Книге Владимира Гончарова «Русская Церковь. Век двадцатый. История Русской Церкви XX века в свидетельствах современников в 2-х книгах: 1917 – 1939» присуждено первое место в номинации «Лучшая историческая книга » Открытого конкурса изданий "Просвещение через книгу" 2021 года
Я встретился с рассказчицей вскоре после окончания вой ны. Вместе с множеством русских беженцев, закинутых вой ной в Германию, приехала и она. В свое время рассказчица была очень близка к церковной жизни пореволюционной Москвы. За эту близость и за церковную работу она подверглась обычным преследованиям со стороны ГПУ, провела около пяти лет в Со ловецком концлагере и многие годы в ссылках. Пройдя через все эти испытания, рассказчица, уже в преклонном возрасте, со хранила удивительную внутреннюю бодрость. Когда я спросил ее, как она перенесла тяжкие годы пребывания в концлагере, она с улыбкой ответила: «Это были самые счастливые годы моей жизни». В этом не совсем обычно звучащем утверждении не было ни капли фразы или рисовки… Я еще лучше понял это из ее рассказов о концлагере и ссылке. В этих рассказах очень ред ко появлялся привычный тон скорбных воспоминаний о пытках, ужасах и испытаниях, которыми прославились советские за стенки. Рассказчица видела, и сама пережила, все эти мрачные стороны жизни в подъяремной Руси, но не они являются лей тмотивом ее воспоминаний, проникнутых твердой верой в рус ского человека, в торжество Духа, в ныне совершающуюся побе ду Церкви над вратами ада.
Некоторыми из ее воспоминаний, которые мне удалось записать, я хочу поделиться с читателями Вестника.
Мне пришлось сидеть на Соловках в первые годы со ветской власти, когда террор не был еще полностью возве ден в систему. Однако уже и тогда Соловки были страшны тем произволом, который не давал заключенным никакой уверенно сти в завтрашнем дне, вырывал из их среды ежедневно десятки жизней, прибавлял отбывшим срок заключения все новые и но вые сроки. Непосильные работы, знаменитая Секирка153, раз врат, тайно поощрявшийся начальством (хотя официально даже встречи заключенных мужчин и женщин были запрещены и ка рались лагерными правилами) — все эти ужасы были способны сделать жизнь неискушенного концлагерника сплошным адом. Для очень многих она и становилась таковой, калечила челове ка физически и духовно и доводила до состояния живого трупа. Но нигде в другом месте я не видела с такою мощью проявляю щуюся силу Духа и благодатное влияние стихии Церкви. Люди верующие подхватывались этой неземной силой с самого момен та ареста. Помню, в момент, когда за мною пришли, у меня было такое ощущение, как будто мне нужно переплыть море в утлой лодке. Я знаю, что нужно переплыть, а лодка не двигается. В мо мент внезапного ареста бывает одна неприятная минута, и тре буется вся наша воля, для подчинения нас воле Божией. После этого милость Божия вступает на место человеческой растерян ности, и вы чувствуете, что на вашей лодке поднят парус, несу щий ее через пучину моря.
Господь сподобил меня отбывать мой срок на Соловках, ког да там находился в заключении цвет русского епископства и ду ховенства. Большинство из них были подлинными и большими подвижниками, и, несомненно, их соучастие в наших тяготах де лало для нас эти тяготы не только переносимыми, но подчас и ра достными. <…>
В первые годы, когда Соловецкий монастырь был взят ГПУ и обращен в концентрационный лагерь, там еще оставались мо нахи, во главе с одним из игуменов (потом сож женным в Ар хангельске архимандритом Вениамином [Кононовым]). Свое образное монастырское хозяйство имело много секретов, из вестных только монахам. Поэтому ГПУ и приходилось, скрепя сердце, терпеть старых насельников монастыря в качестве за ведующих многочисленными монастырскими предприятиями: литейным заводом, керамическим, механическим, мельницей и рыбным промыслом. Игумен, церковник, уставщик и все схим ники числились на иждивении работающих. В их распоряже нии была маленькая к ладбищенская церковка прп. Онуфрия. Богослужения совершались в 4 часа утра и 6 часов вечера. В отношении зак люченного духовенства лагерные правила пос тоянно менялись. Иногда священнослужителям разрешалось ходить в Церковь и даже служить на Рождество и Пасху, иног да они получали право служения в каждое Воскресенье, иног да — в свободное от занятий время, т.е. до поверки в 6 часов утра. Потом неожиданно совсем запрещалось, а через месяц разрешалось снова. Соловецкое начальство строго следило за тем, чтобы в Церковь допускались только осужденные по цер ковному делу. В Церковь же, за очень редким иск лючением, тя нуло всех арестантов. В застенках ГПУ, где люди уже не верят, что выйдут на свободу, а ежечасно ждут смерти, когда в свобо ду даже не верят, если ожидаемый смертный приговор заме нен 3мя, 5ю или 10ю годами концлагеря, вера в Бога возвра щается не только в сердца, ее утратившие и равнодушные, но и в сердца настоящих преступников. Последних в концлагере не так много: на несколько тысяч зак люченных вы не найдете и более десятка убийц.
О том, как в тюрьме люди возвращались к Богу, можно написать тома.
Итак, как попасть в Церковь? Арестанты народ хитрый. Почти все заключенные мужчины живут в ротах в Кремле, но работают вне Кремля, а потому хоть на минуту забегают в Цер ковь, постоят, перекрестятся, положат земной поклон и, вздох нув с грустью, но и с тайной радостью, уходят.
