Восстановление патриаршества

Восстановление патриаршества
Отрывок из романа Владислава Бахревского «Патриарх Тихон. Крестный путь», лауреата Патриаршей литературной премии 2024 года

Открытие Собора

Колокола Москвы – Песнь песней, убитая навсегда.

Такого Успения не было в веках и не будет. Четыре сотни звонниц звонили день напролет с неубывающей радостью. Души москвичей, взлетев над Златоглавою, ощутили – мир чист от сатаны.

Отслужив литургии в своих приходах, священники и народ крестными ходами с пением двинулись в Кремль, под сень древних святых храмов.

Кремль стал бьющимся сердцем державы, все были счастливы, ибо видели: вот она, Святая Русь, поднялась, как единый человек, единая душа, и встала перед Богом, ожидая милосердия.

Пробиться к дверям Успенского собора не было никакой возможности, но перед архиереями умудрялись расступиться. Через алтарь преосвященных проводили на особое возвышение. И молились в тот день совокупно о России, настоящей, будущей и той, что минула в веках, – десять митрополитов, семнадцать архиепископов, шестьдесят епископов, сто девяносто священнослужителей, а в храме среди народа стояли еще двести девяносто девять мирян – членов Собора.

К концу обедни прибыли правители: премьер-министр Керенский, министр внутренних дел Авксентьев, Карташов, Родзянко, Руднев…

Митрополит Владимир с амвона прочитал грамоту Святейшего Синода об открытии Всероссийского Церковного Собора и предложил начать деяние Символом веры.

Вся Москва, пришедшая в Кремль и на Красную площадь, радостно возвещала миру: «Верую во единаго Бога, Отца Вседержителя, Творца небу и земли…»

Из храма Успения сквозь раздавшийся народ члены Собора со священными песнопениями двинулись к Чудову монастырю поклониться мощам святителя Алексия, земного создателя Московского царства, небесного его покровителя.

– Керенский! Керенский! – узнали люди своего героя.

– Ура!

– Ура-а-а! – грянули те, кто видел человека во френче и кто не видел и даже не знал, чего ради все кричат.

Под «ура!» пятьсот семьдесят шесть членов Собора, потеряв исчезнувшего Керенского, через Спасские ворота вышли к Лобному месту. Золотой лес хоругвей, сияние икон, золото риз архипастырей и пастырей. Солнце. И колокола, колокола…

Но вот начался молебен – звон умолк. Москва внимала молитве:

– Да будет Господь среди собравшихся во имя Его, да ниспошлет Он на них Духа Своего Святого, наставляющего на всякую истину, да поможет Он Собору произнести решения и совершить дела истинно во славу Его, в созидание святой Его Церкви и на пользу и умиротворение нашей дорогой и многострадальной Родины.

Люди тяготятся долгим покоем, но как буря – кидаются перед Богом на колени, моля о тишине.

И не ведали ни мудрые пастыри, ни уличные простаки, вот уже три года обремененные войной, что у страдания нет дна. То, что нынче кажется пределом падения, завтра будет желанной вершиной, возвратиться на которую и в мечтах невозможно.

Молебен кончился. Крестные ходы под малиновые звоны двинулись к своим храмам.

Познав счастье народного единения, каждый участник того дивного события чувствовал в себе эту дивную русскую силу. Душа, исстрадавшаяся среди бесконечных потрясений, окунулась в восторг, и верилось – бедам в России больше места не будет.

Вечер тоже удался. Золотой, во все небо закат, но любоваться красотами времени не было. Под неумолкающий благовест Тихон приехал в Лихов переулок, в Епархиальный дом, проверить еще раз, все ли готово к завтрашнему дню. Нет ли каких просьб, жалоб.

Была высказана тревога о разбросанности членов Собора по Москве, всем нужно подавать лошадей, автомобили.

– Когда начнутся заседания, – сказал Тихон, – большинство членов Собора будут размещены в здании духовной семинарии, в Каретном ряду. Епископам, правда, придется жить в классах по двое, по трое, для священников и мирян – дортуары… Но когда еще придется их преосвященствам поспать на семинарской койке?

Из просителей была игуменья Турковицкого монастыря мать Магдалина. Явилась за благословением поставить телефон в комнате архиепископа Евлогия.

– Но у меня нет телефонов! – удивился Тихон. – Я для владыки комнату еле-еле отстоял.

– Телефон будет, благословите!

– Благословляю! – обрадовался Тихон. – Вы ведь и лошадьми умудряетесь владыку снабдить.

– С Холмщины пригнала. Свои лошади в Москве – это такая экономия. – И вдруг спросила с поклоном: – Владыка! Не возьмут ли на Соборе верх обновленцы? Среди членов Собора их немало.

– С Божьей помощью устоим! – улыбнулся Тихон.

