Книге Ольги Рожневой «Тихая пристань» присуждено второе место в номинации «Лучшая прозаическая книга» Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу» 2023 года
***
Офицер — тот самый, что пытался убить его днем — лежал совсем рядом. Лицо, обращенное в сторону русского, нахмуренное, злое. Белозерский не испытывал к поверженному врагу особой злобы, а вот тот определенно его ненавидел. Они все терпеть не могли русских — большеносых варваров, которые мешали расширению их великой Империи, лишали необходимого жизненного пространства, а сами между тем обладали бескрайними просторами Сибири и Дальнего Востока — зачастую необжитыми, глухими, безлюдными.
Говорили, что раненые японцы из последних сил ползли к раненым же русским, чтобы прикончить их. Полковой санитар Филимонов вспоминал: умирающий японский солдат с оторванными ногами торопливо карабкался, оставляя за собой страшный кровавый хвост, на одних руках, а точнее, жгучей, нечеловеческой ненависти, к нашему раненому, чтобы забрать с собой во тьму еще хоть одного врага. Голос Филимонова прерывался и дрожал, и он все делал вид, что просто сильно замерз.
Русские не испытывали такой яростной злобы к противнику. Может, потому и терпели поражение за поражением? Или всему виной было заранее продуманное введение бусидо в японскую армию всеобщего набора? Белозерский читал про самураев. Бусидо — кодекс их жизни, а быть самураем — высокая честь!
Это благородные люди, а не плебеи. Они не сдаются, не отступают, не щадят себя для достижения цели. Ценят каждую минуту бытия, как ценит ее ежеминутно готовый к смерти: тогда эта минута обретает вкус, цвет, аромат, объем и все краски Вселенной. Ты пьешь жизнь чудесными маленькими глотками, слышишь пение каждой малой пташки, любуешься самым невзрачным цветком, греешься в коротком луче солнца, следишь за листком, сорванным с ветки, унесенным в ручей и уплывающим вдаль по стремительному течению. Ты — воин и поэт.
Не готовый же к смерти лениво упускает часы и дни как песок, что сыплется сквозь пальцы: смотрит и не видит, слушает и не слышит, унывает и не радуется, вечно несытый, вечно недовольный, жаждущий, но не умеющий утолить жажду.
С. 11 – 13.
***
Он слушал деда и думал о маменьке. Маменька — вот она о нем заботилась, о своем маленьком сыночке. Вспомнил — словно теплый луч самого сердца коснулся. Светлая, ласковая, совсем еще молоденькая — его драгоценная маменька. Он плохо помнил ее и очень боялся вовсе забыть ее пушистые золотые волосы и зеленые глаза.
Навсегда запомнил только одно: радость, неимоверную радость, теплоту и доверие от ласки материнского взгляда. Защиту, защищенность от всех бед и тревог. Иногда ему казалось, что она продолжает хранить его своей любовью и после смерти. Его личный ангел. Может быть, наши матери после смерти становятся ангелами-хранителями и молятся о нас уже оттуда, с Небес?
Он вырос, но все продолжал тосковать по сиянию ее глаз: больше никто и никогда не смотрел на него так, как маменька. Нет, все же один такой человек был. Как-то взгляд девушки напомнил ему о том тепле и доверии, что исходили от матери, как напоминает свет далекой звезды о сиянии солнца. Один раз и один взгляд.
С. 27 – 28.
***
Он родился в 1888 году, три восьмерки — странное число. Имело ли оно сакральный смысл и что означало? Символ бесконечности, поддержки высших сил, послание от ангела-хранителя или самое заурядное совпадение?
Полное имя его было Александр Николаевич Белозерский, но он никогда в жизни не видел человека, давшего ему свои отчество и фамилию. Главной в его маленькой жизни являлась маменька.
Девичья фамилия ее была Апраксина — Мария Александровна Апраксина. Родители мамы принадлежали к высшему свету — блестящему столичному beau monde: бабушка (которую он не знал и, возможно, никогда не узнает) — любимая фрейлина самой императрицы Марии Федоровны, ее ровесница (1847 года рождения) и, можно сказать, подруга.
