Жизнь и книга
Как дальше сложилась жизнь людей, о которых писал? Несет ли писатель ответственность за дальнейшую судьбу своих героев? Не оказывает ли на нее влияния «участие» в рассказе? Все эти вопросы задавал я сам себе, проглядывая свежеизданную книгу своей прозы.
В рассказе «Вековечно» два героя — оба охотники, один молодой, другой старый. Граница их охотничьих участков — по реке. Собака молодого вытащила норку из капкана старого, парень хочет отдать добычу, но никак не может встретиться с дедом: тот уходит ранним утром в другой конец участка, и, как выясняется позже, оттуда его забирает вертолет. В деревне деда хватает инфаркт, и он оказывается в районной больнице, но все-таки выкарабкивается и прилетает в поселок, где его и навещает парень, который извелся до полусмерти от мысли, что дед считает его вором. Парень пытается извиниться, что-то лепечет про кобеля, а дед, для которого эта норка — далекий и уже ничего незначащий эпизод, легко отпускает парню грех. Потом дед выздоравливает, привозит из города жену — прежняя умерла, пролежав разбитая параличом десять лет. Но вскоре деда бьет второй инфаркт, и он, вернувшись из больницы, собирается уезжать с новой женой в город и накануне отъезда умирает.
В этой истории нет ничего придуманного, эпизод с норкой произошел со мной, а парень и дед — реальные люди, мои односельчане и друзья, но если в рассказе их связывает недоразумение на промысле, то в жизни — нечто гораздо большее: это были отец и сын. Дядя Петя и Витя Поповы.
Дядя Петя был очень живым и деятельным человеком, боровшимся за жизнь до последней минуты, и до последней минуты в бедовой его голове не укладывалось, что надо умирать. И именно из-за необыкновенной бодрости, жизнелюбия так поразила всех нас его смерть. Но настоящей трагедией был уход Вити, последовавший через три года после смерти отца. Казалось, со смертью родителя беда стала стремительно сужать круги над Виктором, и гибель его была воспринята потрясенными бахтинцами, не иначе, как Судьба.
Необыкновенно добрый и живой, Витя Попов был душой нашей охотничьей компании, сложившейся еще в советские промхозные времена. Да и в деревне уважали его все поголовно — за доброжелательность, отзывчивость, ответственность и трудолюбие.
К нему часто заходили за советом, он сидел с папиросой на табурете, подсунув под себя согнутую в колене ногу. Прежде чем закурить, долго и порывисто ворочался на стуле, рукой подтягивал за ступню, заводил как можно дальше ногу, поэтому поводу его тесть Саша Устинов говорил, подмигивая остальным:
— И чо гнездится? Чо гнездится?
Вошедший начинал рассказывать про лису, разорившие «вкрах» капканья, а Витя сидел с отсутствующим видом, глядя в угол и дымя папиросой, сидел долго, пока рассказчик не умолкал, а потом вдруг неожиданно задавал точнейший вопрос, и сразу становилось ясно, с каким великим вниманием он слушал.
Была в Вите какая-то врожденная вера в человека. Когда я, переехав в Бахту, пошел в охотники, он отнесся ко мне с необыкновенной заочной добротой и доверием, и во многом именно благодаря ему с первых дней пребывания в этой деревне я почувствовал такую поддержку, что дальше лишь стремился к тому, чтобы быть ее достойным.
Гости к Вите приходили все время, особая же соседская дружба связывала его с одним мужичком, Серегой С. Потом, правда, на этого Серегу, которого в деревне не любили («мутный мужичок») пало серьезное подозрение — у Витьки пропал из сарая лодочный мотор. Это был тот случай, когда всем ясно, кто взял, но прямых улик нет, и вор нагло ходит по селу, здороваясь и лыбясь, и хоть всех это бесит, сделать ничего нельзя. После пропажи мотора Серега попытался завалиться в гости к Вите, но тот его выгнал — и из дому, и из своей жизни. Будучи добрым, даже мягкотелым человеком, Виктор, когда его допекали, умел проявить железную твердость и стоять на своем.
Повторяю, Витю отличала исключительная доброта. По сравнению с прочими охотниками он был и не таким прагматичным, и не таким суровым. От него, и от его жизни веяло чем-то теплым, веселым, счастливым. Он не противопоставлял тайгу семье, охотился неподалеку от деревни — все у него было под боком, вообще все было. И жил, где родился, и родители жили рядом, и семья с ним была, и жена любимая. И вдруг все стало рушиться.
Витину мать тетю Феню разбил паралич, и она пролежала пластом лет десять, пока наконец не стала потихоньку расхаживаться — помню стоящую с палочкой у забора своего дома — бледную, залежавшуюся и казалось всей душой впитывавшую забытый вольный запах. Она умерла, так и не надышавшись. Вскоре умер и отец, дядя Петя, так и не уехавший с новой женой в город. Умер накануне отъезда, и наши бабы говорили «Феня не пустила». За один год Витя похоронил и мать, и отца.
Поздней осенью я забрасывал Витю на охоту. Довез до места, где река замерзла, с разгону залез лодкой на лед, и она стояла косо, задеря нос, корма выдавалась в Бахту, собирая свежий ледок, и в кристальной воде неподвижно синел сапог мотора. Выпивать мы начали еще по пути, а теперь кончали остатки. Бакланили, разогретые водкой, дорогой, с нажареными ледяным ветром рожами, обсуждали что-то текучее, интересное, работу мотора, ледовую обстановку, и вдруг Витя, помолчав, спросил про моих родных — живы ли? Отвернулся, вытер рукавом глаза. И добавил трезвым и спокойным (несмотря на обилие выпитого) голосом:
— Ты не смотри на слезы эти — это не водка говорит. Просто тяжело за один год обоих родителей потерять.
