Игорь Смолькин - лауреат конкурса «Новая библиотека» в номинации «Печатные издания» премии им. Ф.М. Достоевского 2022 года
Быть русским —значит созерцать Россию в Божьем луче.
И. Ильин
Есть ли что-либо красивее, возвышеннее и притягательнее для человеческого сердца, чем та любовь, о которой мы, воздыхая, читаем в Евангелии? Она долготерпит, милосердствует… не завидует… не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит (1 Кор. 13, 4-8). Едва ли что способно действеннее и убедительнее возвысить душу до сфер Небесной гармонии, где только и возможет человек обрести то самое утраченное подобие Божие, которое, единственное, в силах уподобить творение Творцу. Но есть ли место таковой возвышенной любви в сегодняшнем мире — обезверившимся, утерявшем кажется навсегда всякую связь с Небом? Ответ однозначен: коли не было бы, то и мир не устоял бы: рухнул в пропасть богоборчества, безмерного стяжательства, непрощения, ненависти, злобы — бездну, которую сам для себя разверз, в безумии своем став частью слепой разрушительной стихии.
Но есть любовь, и она все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Именно она подъемлет душу даже до подвига, в котором и самую жизнь свою не жалко положить за друзей своих (Ин.15, 13). Есть любовь! И нагляднее всего она воплощается в обитателях скромных монастырских келий и убогих ветхих домиков — в тех, кого мы привыкли называть простым, но столь дорогим и ко многому обязывающим именем — православный старец. Именно к ним, — этим духовным водителям и всемирным утешителям, — неведомая, но непреодолимая сила заставляет хотя бы раз в жизни отправиться русского человека. И вот, закинув за спину котомку, идет он испрашивать молитв у какой-нибудь неизвестной миру Матронушки, Любушки, искать благословения и совета в кельях у старцев о. Симеона, о. Кирилла, о. Николая… Это все и есть подлинные проявления необозримой глубины русского сердца и величия русской души…
Так что же такое старчество, откуда оно произошло и где источник его великой, притягательной силы? Общеизвестно, что старчество изначально являлось чисто монашеской дисциплиной, органически связанной с исполнением монашеского обета послушания. Вспомним, что представляло собой монашество в первенствующей Церкви? Прежде всего, это было анахоретство, или отшельничество. Подвижник удалялся от мира в поисках уединения и таких условий жизни, которые бы обезпечивали ему возможность существования. Так анахореты, жившие вблизи Нила, плели корзины из тростника, веревки и изредка носили продавать в город, где покупали все самое необходимое для жизни. Но их главным жизненным делом оставалась скрытая от посторонних глаз молитва. Слава о великих подвигах отдельных анахоретов быстро распространялась, и, поэтому вполне естественным было то, что желающие им последовать в монашеском делание, искали с ними встреч, чтобы выразить свое восхищение их подвигом, и в их опытности почерпнуть для себя руководство. Но что для возлюбившего уединение слава человеческая? Желание сохранить свою духовную независимость побуждало их удаляться в глубину пустынь, в самые безлюдные, непроходимые места. В жизнеописаниях подвижников мы встречаем повествования об анахоретах, не видавших десятки лет человеческого лица. Но и в самые отдаленные пустыни за ними шли их последователи, достигая убогих старческих келий. И тогда даже самые великие отшельники и анахореты жертвовали самым для них дорогим — уединением, поскольку истинное подвижничество всегда соединяется с самой глубокой любовью к ближнему. К тому же, опытные подвижники не могли не сознавать, что всякие новоначальные имели право на братскую помощь, и более того — нуждались в ней. Ведь и самые великие подвижники испытали много искушений и страданий, прежде чем смогли достигнуть мира и покоя души. Многие падали под бременем соблазна и искушений, многие изнемогали от неуменья разобраться в собственных духовных переживаниях. “Тот монах, кто смотрит на спасение ближнего, как на свое собственное”. Такой девиз, сохраненный в писаниях очень многих подвижников, дошел до нас из глубокой древности. И из таких духовных настроений и потребностей родилось в Египетской пустыне старчество.