Мамин отец (с которым он тоже, скорее всего, никогда в жизни не познакомится) — важный вице-адмирал Российского императорского флота, многолетний управляющий Военно-морского министерства. Он готовил для восемнадцатилетней Машеньки, младшей из своих детей и всеобщей любимицы, прекрасную партию, а она против его воли, прямо накануне предстоящей помолвки, тайком обвенчалась с обычным офицеришкой из обедневшего поместного дворянства. Какую рану нанесла родительскому сердцу и оскорбление известному роду жениха!
Возможно, со временем непрошеный зять был бы прощен и допущен в дом, но он оказался страшным глупцом. Во-первых, допустил большую гаффу, вызвав на дуэль некое высокопоставленное лицо; во-вторых, имея репутацию меткого стрелка, стрелял в воздух. Нужно было ранить противника хотя бы в руку, чтобы тот не смог прицелиться... Нет, выстрелил в воздух... Дважды глупец! Нет, трижды: погубил юную девочку — оставил вдовой накануне рождения младенца!
Наверное, Мария Александровна могла бы вернуться под родительский кров, но она не вернулась. Почему? Он, Александр Белозерский, ее сын, не знал — ничего не знал! Дед-адмирал не принял назад своенравную дочь? Маловероятно... Она сама таила обиду на него? Возможно... Когда-нибудь он все узнает — придет час...
С. 30 – 31.
***
Мирный дух — дух любви и кротости, — как непередаваемо сладостно и благодатно твое присутствие! Хочется быть рядом с таким человеком: просто смотреть на него и слушать самые обыкновенные его речи. Мария Александровна Белозерская была именно такой. Дух мирный и кроткий либо стяжается великим молитвенным подвигом, либо дается туне, даром — от Самого Господа при рождении благословенного младенца.
Ребенком Машенька любила церковь, службы, Святое Причастие, молитвы, продолжала любить все это в юности, и пагубные страсти не посмели коснуться ее нежной души, не омрачили кроткого духа. Возможно, Господь хранил Марию Александровну, зная о кратковременности ее молодой жизни?
Она тяжело переживала свое непослушание родителям, считала это великим грехом, а последующую гибель возлюбленного супруга — чуть ли не заслуженной карой.
Наказывала себя разлукой с отцом и матерью, наказывала невозвращением в родительское гнездо, вымаливая у Господа прощение. Каждую ночь, когда маленький Санюшка сладко спал в своей мягкой кроватке и давно похрапывали все остальные, юная вдова вставала на колени у икон. Теплилась лампадка, клались поклоны, лились слезы и возносилась ко Господу горячая молитва:
— Ты еси Прибежище мое от скорби, обдержащия мя: Радосте моя, избави мя от обышедших мя...
Каждое утро, однако, она была весела ради любимого сыночка, и никто, кроме Софьюшки, не подозревал о ее ночных слезах. Утешением Машеньки стала молитва, а смыслом жизни — Санюшка: они были как два голубка-неразлучника.
Великое счастье — иметь добродетельных родителей! Блажен тот, за кого в ночной тьме горит поставленная родной рукой свеча, а к Небесам стрелой летит родительская молитва!
И напротив, как удар безжалостного топора о плаху, как жестокий и несправедливый приговор ждущему милости звучат печальные слова «за меня с детства никто не молился».
С. 41 – 42.
***
Государь Александр III отошел ко Господу 20 октября в 2 часа 15 минут пополудни, причастившись Святых Христовых Таин. По просьбе умирающего в момент его кончины протоиерей Иоанн Сергиев, настоятель Андреевского собора в Кронштадте, с горячей молитвой возложил свои длани на его голову.
Наследник престола Николай II записал в этот день в дневнике: «Голова кругом идет, верить не хочется — кажется до того неправдоподобной ужасная действительность... Господи, помоги нам в эти тяжелые дни! ...Чувствовал себя, как убитый...»
