Международный детско-юношеский литературный конкурс имени Ивана Шмелева «Лето Господне» проводится Издательским советом Русской Православной Церкви. К участию в нем приглашаются учащиеся 6–12 классов общеобразовательных и православных школ, гимназий и колледжей России, стран СНГ и зарубежья. Сегодня мы публикуем работу Наталии Жуковой, которая стала победительницей IX сезона Конкурса среди учеников 10-11 классов
НАТАЛИЯ ЖУКОВА
МБОУ СОШ №31 г. Владимира
Педагог: Бобракова Ольга Геннадьевна
Весна на Владимирской земле
Очный этап
Весна любит всех и всегда, любовь эта хлещет пенистой водой из-под мутного льда на реке, нежнеет ранними акварельно-дымчатыми рассветами и шумит хлопаньем голубиных крыльев на площадях города. Весной любится полной чистой грудью, потому что весна, жаркая, цветастая, чувственная, не обросшая еще сухой гнойно-коричневой корочкой, есть расцвет юности. Потому и воспоминания оттуда сверкают ярче и пахнут острее.
Папа любит нашу дачу в древнем городке неподалеку от Владимира, любит ее так, что ты просто не можешь сопротивляться — против воли заражаешься этим чувством. Папа без ума от своих картофельных полей. Этой любовью, однако, я так и не прониклась, но есть что-то в этой подсохшей на дневном солнце рыхлой сероватой земле, в этих кожистых листочках и жирных стеблях.
Гораздо больше понятной прелести в низвергающейся с суровым бурливым ревом плотине, в фарфорово-пенном цветении изящных вишен, в захаживающих на участок за пропитанием кошках, которые — те еще вертихвостки — будучи домашними, лезут в дом, словно кочуют в сырых подвалах. Здесь же знакомишься с глубокой затаенной радостью строк Куприна — пожелтевшей увесистый томик ценой в сколько-то рублей и сорок копеек.
Есть и зябкие ночи у костра, взвивающегося и избегающегося пляшущими неправдоподобно-рыжими языками, когда папа торжественно вручает самую легкую из имеющихся кочерег, и ты с опаской тыкаешь в полено, своей собственной рукой отправляя выстреливающие в сквозисто-чернильный велюр ночи скопы огненных искр. Потом в углях с томительной медленностью запекается картошка, мохнатым чудовищем темнеет старый можжевельник, над головой кристально поблескивают звезды, а папа с удовольствием рассказывает что-то из физики, которую ни тогда, ни сейчас никак не осмысливаешь и желания такового не имеешь, но слушаешь увлеченно, еще не осознавая драгоценности момента, но впитывая его, чтобы спустя утекшие годы все всколыхнулось волной радости с мелкой щепоткой тоски по безвозвратному.
Весной очень уж хорошо влюбляешься, особенно лет эдак в десять. Одноклассник, которого с детского сада знаешь, кажется, вполне подходит для того, чтобы стать объектом неизбывных светлых чувств. Апрельская математика еще нуднее, чем обычно (особенно когда полнишься отнимающей у тебя землю под ногами любовью), а вот на литературе Фет, с его подходящими творящейся за окном весне стихами, — как никогда кстати. Школьная белая блузочка, застегнутая у самого горла, туго заплетенные рассерженной чем-то поутру сестрой косички, чистые до блеска туфли не слишком-то соответствуют мятущейся в набухшем сердце радости, которая кажется серьезной до умопомрачения и до свадьбы сразу после школы. Все эти переглядки, наиглупейшие диалоги на переменках, букетик ландышей доводят до того, что страстно хочешь сочинить невероятную любовную поэму. Можно и на французском — не зря же бабушка учит, надо ведь где-то применять получаемые знания. И как-то при этом не смущаешься, что пока ты в состоянии выдать лишь спряжение парочки глаголов да более-менее сносное развернутое приветствие. Но проходят годы, снова весна, а ты смотришь на своего одноклассника и, раскопав что-то в альбоме воспоминаний, низвергаешься в пучину безмолвного ужаса. Однако есть все-таки что-то насмешливо-грустноватое в пепле, припорашивающем те глупые неловкие моменты.
Но существует все же самое мощное, самое неукротимо-искрящееся, выплескивающее тебе вспышки воспоминаний, как с пенным шорохом набегающий прибой вытягивает на берег обломки ракушек, какие-то водоросли и крепкий запах соли.
Это город — твой родной, до каждого изгиба тротуара и ресторанной вывески знакомый, еще не успевший приесться. Весна прихорашивает его, приглаживает ветерком, орошает асфальт и плитку дождичком, освежает полупрозрачной, свежим медом налитой зеленью, обливает тягучим золотом света, как говорливо-торопливые талые ручьи, по переулкам, узким лестницам, мосту и просторным площадям. Ты идешь с мамой и, не воспринимая по отдельности детали, с незамыленным звонким восторгом видишь и слышишь единый вихрь блистающего света, воздуха, цветных плывущих пятен, ворчливого гудения машин, дробного перещелкивания каблуков, гула лихого ветра в ушах и разномастного рассыпчатого смеха. Это — одна жизнь, из которой до неприличия легко можно перетечь в иную, многим неизвестную, счастливую до покалыванья между ребер и горячей влаги на щеках.
Есть в городе улочки, странно напоминающие некузявенькие, порыжевшие от времени туфли со сломанным каблуком, выбросить которые рука не поднимается, потому как, если выбросишь, потеряешь вроде бы мелкую, но необъяснимую серьезную, плотно сросшуюся с душой часть тебя. И одна из этих улочек, по обеим сторонам которой тянутся бело-зеленые кружева сирени и шумящие листвой липы, на которых бодро и свободно посвистывают птицы, ведет к храму. Он тонок, полувоздушен, чист и так дышит живым молчанием столетий, что задумываешься, не преступление ли нарушить своим появлением этот светлый до звонкости покой. Люди, которых здесь видишь, поначалу кажутся кощунствующими разрушителями всего того, чьим причастником ты себя чувствуешь. Потом надолго забудешь об этом, а когда вспомнишь, наколешься на мысль, что люди самые трепетные и самые бережные хранители этой нежной цветущей чистоты. И наступает в душе тонущая в распахнутой настежь небесной голубизне радость, которую омыло росистой влагой и овеяло искристо-зеленым благоуханием.
Весна детства — особенная. Она хранится всполохами бликов на крышах, запахом яблок и книг в рассохшемся ящике стола и таянием серой мутной скорби в потайном закоулке сердца. Она — осколок, самый глубоко вонзившийся в это самое сердце осколок, ноющий сладкой, серебристо — пронзительной болью, который если тронешь, то все дрогнет так, что слезы по уходящему из души свету брызнут легко, горячо и порывисто, словно майский солнечный дождик.