Сущность старчества определяется как совершенное послушание ученика своему старцу. Безусловно, что от духовного руководителя требуется гораздо большего — и духовной опытности, и духовной рассудительности, и любви, и личной добродетели. От ученика же всегда лишь одного — совершенного послушания старцу с откровенным исповеданием помыслов; совершенного послушания как всецелого отвержения своей воли, своего разумения добра и зла, своих привычных оценок жизни вообще.
Так, например, прп. Симеон Новый Богослов говорит: “Кто посвятил себя Богу, всю печаль свою возвергнет на Него и на духовного отца своего, так что по истинному послушанию перестанет уже жить своею собственною жизнью и творить волю свою, — умрет для всякого пристрастия мирского и для тела своего”. По словам прп. Иоанна Лествичника, “послушание есть гроб собственной воли и воскресение смирения” (“Лествица”, Слово 4-е).
Для чего же нужно это совершеннейшее, со стороны послушника, самоотречение и самоуничижение? Все дело, конечно же, в том, что источником и началом всех соблазнов и грехов является самолюбие и самоутверждение личности вне ее сыновней связи с Богом. И поскольку наша воля является главной носительницей и выразительницей этой самости, то на борьбу с ней и направляются главные усилия подвижников. Поэтому подвиг ученика всегда начинается и вращается вокруг отказа от своей воли.
В древнем патерике передается интересная беседа старца с его учеником: “Один брат сказал некоему великому старцу: “Авва! Мне бы хотелось найти старца по воле моей и жить с ним”. Старец отвечал на это: “Хорошо желание твое, владыко мой”. Брат, не поняв слов старца, подумал, что старец признал его мнение правильным. Старец, заметив это, сказал ему: “Так-то! Если найдешь старца, соответствующего воле твоей, то как намереваешься жить с ним? Желаешь ли, чтоб не тебе последовать воле старца твоего, но чтоб старец последовал воле твоей? В этом надеешься найти ты преуспеяние?” Тогда брат понял свою ошибку и пал в ноги старцу, принося покаяние и говоря: “Прости меня!”.
Итак, несомненным является, прежде всего, то, что старческое руководство, в осмыслении первенствующей церкви, есть чисто иноческий путь жизни в осуществлении обета послушания. Старец — опытный монах, а ученик — новоначальный инок, берущий на себя крест подвижничества, мера и глубина которого определяется исключительно волей духовного руководителя. Отречение от мира для новоначального в существенной мере и выражается именно в обете послушания. Такова первая характерная сторона старчества. Вторая черта, имеющая такое же существенное значение, выражается совместным жительством старца с учеником. Третья характерная черта древнего старчества есть глубочайшая нравственная связь между старцем и учеником; связь совершенно исключительная, требующая полного отдания учеником своей жизни в распоряжение старца. Четвертая отличительная черта древнего старчества состояла в том, что число учеников старца было ограничено — один, два; от силы — три ученика.
Таковы основные характеристики первоначального старчества. В течение веков оно процветает, местами достигая вершины своего развития, потом ослабевает, приходит в упадок и даже совсем забывается, как бы теряет свою силу и значение, и замещается в жизни Церкви традиционным духовничеством.
Почему же это произошло? Возможно, древнее старчество разделило общую судьбу многих явлений церковной жизни, причем явлений высшего порядка, связанных со святостью, вдохновением, религиозным знанием. Так, умолкло пророчество древней Церкви, перестали существовать агапы, появилась ветхозаветная завеса, отделяющая алтарь от верных и небо от земли и т.д. Здравый смысл говорит, что лучше середина, чем вершина, связанная с опасностью падения, с духовным риском. Быть может это и есть подлинная историческая правда? Как бы то ни было, но к середине второго тысячелетия лишь на Афоне и в некоторых греческих монастырях сохранились традиции и практика древнего старчества. Так было и в России ко времени прп. Паисия Величковского (XVIII век). Своими подвигами, переводами святоотеческих книг и личным примером, он через своих учеников возродил старчество, которое и стало процветать в России, в особенности в Оптиной Пустыни. Первые оптинские старцы Лев, Макарий, Моисей и Антоний были близкими учениками и последователями учеников великого старца Паисия. Эта благодатная лоза неувядаемо цвела в течение ста лет, переходя от отца к сыну в духе истинного послушания.