Витина жена Татьяна работала учительницей, и было у них с Витей трое ребятишек. Таня была симпатичной, норовистой и самоуверенной женщиной, но жили они с Витей бурно и дружно, потому что он ее по-настоящему любил и семья для него значила все. В ребятишках он души не чаял, и вообще старался провести с семьей как можно больше времени — охотники даже подсмеивались — мол, не настоящий уже промысловик, все норовит из тайги в деревню удрать. Вернувшись из тайги, сидел, облепленный ребятишками, светясь от счастья. Бывало ссорились с Татьяной — в основном на почве ее ревности к друзьям-охотникам, но все равно семья — была, и с большой буквы семья.
Когда стала разваливаться система пушного промысла и охотники из зажиточных превратились в полунищих, Татьяна стала пилить Витю, что он мало зарабатывает, и подбивать уехать куда-то поближе к цивилизации, дескать «Бахта — дыра, и детей здесь не выучишь». Витя и слушать не хотел — рыбак и охотник, вне этой жизни он себя не мыслил.
Весной Татьяна поехала в Красноярск на курсы повышения квалификации. Позже выяснилось, что она ехала не квалификацию повышать, а искать новое жилье и работу. Найдя, она сообщила об этом Вите, приехала, забрала детей и попрощалась:
— Адрес знаешь, захочешь — приезжай.
Осенью Витя много пил и по пьянке застудил седалищный нерв — стали болеть ноги. Заехал в тайгу и там его скрутило так, что он еле дотащился до избушки, где лежал несколько дней, пока его не вывезли на снегоходе два брата-охотника, случайно оказавшиеся рядом — завозили в соседнюю избушку отца-пенсионеру. Пол зимы Виктор пролежал в туруханской больнице. Сезон пропал. Летом ездил к Татьяне. Мучился, не знал, как жить. Решил, что будет охотится в Бахте и ездить к семье за тысячу верст.
Прошлой зимой выбрался под Новый год из тайги. Выезжал на «буране» с санями, привязав к ним еще и нарточку. Реку завалило пухляком, да еще вода страшенная под снегом, и пришлось бросить нарточку, потом сани, а потом напротив деревни и «буран», и прийти домой пешком.
Поехал домой во вторник, чтобы в четверг на почтовом вертолете лететь — так скучал по семье. Стоял мороз и мужики по рации уговоривали переждать денек — «оттеплит, потом все вместе и выедем». Но он торопился.
В среду у Вити собрались гости, все приличные мужики с женами, разошлись часу во втором, посидели хорошо, особо и не напились, долго прощались, толклись под морозными звездами на крыльце. Настроение испортил пьяный сосед Серега, полез к Вите, («Я к тебе в гости пришел»). Витя прогнал его взашей.
В три часа ночи Витин дом горел костром. Несмотря на мороз градусов в 45, жар не подпускал и метров на десять. Когда развалили стены, искали на койке — там было пусто, а потом близкий Витин товарищ, Василий, весь пожар находившийся в состоянии какой-то горестного азарта, нашарил у койке на полу черную груду:
— Одеяло вроде… Кочергой капнул — белое, думал вата…
Потом не нашли на месте карабин, потом оказалось, что «мутный» сосед-Серега странно себя вел (часа в три постучался к председателю с криком: «Витька горит!») Пропали еще соболя, лежавшие в мешке в сенях — в сени вломились, когда те еще только занимались пламенем.
После пожара долго обсуждали случившееся, особенно не давала покоя тяжелая Витина дорогу и брошенные по очереди нарта, сани и «буран».
— Будто держало его что-то! — с силой сказал Василий, и повторил несколько: — Грю, прям будто что-то держало!
Я частенько вспоминаю это «будто его держало» — тогда эти слова казались расхожими, а позже думалось: и впрямь не пускала, упругой силой держала Витю за сердце чистая таежная жизнь, а он все не слушал ее, продирался сквозь тугой морозный воздух, бросая по пути лишнее…
Дядя Петя умер перед самым отъездом, его «Феня не пустила». Витя тоже накануне отъезда погиб, и тоже будто не пускало его: то ли тетя Феня, то ли дядя Петя, то ли вся жизнь прежняя. Можно еще долго рассуждать, аллегории подводить… Можно писателя приплести (дескать, перевязал судьбы героев рассказом), придать литературе роль загадочно-важную, влезть со своим рассказишком в провидцы ли, в какие другие задельщики судеб. Все можно. Только перед Витей стыдно, и перед жизнью, которая в сто раз изобретательней и горше любой литературы.
Летом пьяный Серега открыл пальбу из Витиного карабина. Три дня его ловили в лесу у деревни, но так и не поймали, потом сдался сам. Дело долго и вяло вели, присудили небольшой срок условно — за неимением улик, хотя всем было ясно, что убил и поджег.
Татьяна договорилась со знакомым капитаном, чтоб тот стал в Бахте, а нас, Витиных друзей, телеграммой попросила загрузить на баржу остатки вещей — мотоцикл, моторы, прочее барахло, которого набралось три тракторных тележки. Когда грузили, матрос поинтересовался:
— Что, уезжает кто-то?
А Василий ответил просто и с какой-то горькой далью в голосе:
— Уже уехал.