– Ваше слово – наша вера! Спасибо, владыка, на сердце полегчало. Господи, такого Успения, как нынешнее, не забыть! День святой, колокола звонят, да вот беда – сомнения уже копошатся в душе, как зверята.

– Ну их, ваших зверят! – всплеснул руками Тихон. – Всякое надо ждать, но правда у Бога.

16 августа об успехе Собора молились в храме Христа Спасителя. Литургию служил Тихон, митрополит града Москвы.

Сразу после службы епископы в мантиях вышли из алтаря и заняли места на красных скамьях, поставленных полукругом посреди храма. Остальные соборяне заняли места с обеих сторон.

Первое слово – первенствующему члену Синода митрополиту Владимиру Киевскому. Потом пропели стихиру «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». От Временного правительства говорил министр исповеданий Карташов. От Синода – Платон, экзарх Грузии, от Москвы – Тихон.

– Верующая Москва, – сказал владыка с надеждою, – ожидает от Собора содействия и в устройстве государственной жизни… Ныне Родина наша находится в разрухе и опасности, почти на краю гибели. Как спасти ее – этот вопрос составляет предмет крепких дум. Многомиллионное население Русской земли уповает, что церковный Собор не останется безучастным к тому тяжелому положению, которое переживает наша Родина. Созерцая разрушающуюся на наших глазах храмину государственного нашего бытия, представляющую как бы поле, усеянное костями, я, по примеру древнего пророка, дерзаю вопросить: оживут ли кости сия? Святители Божии, пастыри и сыны человечески! Прорцыте на кости сухие, дуновением Всесильного Духа Божия одухотворите их, и оживут кости сия и созиждутся, и обновится лице Свято-Русския земли!

Приветствиям и речам не было конца. Говорили от имени академий, университетов, от армии и флота и прочее, прочее…

XX век уже властно перетряхивал жизнь планеты, а люди все еще не умели жить по-новому. Новое заключалось в быстроте, в стремлении ухватить суть всякого дела, отметая застарелую чопорность и многословие.

Только на третий день Собор занялся делом: избранием Президиума и председателя Собора.

Казалось бы, место председателя должно было остаться за первенствующим митрополитом Владимиром, но ожидали баталий, а Владимир отличался чрезмерной деликатностью и на больших сборищах терялся.

Выдвинули распорядителя Собора митрополита Тихона. Проголосовали. За – четыреста семь делегатов, против – тридцать три. От епископов в товарищи председателю избрали Антония (Храповицкого) и Арсения (Стадницкого), от священников – протопресвитера Успенского собора отца Николая Любимова и протопресвитера отца Георгия Шавельского, от мирян – князя Трубецкого и Родзянко.

Огромную работу по пересмотру всех церковных дел разделили на двадцать комиссий.

И снова сделали перерыв. Съездили поклониться мощам Сергия Радонежского: да благословит великое церковное дело.

Собор, увы, не убавил бедствий ни в стране, ни в Москве.

19 августа загорелась Трехгорная фабрика. Были взрывы, был грабеж под прикрытием огня.

Через три дня еще удар – пала Рига. В Москве своя война: на Солянке толпа устроила погром еврейских магазинов. Погромы прокатились по Подмосковью. В Коломну, в Серпухов военный министр Верховский посылал карательные экспедиции. Порядок удержали. Но страну шатало.

1 сентября Временное правительство объявило манифест: «Государственный порядок, которым управляется Русское государство, есть порядок республиканский. Правительство провозглашает Российскую республику». Для укрепления власти была образована Директория, совет пяти: Керенский, Терещенко, Верховский, Вердеревский, Никитин.

Военный министр тотчас объявил о сокращении численности армии. Ради боеспособности, ради экономии. В новом Кабинете министров несколько министерских портфелей было отдано евреям: финансы возглавил Бершадский, пути сообщения – Неверовский, юстицию – Малянтович.

На выборах в Московскую думу победили большевики: пятьдесят один процент мест.

А в Тамбове народ избрал своим председателем каторжанина Голощапова. За ним числилось двадцать два убийства.

В природе тоже неистовство. 2 октября в Москве стояла тридцатиградусная жара.

Церковный же Собор, на который было столько надежд, тонул в говорильне. Главный вопрос – кому управлять Церковью: Святейший Синод или все-таки святейший патриарх?

Тихону как председателю приходилось вслушиваться в каждое слово ораторов.

Богослов Сперанский убеждал:

– Верховный пастырь российский – патриарх. Он будет объединять нас духовно, но даже поможет и материально. Кто же возьмет на себя Крест Христов – крест борьбы, страдания за Церковь? Дайте того, кто бы во время гонений или притеснений Церкви государством мог, подобно Иосифу, дерзновенно войти к Пилату!

«Господи! Ведь накличут беды все эти умники», – думал Тихон, огорченный подобными пророчествами.