Русское старчество едва ли не с первых дней своего появления в России вступило на самостоятельный, новый путь и явилось не столько монашеским, сколько народным. Например, Оптина пустынь. Ее старцы — были отцы и советчики для всего русского народа и только в очень ограниченной мере — для монашествующих. Но было ли это коренным изменением традиций старчества или же связано было с некими особенностями русской души и русского характера? Попробуем разобраться…
В последние годы на нашу страну, наш народ, обрушилось множество несправедливых обвинений: дескать ни на что, кроме мелкой злобы, воровства, бахвальства и пьянства не годны. Это вдалбливается в расслабленные низкопробной кино-теле-продукцией мозги российских граждан с таким завидным упорством, что едва ли скоро в них останется место и способность для какой-либо иной точки зрения. Истина изгоняется не престающим изливаться на нас потоком лжи. А что же мы? Помним ли, что писал нам, — для нас! — знаток русской души Федор Михайлович Достоевский: “Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает… Судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать”. Вот она формула русского богоносного миросозерцания, суть русской души, и в “долине смертной” взыскующей града Небесного. Но свойственно ли это сегодня душе народной, живо ли? Без сомнения! Пока стоят православные храмы и монастыри, пока правятся в них службы Божии и преподаются народу Святые Таинства — живо! Пока ищут люди мудрого утешительного слова старцев, испрашивают их святых молитв — живо и жить будет! А русский народ останется все тем же странником, смиренно и терпеливо исправляющим свой путь к Небесному Отечеству. Такому путнику единственная ноша — посох, да тощая сума… Пусть сегодня этого нам не вместить, и едва ли возможем ради благ вечных добровольно отказаться от благ земных. Но Божиим попущением, не взирая на наши желания, все равно имеем лишь те же посох, да суму, потому как все остальное у нас украдено и отнято. Итак, сегодня мы путники по принуждению, а точнее — по Отчей любви, и нестяжатели по принуждению — но тоже по Отчей любви; по воле своей нам остается лишь стать послушниками и испросить дорогу у знающих людей — у старцев — ведь конечная цель земного пути хорошо известна.
Русское старчество… Оно изначально только потому и было иным, -обращенным более, не к монашеству, а к народу, — что сам народ русский являлся по своей метафизической сути иноком, не прилепляющимся сердцем к земному, но ищущим небесного (часто неосознанно, и даже против воли, ведомый путями правды и истины жаждущей спасения душой-христианкой). Такова, по-видимому, природа этого нигде более в мире неизвестного союза: инок-народ — с одной стороны; и его духовные водители старцы — с другой. В этом и есть тайна их неослабевающей обоюдной духовной любви…
Русский человек любил и любит монастыри и старцев, прежде всего, как свои народные святыни, как самую возвышенную, прилепившуюся к горнему-небесному, часть народной души. И старцы отвечают на эту народную любовь. Созидательная и спасительная сила любви и есть то главное, что объединяет старцев всех времен в жизни Православной Церкви. “Любовь, — говорит свт. Тихон Задонский, — сыскивает слова, коими можно созидать ближнего, она представляет и способ, и ум и язык направляет” (Творения, т. 2, стр. 319). Побуждения любви к ближнему сильнее желания к монашескому уединению и даже — личного спасения. Так, например, Леонид Оптинский утверждал, что он ничего более не желал бы, как возможности сидеть тихонько в своей келий, но только жалость к народу заставляла его вечно быть на людях. “Хоть в Сибирь меня пошлите, — говорил старец, — хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать не могу от себя. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?” (Жизнеоп. опт. старца Леонида, стр.К64 и 48). В этом он выражает настроение и всех других старцев.
