже убегала, довольная собой. Иваныч лежал на плитке без движения, и только легкий ветерок игриво теребил его уже подсохшие листья, будто предлагая лететь куда-то вдаль.
Цветам не было никакого дела до сорняка, и только ярко-желтая календула совсем тихо прошептала: «Жаль». Но уже и она через минуту смеялась в окружении неприметных подруг!
«А как же душа сорняка, добрая и чистая?» – спросит мой читатель.
Она и по сей день витает там, над клумбой, искренне смеется и плачет, и призывает верить в такую короткую, но необыкновенно красивую жизнь!