Священник Востоков тоже стоял за избрание патриарха, но говорил не о грядущих бедах, а о беде за дверьми самого Собора:

– Нынче наша разруха, ужасы нашей жизни, вообще трагические переживания русского народа – всей своей совокупностью повелительно говорят: да будет снова на Руси патриарх! И вот почему. Мы переживаем время, когда таинственная, но страшная сила ополчилась на Крест Господа Иисуса Христа. Всемирная могущественная антихристианская организация активно стремится опутать весь мир и устремится на православную Русь. Но когда объявлена война – нужен еще и вождь, и этот вождь нужен и нам, и нашей войне.

Мирянин Рубцов, инспектор народных училищ из деревни Рахманиново Тверской губернии, пугнул членов Собора тьмой веков:

– Восстановление патриарха означает перевод нас из XX века в XVII.

С мест послышались крики:

– Довольно! Довольно!

Но Рубцова поддержал юрист Радзимовский:

– Голосовать за патриарха вообще не могу, так как не знаю, каков будет объем его власти и каков будет порядок его избрания.

Тихон дал слово протоиерею Бекаревичу.

– Масоны на конгрессе постановили: ловите момент, когда на Руси будет низложен держащий. Гоните попов, осмеивайте религию – этого вы достигнете благодаря темноте русского народа… Распространяется древний гностицизм, спиритизм, каббала, теософия, отрицающие Христа. И я думаю, что нам нужен патриарх, который и принял бы на себя борьбу с новой религией.

«Это не пастыри, это политики, – вздыхал про себя Тихон. – Патриарх и для сторонников только оружие».

Астраханский епископ Митрофан хотел в святейшем видеть «представителя подвига и дерзновения».

Тотчас поднялся хор страшившихся патриаршей диктатуры.

Им всем ответил протоиерей Добронравов, законоучитель Александровского военного училища:

– Вы даете патриарху силу лилипута, а требуете от него богатырских подвигов. Вы не даете ему ничего, а говорите: «Он встал и спас». Что-нибудь одно из двух. Или говорите прямо, что вы хотите дать патриарху всю полноту власти… Или же перестаньте говорить о богатырях и вождях и сознайтесь, что патриарх не будет гранитным колоссом в Церкви, а сделается одною лишь декорацией, правда красивой, но едва ли нужной.

И вдруг все переменилось: на путь истины наставил даже самых крикливых, самых просвещенных ужас переворота.

26 октября из Петербурга приехал товарищ министра исповеданий, член Собора Котляровский. После его сообщения в зале заседаний разразилась тишина: Временное правительство арестовано, власть у Ленина, у Троцкого…

Предстояло выслушать еще девяносто ораторов, но все это казалось теперь бессмысленным – Россия в руках безбожников. Может, всего лишь на день, на два… Но ведь и Временное правительство держится антицерковных, антихристианских взглядов…

Встал полковник Кубанского казачьего войска граф Павел Граббе:

– Я говорю от группы, у которой шестьдесят голосов… Не сегодня, так завтра вместо речей мы услышим пушки. Предлагаю: первое – прения прекратить, второе – немедленно проголосовать за установление патриаршества в Русской церкви.

Проголосовали. А что еще оставалось делать: впереди тьма неизвестности.

Отступ

Святой жребий

Утреннее правило батюшка Алексий читал в своей келии. Но тишины и в монастыре не было, поднялся какой-то грохот, и батюшка затосковал о своей пустыни. Вдруг окно брызнуло стеклами, и в угол келии тяжело шмякнулся снаряд.

Ужасного гостя монахи вынесли в сад. Владыка Арсений Новгородский, живший в Чудове, благословил всем насельникам говеть. Приобщались Святых Тайн, когда снаряд ударился теперь уже в окно храма, стены вздрогнули от оглушительного взрыва.

Все взоры обратились к раке святителя Алексия: спас от смерти.

Дослужили литургию и с пением тропаря святому заступнику перенесли его мощи в пещерный храм Святителя мученика Ермогена. Гроб водрузили на престол, начали молебен и спохватились: книга с молитвой святителю осталась в соборе.

Киевский митрополит Владимир стал говорить молитву от себя. Слова его были так просты, что всем казалось: владыка беседует с живым, и у каждого теплилась в душе свечечка веры – святой угодник Алексий не даст погибнуть.

По Кремлю били юнкера. Кремль занимал пятьдесят шестой полк, верный большевикам. Юнкера оказались сильнее, всю ночь они атаковали древние твердыни и утром выбили красных вон.

Монахи Чудова монастыря ушли в катакомбы. Неустанно пели тропарь Казанской иконе Божией Матери «Заступнице усердная».

Ужасавшихся батюшка Алексий ободрял крестным знамением:

– Держитесь духа Сергия Преподобного.