Попробуем воспроизвести картину из жизни русского старчества. “Келлия старца, — писали об Оптинском старце Леониде, — от раннего утра до поздней ночи наполненная приходившими к нему за духовной помощью, представляла картину, достойную кисти художника. Старец в белой одежде, в короткой мантии, был виден из-за круга учеников своих, которые стояли перед ним на коленях и лица их были одушевлены разными выражениями чувств. Иной приносил покаяние в таком грехе, о котором и не помыслил бы не проходивший послушания; другой со слезами и страхом признавался в неумышленном оскорблении брата. На одном лице горел стыд, что не может одолеть помыслов, от которых желал бы идти на конец света; на другом выражалась хладнокровная улыбка неверия ко всему видимому: он пришел, наряду с другими, явиться только к старцу и уйти неисцеленным; но и он, страшась проницательного его взгляда и обличительного слова, потуплял очи и смягчал голос, как бы желая смягчить своего судию ложным смирением. Здесь видно было истинное послушание, готовое лобызать ноги старца; там немощный, отринутый всем миром, болезненный юноша не отходил от колен о. Леонида, как от доилицы ее питомец. Между прочими видна была седая голова воина, служившего некогда в отечественной брани, и теперь ополчившегося, под начальством такого искусного вождя, против врагов невидимых. Здесь белелись и власы старца, который, признавая свое неискусство в монашестве, начинал азбуку духовную, когда мир признавал его наставником”. Вот таким разнообразным обществом был окружен старец. Кажется, вся Русь пришла испросить его советов и святых молитв. Вся Русь смиренно преклонила пред ним колени и обрела — пусть на мгновение, на миг — в убогой келии старца блаженный и успокоительный кров от века взыскуемого града Небесного. “Собрание смиренных, яко собрание Серафимов”, — сказал св. Исаак Сирин… Воистину так! Тем, кто бывал, например, у о. Николая Гурьянова, картина эта знакома до сердечной боли, т.е. и сегодня ничего не изменилось, и народ православный также ищет в смиренных старческих кельях ответов на самые насущные вопросы.
Так что такое русский старец? Это носитель “ума Христова”, выразитель внутренней силы Церкви, как апостолы и мученики, вместитель не только сердечного опыта, но и сверхъестественных даров: различения духов, прозорливости, врачевания. Недаром прп. Симеон Новый Богослов называл своего авву “апостолом и учеником Христа”, подчеркивая сущность его служения.
Заслуга старчества в поддержании нравственной энергии в народе — несомненна. И сама плоть бытия зиждется на жертвенной любви старцев, на их пламенной молитве, на спасительной силе их мудрого отческого слова.
“Пока старчество еще держится, — говорил последний оптинский духовник, иеромонах Нектарий, — заветы его будут исполняться. Вот когда запечатают старческие хибарки, повесят замки на их двери, тогда всего ожидать будет можно”
Только просвещенный верой Христовой разум может понять и вместить, что все нынешние смертоносно-разрушительные ураганы в политике, экономике, социальной жизни направлены не только к тому, чтобы ослабить русскую военную мощь, не на присвоение сокровищ российских недр, право использовать лишь в своих целях наш промышленный потенциал и человеческие ресурсы, но, главным образом, чтобы заколотить гвоздями двери всех старческих хибарок… И могилки их сравнять с землей… И дороги к ним завалить камнями и грязью… Убить душу русского народа и уж тогда торжествовать победу…
Только не убить ее! Не было и не будет ни у кого такой силы. Ибо она не от мира сего — от Неба, от Вечности, от Бога. Поэтому у нас всегда останется возможность воспрянуть, возродится, стряхнуть со своих плеч всю кровососущую нечисть и продолжить свой исторический путь — ко граду Небесному, горнему Иерусалиму…
Проза.ru