Россия провожала своего царя, многие рыдали. Крупные французские газеты писали: «В Бозе почивший император Александр III — один из тех монархов, которые больше всех влияли на свою эпоху. С высокоразвитым и могучим умом, с твердым характером, хладнокровный, с неодолимой волей, император Всероссийский внушал глубокое почтение и вызывал обожание». Французам вторили немцы, итальянцы, в Европе служили одну панихиду за другой.
Из мощных властных рук Александра III бразды правления переходили в робкие руки его двадцатишестилетнего сына. Растерянный Николай II, не ожидавший, как и все окружающие, столь безвременной кончины горячо любимого отца, чувствовал себя совершенно не готовым к управлению огромной империей... С. 67 – 68.
Продолжение С. 69 – 71.
Как лошадь чует неумелого седока, начинает брыкаться и нестись во весь опор по буреломам и косогорам туда, где, возможно, ждет ее крутой обрыв, глубокая пропасть или иная беда, так и Россия заволновалась, занервничала, судорожно задергалась всеми своими многочисленными министерствами, департаментами, канцеляриями, губерниями, уездами, волостями и прочими-прочими-прочими. Лихорадило всех — от важных сановников до простого люда.
Сможет ли неопытный всадник справиться с конем? Да не просто конем — целой бойкой необгонимой тройкой?! Дымом дымится под ней дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа...
Вот и в судьбах Марии Александровны Белозерской и ее сына произошли фатальные перемены — вся жизнь их загремела под откос, и кто знает, какую именно роль сыграло в этом всеобщее волнение и беспокойство...
***
– Сыном я мог гордиться: мой Николай через два года службы уже был гвардии поручик, а гвардейские поручики равняются штабс-капитанам армейских полков! Да он и генералом бы стал, Николушка, с его-то характером и способностями, да, видишь, брат, как все получилось... Роковая дуэль... Как вздыхали у нас турки пленные на Шипке: кисмет*...
Шура не знал подробностей скандальной истории дуэли, в которую его никто и никогда не собирался посвящать, понимал только: дед винит в ней маменьку. Узнав о гибели сына, скоропостижно скончалась бабушка — дражайшая дедова супруга: разрыв сердца. А он любил ее самозабвенно и до преклонных лет звал «свет моих очей».
Может, поэтому он иногда сердился на внука? Может, считал его вместе с маменькой причиной всех бед? Зачем дед забрал его и увез к себе, в свое захудалое поместье? Почему отказались от малыша, все-таки родной кровиночки, другие дед и бабка? Что, если у них просто не было возможности забрать его самим? Или обида на дочь так ожесточила их сердца, что в них не осталось места для сына ненавидимого ими офицера? Шура не знал ответов на эти вопросы и, даже став старше, не пытался войти в родственные отношения с Апраксиными.
Как бы это выглядело? Вот, явился не запылился, будучи прекрасно осведомлен о ваших высоких званиях и достатке?! Честь имею, Ваше Превосходительство, господин вице-адмирал, дозвольте отрекомендоваться: ваш внук?! Впрочем, вполне возможно, что чужой ему дед уже и не вице-адмирал, а полный адмирал... Ах, Ваше Высокопревосходительство, господин адмирал, простите-с великодушно, виноват-с! Mille pardon! Не составите ли протекцию по службе родному человечку-с?!
Ну уж нет! Если Шура и решит познакомиться с семейством Апраксиных, то только тогда, когда сам чего-то достигнет! Станет, например, генералом. Или прославленным полководцем... В общем, человеком, с которым будут считаться окружающие, кто сможет раскрыть тайну той страшной дуэли и призвать к барьеру убийцу своего отца.
Это не он робким посетителем тихо поскребется в двери Апраксиных — они сами будут добиваться его расположения! И рассыпаться в извинениях, что не хотели узнать его раньше! И тогда он спросит у них: почему они отвернулись от родной дочери, почему не признали ее законного мужа, бросили внука? Спросит со всей строгостью и посмотрит им прямо в глаза, а потом, потом он, возможно, их и простит, — ведь он будет не только сильным, но и благородным, и великодушным — таким, каким наверняка хотела бы видеть своего сына его ненаглядная маменька.
С. 142 – 144.