Иные все-таки плакали, не ведали – Господь удалил их от ужаса, который объял город. Кого-то ставили к стенке, кого-то «шлепали» навскидку, без команд и самостийных приговоров.

Война с каждым часом ожесточалась. Большевистский комиссар Израилев посадил корректировщика огня на колокольню храма Христа Спасителя.

В этот день, 29 октября, Господь спас святителя Тихона для дела Своего. Тихон ехал с Троицкого подворья на службу, снаряд разорвался в считаных метрах от экипажа… Пулеметный огонь преградил дальнейший путь, пришлось вернуться.

Монахи и монахини кремлевских монастырей целую неделю прятались в подземельях, а Собор продолжал работу. 30 октября профессор Соколов сделал доклад об известных в истории Церкви избраниях патриархов.

Собор остановился на практике святого Константинополя: голосовать кандидатов; во втором туре из троих, получивших большинство, епископы тайным голосованием изберут достойнейшего.

Бои шли на Красной площади, на вечно воинственной Пресне, в Замоскворечье. Пушки били по Думе, по телефонной станции, но в Лиховом переулке голосовали.

Собор единого мнения не имел. Делегаты внесли в списки двадцать три кандидатуры. Опять был назван Александр Дмитриевич Самарин, от белого священства – Шавельский…

Четыре раза выстраивались члены Собора перед урнами. Наконец 31 октября кандидаты для архиерейского голосования были определены: архиепископ Антоний (Храповицкий) – сто пятьдесят девять голосов, архиепископ Арсений (Стадницкий) – сто сорок восемь, митрополит Тихон (Беллавин) – сто двадцать пять.

Владыка Антоний свое первенство принял как должное. Разве не он ратовал за патриаршество и всячески был ущемлен за свою верность древнему канону царем, обер-прокурорами? Всем известно – Антоний (Храповицкий) не только властен, но и деловит. У него дар духовного строителя. Хотят вождя, а кто из троих вождь? Арсений, ужасающийся самой возможности получить в руки патриарший посох? Тихон – этот бодрячок-середнячок? Когда, кого, куда вел он за собою? Исполнитель Божьего дела, и только.

Владыка Арсений и впрямь просил Бога, чтобы чаша сия миновала его.

Тихон, чуть бледный, стал молчалив, неулыбчив. Кто-то подошел ободрить его:

– Вы третий, но можете быть первым.

– Я отдаю себя в волю Господа, – сказал Тихон.

1 ноября члены Собора не покидали своего общежития в Каретном ряду. По Кремлю били тяжелые орудия.

Знать бы нынче имена «героев», чтобы помолиться о них. Впрочем, комиссар, руководивший огнем, известен: астроном Штернберг. Чужой. Но целился-то по Кремлю свой. Фамилия этого артиллериста Туляков.

Кто-то из пожалевших древние святыни снял с орудий прицелы. Туляков наводил, глядя в дуло. Три выстрела – три попадания. Первым снарядом убил пятерых в двенадцати верстах от Кремля. Вторым – снес трубу на заводе Гужона, третьим – шарахнул по Златорожскому валу.

В семинарской церкви члены Собора – епископы, священники, миряне – устроили панихиду по всем павшим на московских улицах и в Кремле.

Избрали делегацию идти сначала в дом губернатора, где находился штаб большевиков, молить о прекращении кровопролития и о том же – в Кремль, к юнкерам.

Возглавлял делегацию митрополит Платон, с ним были два епископа, Камчатский Нестор и Таврический Дмитрий, архимандрит Макарьевского Желтоводского монастыря Виссарион, два протоиерея, Бекаревич и Чернявский, два мирянина – крестьяне Уткин и Юдин.

Большевики пропустили к своему комиссару одного Платона. Комиссар уговоров слушать не захотел:

– Поздно! Идите и скажите юнкерам: пусть сдаются.

Платон встал перед комиссаром на колени.

– Оставьте эти ваши штучки! – рассерчал большевик. – Сдадутся – прекратим огонь.

И снова двинулась удивительная процессия по городу под грохот пушек, под посвисты пуль. Впереди крестьяне, в скуфьях, с белыми флагами, на которых были нашиты красные кресты, за ними протоиереи в епитрахилях, архимандрит с иконою мученика Ермогена, епископ Дмитрий с Евангелием, епископ Нестор со Святыми Дарами и, наконец, Платон с крестом.

Революционные солдаты шапки снимали, крестились, но к Кремлю, где стрельба шла неумолчная, посланцев Собора не пропустили.

2 ноября красные солдаты, подчиненные Военно-революционному комитету, очистили Москву от противоборствующих. Кремль, занятый юнкерами и остатками отрядов Комитета общественной безопасности, верными Временному правительству, все еще отстреливался, но патроны были на исходе.

Вечером члены Собора снова явились в Епархиальный дом. Пора было кончать долгое дело с избранием патриарха.