Получившее право совершать Богослужение, пользуясь лю бовью на вид суровых Соловецких монахов, заключенное духо венство во главе со своим правящим епископом (правящий вы бирался Собором среди епископов), служило всенощное бдение и Литургию по воскресным дням. Обыкновенно служил один ар хиепископ, два епископа и десять священников. На правом кли росе пели монахи своими особыми распевами, к ним могли под стать немногие. На левом клиросе пел совсем необычный хор.
Управлял им епископ, а певчими были архиепископы, епископы, архимандриты, протоиереи, иереи, диаконы. Церковь маленькая, темная, похожая больше на часовню. Первое время в ней оста валась большая часть мощей Св. Московского Филиппа. Препо добный Зосима, Савватий, Герман и прочие Соловецкие Чудот ворцы были уже в музее. В этом маленьком храме нет случайно пришедших, есть только молящиеся, и все они, милостью Божи ею, чувствуют: «В храме стояще славы Твоея, на небеси стояти мним»[1] … А уйдя из храма, когда придут в свою роту, где грязь, шум, ругань, долго не будут обращать даже внимания на то, что вокруг них происходит…
Наступают Великие дни Страстной Седмицы и Светлого Христова Воскресения. У большинства заключенных только одна мысль, как бы побывать в храме, как бы причаститься Св. Тайн, как бы хоть раз услышать: Христос Воскресе. Но тутто начина ются репрессии не прямые, а косвенные: или объявляется всеоб щая поверка с запрещением на сутки выхода из своей роты, или санобработка, т. е. баня с дезинфекцией одежды, что заставляет заключенных часами сидеть или в бане, или в ожидании своих взятых дезинфекцией вещей и еще многое другое.
Несмотря на все это зак люченные умудряются пробрать ся в Церковь. С каждым днем Страстной Седмицы молящихся в Церкви все больше, даже причастников много. Помню один год. На утрене Великой Пятницы, 12 Евангелий читают 11 епи скопов, не потому что нет двенадцатого, а потому, что одно Еван гелие читает соловецкий Игумен. Церковь полна народа, но стоять удобно, так как монахи строго следят за порядком, и ни кто никогда не двигается, а знает свое место. Слу чайно при шедшие стоят у дверей. Все застыли углубившись в молитву и наслаждаясь прекрасными словами, несущимися из Храма. И вдруг, нарушая порядок, сквозь сплошную массу богомоль цев, по направлению к А лтарю, усердно работая локтями и пле чами пробирается 3 молодых «шпаненка» (уголовные преступ ники, обычно воры) — худые, бледные, оборванные. Монахи их пропускают, и, к недоумению всех молящихся, они всходят на амвон, к ланяются правящему епископу и дрожащими голоса ми начинают петь «Разбойника Благоразумного». В первый раз очень тихо и робко, потом смелей и громче, и наконец, в тре тий, полной грудью, с большим чувством, прекрасно. Все бого мольцы плачут, даже у сдержанных соловецких монахов на гла зах появляются слезы. Как выяснилось потом, они приходили к Правящему с просьбой разрешить им пропеть «Разбойника» и вых лопотать для них разрешение прийти в церковь. Влады ка заставил их пропеть и умудрился достать пропуск. Что было в их душе во время пения «Разбойника», где и когда они рань ше пели, почему попали на такой страшный путь, чувствовали ли себя хоть в эту минуту разбойниками благоразумными, зна ет один Сердцеведец.
Утреня Великой Субботы началась в три часа утра. По окон чании ее, три епископа совершили Таинство Елеосвящения, же лающие соборовались, но далеко не все — многим было пора идти на работу. Литургия началась в 11 часов, и к ней уже приходил тот, кто смог урвать несколько минут из своего рабочего дня. В 12 ча сов все пропуска по лагерю были объявлены недействительными. В женском корпусе заволновались. Там было много заказов на ку личи из муки, присланной в передаче. А как их теперь доставить. Выручили медсестры и машинистки. Медсестры вечером пошли сменяться, а машинистки почемуто в лагере работали в две сме ны, днем и ночью. Кто похрабрей, брал два–три кулича, кто толь ко один, но все было доставлено вовремя.
Те, кому посчастливилось получить пропуск, задолго до на чала полунощницы пришли в Церковь. Духовенство читает Де яния Апостольския. Каждому епископу и священнику хочется хоть несколько стихов прочитать, и поособенному звучит это чтение. В Крестный Ход выходят шесть епископов и множест во духовенства. Сразу по выходе из церкви неприятно поража ет, что кругом расставлена охрана из конвойных. Кого они ох раняют и зачем — непонятно. Но все привыкли к непонятному и спокойно ждут, что будет дальше. В сторонке стоит несколь ко человек из главного лагерного начальства. Конвойные стоят небрежно и курят. Вдруг слышится грозный голос из группы на чальства «конвойные, вы что поставлены стеречь заключенных или курить», конвойные бросают папиросы и подтягиваются.
А что потом было в Храме — Светлое Христово Воскресе ние. Пасха, Господня Пасха. Во время чтения Евангелия ярко светило северное солнце. А днем, в шестой роте, где находилось более десяти епископов и множество священников беспрерыв но слышалось пение «Христос Воскресе». Все поздравляли друг друга, и ходя из камеры в камеру, считали своим долгом пропеть тропарь.
Вестник РХД. 1949. № 4.
[1]
Молитва на утрене.
Эпилог и иллюстрации предоставлены издательством ПСТГУ