***
— В древности бывали такие люди, которым Господь Сам открывал Свою волю... Как велики были древние пророки: Исаия, Иеремия, Иезекииль, Даниил! А пророки Илия, Моисей, Захария! Давно миновали времена этих великих людей...
— А п-почему сейчас таких нет?
— Щас я тебе все объясню, растолкую подробно!
Шура поерзал на диване, устраиваясь поосновательнее, приготовился внимательно выслушать столь занимательную историю.
— Братец, ты у меня совсем дураком растешь, да?! Откуда я могу это знать?!
Внук смутился, покраснел. Действительно, сам дурак и вопрос дурацкий.
— Может, потому что теперь есть Евангелие... Там все сказано о спасении, и к сказанному добавить нечего! — Дед запнулся. — Зря, наверное, я все это тебе излагаю — не по твоему возрасту мои повествования... Мал ты еще...
— Нет, я п-понимаю, пожалуйста, дедушка, г-говорите дальше!
— Ну что ж... Вообще, если поразмыслить, повспоминать, то становится очевидно: и сейчас иногда рождаются те, кому открывается духовный мир. Да... Я и сам знал таких людей... Только что тебе про них толковал — это старцы Оптинские. Моей тетушке Анне Николаевне тоже что-то ведомо было, приоткрывалась и для нее завеса, дверь в духовный мир, пусть чуть-чуть, только щелочка, но приоткрывалась...
— Дедушка, не рассердитесь, п-пожалуйста, на мой вопрос: отчего же сие зависит и кому эта дверь п-приоткрывается?
— Не сержусь, братец, вопрос твой очень кстати. Я и сам над ним долго размышлял... И вот к чему пришел в итоге. Знаешь сам, что бывают люди, одаренные в разных сферах: талантливые музыканты, писатели, поэты, художники. Или необычно сильные, или исключительно ловкие личности, встречаются индивиды с необыкновенно острым зрением или слухом. А бывают такие, кто одарен духовно... Мы ведь окружены ангелами, только не видим их, поскольку облечены кожаными покровами — плотью. А когда наша плоть истончается, скажем, перед смертью, то умирающие иногда могут видеть духовный мир. Ослабевает власть плоти и над теми, кто ведет жизнь аскетическую, насыщенную постом и молитвой. Таким был незабвенный батюшка Амвросий. Иногда и без аскетических подвигов человек может оказаться особенно восприимчивым к духовному миру... Кто-то грубый от природы, кто-то чувствительный, а кто-то сверхчувствительный... Иному все нипочем, другой чувствует подсказку своего ангела-хранителя, а третий способен в грозную минуту и голос его услышать!
— А разве ангел может говорить человеческим г-голосом?!
— Этого, милый мой, я не ведаю... Полагаю, у ангела и голос ангельский, только он для человека не слышен, а коли он захотел бы стать услышанным, то, скорее всего, смог бы заговорить и по-человечески. Только мне кажется: ежели бы мой ангел-хранитель хотел от меня неминуемую гибель отвести, то не стал бы пугать меня каким-нибудь незнакомым басом, а предупредил бы голосом любимого мной человека. Так я думаю. А чей голос слышал ты, дружок?
Шура вздрогнул. Такого прямого вопроса он не ожидал. Ему страшно захотелось рассказать, как маменька дважды звала его, спасая от смертельной опасности, но странная мысль тут же поразила его: вдруг он никогда больше не услышит ее зов, открыв их тайну третьему человеку?!
С. 160 – 162.
***
Иоанчик выделялся глубокой верой и склонностью к духовной жизни даже на фоне всей своей верующей семьи, и, когда он подолгу молился, Тигра полюбил сидеть рядом с ним. Елена Петровна поначалу несколько ревновала кота к мужу и никак не могла понять причину такой сильной его привязанности к новому человеку. Разгадка была проста: Тигра стал «сомолитвенником» Иоанчика — коту очень нравилось присутствовать при его ежевечерней молитве.