Епископат заявил: выборщики-архиереи отказываются от своего избирательного права. Пусть судьбу русского православия решит не земля, обагренная кровью, но вечно чистое Небо. Да назовет святейшего жребий. Однако просили отсрочить день избрания до полного прекращения боевых действий.

А пушки ухали и ухали, и снаряды падали на Кремль.

Кто победит, сомнений уже не было, гонцы понесли большевикам слезное прошение: «Священный Собор от лица всей нашей дорогой православной России умоляет победителей не допускать никаких актов мести, жестокой расправы и во всех случаях щадить жизнь побежденных. Во имя спасения Кремля и спасения дорогих всей России наших в нем святынь, разрушение и поругание которых русский народ никогда и никому не простит, Священный Собор умоляет не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу».

Утром 3 ноября юнкера сдались. Вышли из подземелий монахи и монахини. Большевики, овладев Кремлем, тотчас ввели жесточайший пропускной режим. Члены Собора спешно перебирались кто в общежитие, кто в монастыри, кто на квартиры. Батюшка Алексий отправился в Докучаев переулок, к сыну.

Расставаясь с монахами Чудова монастыря, сказал им, поклонясь:

– Теперь настало время исповедничества. Согревайте, отцы, чувство сердечного раскаяния в себе. Раскаяние помирит нас с Богом.

Избрание

– Проходите, гражданин Беллавин! – Солдат-латыш еще раз посмотрел в пропуск и вернул митрополиту.

Делегация Собора миновала Спасские ворота.

– Чье же теперь сердце у России? – вскинул брови Тихон. – Латышское?

В центральном куполе Успенского собора зияли пробоины.

– Что же это за пушкари такие? – вырывалось у Тихона. – По ком они стреляли?

– По Богу, владыка! По Богу! – Нестор Камчатский перекрестился.

Растерянно стояли на Соборной площади.

От пуль стали щербатыми стены собора Двенадцати апостолов. Следы попаданий на Благовещенском, на Архангельском соборах. Пустыми глазницами окон глядят строения Чудова монастыря. В его храмах, в корпусах – рваные дыры.

Вышли из Кремля через Никольские ворота. И здесь ужас поругания. Расстреляна большая икона Николая Чудотворца.

Всем было так тягостно, что слова не шли на ум. По пути к экипажам епископ Нестор попросил Тихона:

– Владыка, как вернемся – дайте мне слово. Все это надо запечатлеть: да ведают потомки православных.

Единого мнения о расстреле Кремля все-таки на Соборе не было. Граф Олсуфьев разрушения назвал случайными.

Епископ Нестор, наоборот, говорил о намеренном расстреле.

– Все это богохуление. Прицельно стреляли по иконе Казанской Богоматери на Троицких воротах, прицельно – по иконе Николая Чудотворца… Осквернение святынь большевиками совершено по обдуманному плану! – заключил свою речь Нестор.

Олсуфьев возразил:

– Расстрел Кремля начали юнкера.

– Зачем вы так?

– Ради истины. В храмы Чудова монастыря залетали снаряды юнкеров. Но крест с одного из куполов Василия Блаженного большевики сбили из-за пустого озорства. Как бы там ни было, я предлагаю немедленно издать книгу «Расстрел Московского Кремля». И обязательно с иллюстрациями.

Собор поддержал предложение Нестора, а потом и профессора Булгакова: «Осудить перед лицом народа выступление большевиков и поругание ими святынь Кремля».

В тот же день другая депутация Собора была на приеме у комиссара Москвы солдата Муралова. Открыть Кремль для избрания патриарха товарищ Муралов не разрешил. Позволил, однако, вынести из Успенского собора чудотворную икону Владимирской Божией Матери, на один день и тайно.

– Чтоб никаких крестных ходов, а то еще демонстрацию мне устроите!

«Страшитесь отступлений от веры как начала всех зол» – сию мудрость добыл жизнью в пустыне Антоний, названный Великим. Увы! Не бывало таких времен, чтобы человек не отступал от Бога, от Его заповедей, от истины, не отрекался бы жизнью своей от канонов и преданий святых отцов.

Но вот чудо! Рухнуло государство, вместо Временного правительства в Россию пришла «временная» жизнь, и в этой же пустыне, сожженной огнем человеческих игрищ с сатаной, поднимался росток непорочной православной веры. Веры не по надобности, не ради выгоды и оглядки на других, но выстраданной, сбереженной из последних сил. Впрочем, страдания были впереди, а пока Господь даровал России патриарха, и члены Собора, полагаясь на волю Всевышнего, 4 ноября дружно поехали в Новый Иерусалим, где патриарх Никон воспроизвел иерусалимские христианские святыни. Эта икона на холмах, на лугах, на реках казалась теперь чудотворною.