Часто заглядывали в гости младшие братья хозяина — веселые, смешливые, юные, — и кот даже позволял им время от времени гладить себя по царственной роскошной шкурке. В 1914 году все они вдруг перестали заходить: пятеро сыновей великого князя Константина Константиновича (кроме шестого, самого младшего, 1903 года рождения) ушли на фронт. Хозяйка стала часто и печально повторять непонятное слово «война». Тигра ждал, преданно
ждал хозяина и часто сидел на подоконнике, вглядываясь в даль улицы.
Наконец дождался: Иоанн Константинович вернулся — похудевший, с седой прядью в волосах и золотым Георгиевским оружием «За храбрость». Он стал еще дольше молиться по вечерам, когда Елена Петровна и дети давно уже почивали и старая Рыженька тоже уходила отдыхать. Но Тигра не спал, нет, не спал — он стойко восседал рядом с Иоанчиком, слушал молитвы, внимательно смотрел на лампадку, и золотистые огоньки плясали в его желтых глазах.
Иногда хозяин был уставший и рассеянный — и тогда, к огромному сожалению кота, ничего вокруг не происходило, но чаще всего Иоанн Константинович молился с усердием, от всей души, и когда по его щекам начинали струиться тихие слезы, кот особенно напряженно прислушивался и зорко осматривался. И он видел, явственно видел и слышал, как полутемная комната наполнялась золотым свечением и шумом белоснежных крыльев и как
прекрасный Ангел прилетал помолиться рядом с его хозяином. И кот любовался этим дивным видением, и нежная ласка любви, что исходила от Ангела молитвы, касалась не только человеческого сердца, но и маленького сердечка рыжего Тигры.
С. 381 – 383.
***
Счастливые, довольные, что не испугались, а исполнили благословение старца, вернулись к хибарке, и Стас отправился на послушание, а Шура вошел в коридор, где уже оставались только два инока, тянущие четки. Встал у двери в келью старца, не решаясь постучать: его охватил какой-то трепет.
Один из иноков с дружелюбной улыбкой сказал ему:
— Ну что же вы? Проходите, батюшка вас ждет! Он вошел и оказался в небольшой прихожей, где с умилением сердца заметил очень простую, старенькую и даже заплатанную одежду старца: пару теплых ваточных подрясников и пару холодных, ряску из тонкого мухояра* и клобук. На полке над дверью лежали духовные и богослужебные книги, в углу находилась полочка с лекарственными пузырьками.
Шура прошел дальше и увидел батюшку — он сидел на кроватке у изразцовой печи в своем выношенном меховом подряснике, который, по-видимому, уже особенно не согревал его, а, скорее, тяготил. Сама келья была вся увешана святыми иконами и портретами духовных лиц, а в изголовье кровати находился большой портрет какого-то старенького монаха. Здесь же стоял совершенно простой, некрашеный стол с книжками и просфорами, а на другой стороне кельи — диванчик, пара кресел, стулья и этажерка с духовными книгами.
И вот удивительно: насколько всего несколько часов назад Шуре была неприятна обстановка скита, насколько мучила его странная тоска, настолько теперь ему стало легко и приятно, словно он зашел в гости к родному, совершенно родному и близкому ему человеку и мог поделиться с ним самым сокровенным, что терзало его и тяготило.
Белозерскому нравилось здесь все — решительно все: теплый сухой воздух от печи и легкий запах ладана, чистота в келье, заснеженные ветви яблоньки и сливы, что стучались в узорчатое от мороза окно, видимые из него другие домики и деревянная церквушка.
Старец смотрел с улыбкой на юношу, что оглядывался вокруг себя с нескрываемым интересом. Шура поклонился издалека и застыл на месте, не зная, как себя вести. Отец Иосиф показал на стул рядом с кроваткой:
— Садись, детка! Рассказывай!
Он сел и не знал, что говорить, — хотелось просто сидеть рядом с батюшкой в этой чудесной келье и чувствовать тепло, что разливалось по всему телу и ласкало душу.
Подумал и сказал нерешительно:
— Я вот з-заикаюсь...
— Это ничего, это пройдет...
— К-когда?
— Скорее, чем ты думаешь... Ты вот у нас и учишься хорошо, и стрелять умеешь, и верхом лучше всех ездишь. Так ведь?