Патриарх, вчера еще чуждый для многих, становился единственной надеждой на спасение самого имени «Россия», «русские». Все поняли наконец: патриарх нужен не ради правильного церковного канона и не ради украшения торжественных богослужений, но ради жизни здесь, на равнинах России, на всех ее просторах от края до края. Ради жизни.

В храме Христа Спасителя, вмещавшем двенадцать тысяч богомольцев, было тесно. Служили митрополиты Киевский Владимир, Петербургский Вениамин, девять архиепископов, два протопресвитера, три митрофорных протоиерея, шесть архимандритов, иереи собора.

Действо, которого так все ждали, началось после чтения часов. Митрополит Владимир вошел в алтарь, встал у приготовленного столика, и секретарь Собора Василий Шеин на блюде поднес ему три полоски белой бумаги в одну восьмую доли листа, с синими печатями Собора. Владыка вписал имена трех кандидатов, и записки были представлены свидетелям: служившим в тот день архиереям и выбранным Собором трем клирикам и трем мирянам.

После освидетельствования Владимир свернул записки в трубочки, перегнул, на каждую надел резиновое кольцо, опустил в ковчежец. Ковчежец закрыл, перевязал тесьмой, запечатал сургучом.

Перед началом литургии он же вынес ковчежец из алтаря на солею, поставил на тетрапод перед иконой Владимирской Божией Матери. Это был только список с чудотворной. Чудотворную принесли из Кремля во время чтения Апостола. Большевики с проволочкой, но исполнили обещание, отдали образ.

Каждый в храме чувствовал себя вершителем судьбы русского православия. Молились едино, вдохновенно.

И вот литургия закончена, отслужен молебен чудотворной иконе.

На амвон вышли митрополиты Владимир, Платон, Вениамин, Казанский архиепископ Иаков, Владивостокский Евсевий, Рижский Иоанн, Кишиневский Анастасий, шесть членов Собора – трое от клира, трое от мирян. Последним – затворник иеромонах Зосимовой пустыни семидесятилетний старец Алексий.

Владыка Владимир поднял ковчежец, потряс, поставил. Ему подали ножницы. Даже у входа в храм слышали, как перерезается тесьма.

Владимир откинул крышку ковчежца и благословил Алексия.

Наступили мгновения, когда старец должен был совершить действо, может быть, самое главное в своей жизни.

Трижды осенив себя крестным знамением, зосимовский батюшка взял один из трех жребиев и вручил Владимиру.

Митрополит развернул листочек, прочитал, не напрягая голоса, но внятно:

– Тихон, митрополит Московский.

Мгновение безмерной тишины – и словно бы вздох облегчения:

– Аксиос!

– Аксиос! – подал возглас владыка, и все священство, все молящиеся подтвердили свою радость в третий раз:

– Аксиос! Достоин!

Протопресвитер Любимов вынул из ларца другие два жребия.

Третий по голосованию стал первым по судьбе.

В тот день, причащаясь, владыка Тихон испытал давно забытое чувство. Может быть, даже и младенческое. Вино, Святою Благодатью обращенное в Кровь Господа, обожгло небо, прокатилось электричеством по всем артериям и сосудам, и слышал он благоухание, и сладость была такая же, как в Клину, когда каждою кровинкою соединялся он с Тайной Бога и сам был этой Тайною.

На Троицком подворье жизнь словно бы замерла. Ждали известия.

Тихон прошел в кабинет. Развернул «Русское слово». Бойкий газетчик писал: «Все-таки надо признать, что наши настоящие властители Ленин и Троцкий люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами. Если это и нахалы, то не рядовые, а своего рода гении. Керенский перед ними мелок».

Сообщалось: цена рубля на международных рынках скатилась до четырех копеек.

Главою вооруженных сил назначен Крыленко (товарищ Абрам). Корнилов и Деникин из ставки в Быхове бежали.

Всем послам – отставка.

Тихон осторожно сложил газету, убрал с глаз.

Все, что осталось от старой, от неубитой пока что жизни, потянется за спасением к патриарху, а вся сила патриарха – в предании да в имени.

Открыл Псалтырь. Прочитал: «Боже! Будь милостив к нам и благослови нас, освети нас лицем Твоим, дабы познали на земле путь Твой, во всех народах спасение Твое. Да восхвалят Тебя народы, Боже; да восхвалят Тебя народы все».

Открыл Екклесиаста: «И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб… и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их».

Не находя себе места, взял альбом. Держал в руках, не трогая застежек. Вспомнилось, как шли с отцом в Торопец с кордона. Попали в дождь, но лужи были теплые, земля теплая…

– Вот и шагаю с той поры. Через Америку до Москвы дошел.

Отложил альбом. Снова взял Библию. Открылось на Иезекииле: «И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток. И Он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: “…плач, и стон, и горе”. И сказал мне: сын человеческий! съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву…»

– Господи! – Тихон закрыл глаза. – Я Твой слуга.