— Да. Откуда вы все з-знаете?
— Видишь, у меня в изголовье потрет? Это батюшка Амвросий. Великий старец был... Я-то просто старичок, а вот он был настоящий старец. Так вот, он никогда не велел нам ошибками своими или немощами смущаться, поскольку они нас как раз и смиряют, а иначе бы мы возомнили о себе слишком высоко. Батюшка по этому поводу говорил так: «Кабы на хмель не мороз, так он бы и дуб перерос». Понимаешь?
— П-понимаю... А еще у меня маменьку убили, а отец на дуэли п-погиб. Отчего так?
И тут произошло неожиданное: старец притянул его к себе, нажал на плечи, так что Шура оказался стоящим рядом с ним на коленях, положил руку на его голову и сказал тихо-тихо:
— Деточка, бедный деточка...
И Белозерский почувствовал, как глаза его увлажнились от проникновенных слов старца. А батюшка гладил юношу по голове так, как мог ласкать его только любящий отец, и эта сила любви и ласки проникала глубоко-глубоко в раненое сердце, врачуя его и исцеляя.
С. 440 – 442.
***
Не успев толком познакомиться с городом, трое друзей оказались на большой площади, посередине которой возвышалась прекрасная деревянная церковь, построенная наподобие шатровых храмов Русского Севера. Здесь Урусов наконец остановился и коротко бросил:
— Вот и пришли! Главный храм Харбина — Никольский.
Пока молодежь вертела головами по сторонам, ротмистр стянул папаху и направил стопы внутрь храма, так что его спутникам ничего не оставалось, как последовать за ним. В притворе вся резвость покинула Урусова — медленно, благоговейно подошел он к старушке за свечной лавкой, тихо попросил:
— Нам бы, матушка, заказать молебны за здравие и перед началом доброго дела. Требуется помощь святителя Николая!
Маленькая худенькая старушка в белом платочке ободряюще улыбнулась Валериану Петровичу как старому знакомому, подвинула бумагу, перо:
— Пишите, господин офицер, имена...
Друзья глянули через плечо своего командира — он старательно выводил: «О здравии девиц Александры и Наталии, воинов Станислава, Александра, Степана, Валериана». Оглянулся на молодых, цыкнул:
— Чего встали, рты разинули? Идите, молитесь, просите помощи, она нам сейчас очень потребуется!
Трое друзей подошли к аналою в центре храма, замерли. Стас первым опустился на колени, Шура и Степа последовали его примеру. Молились усердно, в полном молчании — каждый про себя. Белозерский глянул украдкой на Паевского: по его щекам текли слезы. Отвернулся скорее — вряд ли другу понравится в такой момент сторонний наблюдатель.
Закрыл глаза и стал молиться сам. Неожиданно из глубины памяти всплыло то, что, казалось, давно быльем поросло, и он почувствовал вдруг на своей голове тяжелую родную ладонь. Вздрогнул от этой неловкой, но такой сердечной ласки, а дед тихо сказал в самое ухо:
— Вы с матушкой в Петербурге к Николе Морскому часто ходили. Это хорошо, это твоя матушка правильно делала... Николушку, отца твоего, я в честь святителя назвал, так что ты у нас — Николаевич. Получается, он и твой Небесный покровитель. Не забыл?
И он шепнул деду в ответ:
— Я все помню!
Ротмистр подал записки и тоже преклонил колена перед иконой святителя Николая. Всю дорогу до Маньчжурии он утешал и поддерживал сына своего боевого друга, внушал ему, что освобождение Александры Барятинской и ее напарницы — дело нетрудное, однако сам скорее был уверен в обратном. Как отыскать двух девушек в военной неразберихе и сумятице?! Это же как искать иголку в стогу сена. Нет, это как искать иголку на огромном поле, где куча стогов сена! Да, примерно так. Бесчисленное количество банд и группировок наводнили Маньчжурию. Как найти среди них тех, кто похитил двух сестриц военно-санитарного поезда? Возможно ли это? В человеческих ли это силах?!
С. 616 – 619.
Материал предоставлен издательством Сретенского монастыря