И опять взял альбом, смотрел на отца, на мать… Захотелось в Торопец, к нянюшке Пелагее… Где он, тот осколок изразца, который был его драгоценностью…

Шумно, распаленно вбежал в комнату келейник Яков Полозов. Тихон, будто придавленный рухнувшим потолком, поднялся старчески тяжело.

– Благословите, святейший! – Яков опустился на колени.

– Я так и знал! – В голосе ни радости, ни отчаяния. Положил на стол альбом, который все еще держал в руках. Благословил Якова.

В кабинет один за другим входили примчавшиеся с радостной вестью.

– Скороходы! – говорил Тихон, поглаживая панагию. – Ах, скороходы!

– Ваше святейшество поздравлять идут! – сообщили очередные гонцы.

– Ваше преосвященство, – поправил Тихон. – Мой Иерусалим пока что за холмами.

Всем примчавшимся прильнуть к славе достойнейшего стало неловко за суетность, виноватыми себя почувствовали. Лицо избранника Господа было покойно, в глазах тихое ласковое смирение, а пожалуй что и обреченность.

Прибыли архиереи. Тихон вышел к ним. Митрополит Владимир объявил:

– Преосвященнейший митрополит Тихон, священный и великий Собор призывает твою святыню на патриаршество богоспасаемого града Москвы и всея России.

– Благодарю, приемлю, коли суждено мне, недостойному, быть в таком служении, – ответил Тихон.

Приветственную речь сказал Антоний (Храповицкий):

– Ваше избрание нужно назвать по преимуществу делом Божественного промысла по той причине, что оно было бессознательно предсказано друзьями юности, товарищами вашими по академии.

Поклонился Тихону в ноги, за Антонием и все архиереи. Поклонился и Тихон пришедшим поздравить его:

– Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: «плач, и стон, и горе» и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль. Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно в настоящую тяжелую годину. Подобно древнему вождю еврейского народа, пророку Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка… Я один не могу несть всего народа сего, потому что он тяжел для меня». Отныне на меня возлагается попечение о всех церквях российских и предстоит умирание за них во все дни… Ах, тяжело все это, но надо исполнять Божью волю…

Наконец его оставили одного.

Сел в свое сухонькое деревянное креслице.

– Вот, батюшка Иван Тимофеевич, как сны-то вещие смотреть!.. Патриарх твой Вася… Боже мой, но что это такое на деле?

День интронизации назначили на 21 ноября, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы.

7-го Тихон уехал в Троице-Сергиеву лавру.

Приготовление души

Скоро уединение было нарушено: пришлось на день вернуться в Москву. Первое решение, которое принял Божий избранник, было горестное. На 13 ноября большевики назначили похороны своих героев. Кладбищем избрали Красную площадь, памятником – Кремлевскую стену.

Но надо было предать земле и защитников Временного правительства. Родители убиенных обратились в Собор с просьбою прислать священников для отпевания.

После переговоров с властями Тихон назначил местом панихиды храм Вознесения и обратился к архиепископу Евлогию:

– Вы бы съездили…

Вот что пишет сам Евлогий об этом скорбном дне: «Рядами стоят открытые гробы… Весь храм заставлен ими, только в середине проход. А в гробах покоятся, – словно срезанные цветы, – молодые, красивые, только что расцветшие жизни: юнкера, студенты… У дорогих останков толпятся матери, сестры, невесты… Много венков, много цветов… Невиданная, трагическая картина… В надгробном слове я указал на злую иронию судьбы: молодежь, которая домогалась политической свободы, так горячо и жертвенно за нее боролась, готова была даже на акты террора, – пала первая жертвой осуществившейся мечты… Похороны были в ужасную погоду. Ветер, мокрый снег, слякоть… Все прилегающие к церкви улицы были забиты народом. Это были народные похороны… Большевики в те дни еще не смели вмешиваться в церковную жизнь».

Приложившийся к мощам преподобного Сергия Радонежского соединяет душу и жизнь свою с веками, отпущенными России для ее служения Высшей Воле, с веками минувшими и с грядущими. Через поцелуй, отдавая себя, обретает молящийся благодать для нынешнего.

Плакал Тихон, роняя слезы на святой покров, ибо открыл преподобному всю свою детскую беспомощность перед огромным миром, поклонившимся злу, исповедал все недостоинство, какое знал за собой.

Те слезы были тайные. Они тотчас просохли, когда в храм вошел монах-чтец…

Вернувшись в келию, Тихон уснул.

Пробудился уже при солнце. Вспомнил, что один из иноков дал ему вчера тетрадочку с какими-то выписками.

Умылся, помолился, сел под окном почитать. Первым стояло изречение Иоанна Златоуста: «С пришествием антихриста между нечестивыми и отчаявшимися в спасении своем умножатся постыдные наслаждения – тогда будет чревоугодие, объедение и пьянство. Таким образом Христос приводит пример, совершенно подходящий к обстоятельствам дела. Как в то время, говорит Он, когда приготовлялся Ковчег, люди не верили, и даже тогда, когда был готов и предвещал им близкое несчастие, они спокойно смотрели на него и предавались удовольствиям, так и теперь: явится антихрист, за которым будет кончина, после кончины последуют наказания и неизреченные мучения, а люди, опьяневши от разврата, не почувствуют никакого страха и пред этими будущими бедствиями».

Далее была помещена выписка из святителя Игнатия Брянчанинова: «В самом настроении человеческого духа возникает требование приглашения антихриста, сочувствие ему, как в состоянии сильного недуга возникает жажда к убийственному напитку. Произносится приглашение, раздается призывный голос в человеческом обществе, выражающем настоятельную потребность в гении из гениев, который бы возвел вещественное развитие и преуспевание в высшую степень, водворил на земле то благоденствие, при котором Рай и Небо делаются для человека излишними…»

Для Америки все это верно, но для России? Тихону вспомнился его келейник Яков, который ходил перед отъездом в Троицу на базар и удивлялся ценам: курица стоит десять рублей, за костюм просят тысячу, за башмаки – две с половиной сотни…

Среди изречений святых отцов попалось слово Достоевского: «Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а то тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе – мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают».

Кончилась тетрадочка фразой, записанной крупными буквами: «Весь ад восстал на Россию».

Тихон вздохнул и пошел одеваться.

Его ожидали в Параклите.

Солнце на небе стояло, как нищенка, словно бы не смея переступить порог избы. Свет лился хоть и ласковый, но настороженный. Тянуло сквозняком. Серые облака, толпившиеся по горизонту, пахли снегом…

Не доезжая до обители, Тихон вышел из коляски.

– Пешком пройдусь, – сказал он монаху-вознице.

В лесу было теплее, солнце, радуясь золоту сосен, сияло на стволах, на хвое.

Встретилась поляна. На поляне пирамидкою бревна. Подошел, сел.

Кто-то небось думает: патриарх в лавре погружен в великие думы, но что можно изобрести небывалого для России?

Запастись бы впрок тишиной, ибо тишина на патриаршем месте драгоценнее самого миро.

Травы, несмотря на позднюю осень, были зелены, бугорки возле бревен поросли ласковым мхом.

Тихон прикрыл глаза, чувствуя, какое нежное теперь солнце, какое бережное.

И вдруг услышал:

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Мир тебе, святейший патриарх.

Тихон открыл глаза: перед ним стоял старец-странник. В руке еловый посошок. Лицо постника, но хорошее, приветливое. Седины в бороде, на волосах из-под видавшей виды скуфьи. Глаза светятся печалью.

– Здравствуйте! – поклонился Тихон и показал на бревна. – Отдохните. Последнее тепло…

– Последнее, – согласился старец, садясь рядышком. – Приготовляетесь к служению?

– Боюсь, приготовиться к тому, что ожидает нас всех, невозможно.

– Ждать да гадать – только душу травить, а жить – так и ничего. Потекут дни за днями… И хоть всякий день будет подвигом, а никто этого и не заметит. Русский человек, слава Богу, терпелив.

– Да ведь годы терпит, а у терпения, даже русского, есть предел. Знать бы край, а края, кажется, нет.

– Края нет! – согласился старец. – Бог есть. Не все переплывут море, но море с берегами. Не забыли бы только помянуть, кому переплыть-то суждено, канувших в пучину. Не забудут, и про них тоже вспомнят. Помогут в горький час.

– Вы из Параклита? – спросил Тихон.

– Из лавры.

– Мне ваше лицо очень знакомо, а встречаться, по-моему, все-таки не доводилось.

– В лавре народу много…

Послышались голоса, усиленные эхом.

– К вашему святейшеству спешат. Обеспокоились…

Тихон вздохнул, поднялся:

– Жалко уходить отсюда… Напрасно переполошились.

– Хорошо, что вы смелый человек, – сказал старец.

– С нами Бог.

Старец горестно встряхнул головой:

– Весь ад восстал на Россию! А в море, про которое говорил вам, буря бурю погоняет.

Тихон улыбнулся страннику:

– Ничего. Завтрашний день у Бога, а мы ведь Божьи. Помолитесь о нас. Да благословит и вас Господь.

Пошел на голоса. Монашеские одежды уже мелькали за деревьями.

И тут сердце толкнулось в груди – обернулся. Старец стоял, опершись на посох левою рукой, а правой творил крестное знамение.

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Тихон поклонился, снова пошел. И снова сердце беспокойно обмерло.

– Святейший, вот вы где! – спешили к патриарху посланные из Параклита иноки.

Тихон обернулся к бревнам. Старца не было.