Издательство «Владимир Даль» выпустило на русском «Кембриджскую историю поздней греческой и ранней средневековой философии», вышедшую в оригинале в 1967 году. Николай Родосский — о том, почему эту книгу стоило издать и стоит прочесть, сообщает
сайт Учебного комитета.
Кембриджская история поздней греческой и ранней средневековой философии / Под ред. А. Х. Армстронга. СПб.: Владимир Даль, 2021. Перевод с английского Ю. В. Шапошниковой, А. А. Львова. Содержание
«Кембриджская история поздней греческой и ранней средневековой философии» — книга с родовой травмой. Не успела она попасть в магазины, как уже нашлись критики, которые начали ставить вопрос о целесообразности ее издания. Почему на русском выпускают издание 1967 года, а не «Кембриджскую историю философии поздней античности» 2000-го, которая местами тематически пересекается с первой книгой? За прошедшие пятьдесят лет появились археологические находки, расширившие наши представления о культуре эллинизма, да и историко-философские методы претерпели некоторые изменения. Следовательно, переводить и издавать надо книгу, написанную позже: ведь она представляет новый этап понимания поздней греческой мысли. Понятно, почему некоторые критики ставят вопрос так безапелляционно: отказавшись от своей недоброй иронии, они лишатся и львиной доли своей популярности. Но и отмахнуться от этого вопроса нельзя. Попытаемся разобраться, что представляет собой недавно вышедшая книга и почему ее выход — не просто дань кембриджской старине.
Сама концепция «кембриджских историй» уже известна в России благодаря переведенным в последние годы томам об истории Древнего мира, Средних веков и капитализма, но стоит все же напомнить ее в самых общих чертах. Она базируется на двух принципах, которые континентальное, но никак не островное сознание может счесть противоречащими друг другу: это свобода от идеологий и либеральная вера в прогресс. Причем первая достигается за счет того, что каждую главу такой «истории» пишет отдельный автор — специалист в своей области, и чем разнообразнее бэкграунд авторов внутри одной «истории», тем лучше. Описание Ватерлоо, представленное в «истории», «должно быть таким, чтобы оно удовлетворило равно французов и англичан, немцев и голландцев».
Артур Армстронг, курировавшей проект обсуждаемой «Кембриджской истории философии», подобрал специалистов, обеспечивших искомую объективность: они представляют разные национальности, разные школы и даже разные отрасли науки. Поэтому кажется, что для авторов не существует авторитетов: почти всякий философ, как бы ни молились на него потомки, — только носитель определенной традиции, развивающий ее с тем или иным успехом. Аристотель на страницах книги получает немногим больше места, чем Тавр, Альбин или Нумений.
Подбор имен «Кембриджской истории» действительно впечатляет — достаточно заглянуть в оглавление. В разделе о классическом периоде хрестоматийные Платон и Теофраст смотрятся по-новому, располагаясь рядом с малоизвестными Аттиком, Модератом, Аристоклом. В очень подробный раздел о византийских философах входят не только привычные Ареопагит и Максим Исповедник, но и, например, Эриугена, которого составители относят к восточной традиции, а также есть отдельная главка про иконоборчество. Свои разделы есть у ранней христианской мысли до Оригена, у исламской философии и у поздних неоплатоников — последний, пожалуй, самый сложный для понимания, со схемами, описывающими исхождение Души из Ума и соответствия между неоплатоническими триадами. Яркое впечатление оставляет изложение раннесредневековой христианской философии. Эти главы, написанные немцем Гансом Либешютцем, читаешь как роман Умберто Эко, а за диспутами Готшалька с Эриугеной или Ланфранка с Беренгарием следишь как за поединком Артура и Мордреда или Лоэнгрина и Тельрамунда:
«Хронист особо оговаривает, что реймсский магистр был широко известен как философ, чьи познания охватывали и человеческие, и божественные области. Именно поэтому Отрик, ревностно исполнявший должностные обязанности в соборной школе епархии Магдебурга и в то же время постоянно бывавший при дворе императора Оттона II, вызвал своего коллегу Герберта на диспут по вопросу о том, как различные ветви знания, вместе составляющие философию, зависят друг от друга. Этот диспут произошел в 980 г. в Равенне и, согласно сообщению Рихера, занял весь день. В конце концов Оттон должен был положить прениям конец, поскольку утонченная публика утомилась».
При этом в книге, несомненно, есть главные герои. Один из них — Августин, чье наследие в глазах Армстронга предстает ключевым узлом между эллинистической философией и мыслью Средних веков. Августин — величайший «переводчик» с греческого на латинский, с платонического на христианский. Раздел об Августине занимает сто страниц, и его ключевая тема — попытка гиппонского епископа понять новое место человека в мире, с распространением христианства как бы зажатого между Богом с одной стороны и природой/историей — с другой. Августин в своей всеобъятности возвышается над прочими персонажами книги, несколько отдаляясь от них, оставаясь как будто и вправду наедине с Богом, природой и историей.
Другой герой «Кембриджской истории» поначалу может показаться не таким ярким, как Августин, но все дело в его особой роли. Если раздел об авторе «Исповеди» легко мог бы существовать в виде отдельной книги, то второго «вынуть» из текста совершенно невозможно: он незримо присутствует на каждой странице. Плотин — не просто важнейший из включенных в книгу философов, он еще и мыслительный камертон, по отношению к которому рассматриваются прочие. Армстронг, редактор всего труда и автор раздела о Плотине, без обиняков говорит, что считает неоплатонизм «главной и наиболее влиятельной формой греческой философии». Мысль Армстронга проста: не важно, насколько Плотин по своей мысли близок Платону; важно, что начиная с поздней античности и до XIX века (если не дольше) всякий раз, когда в пространстве христианской, иудейской или мусульманской культуры ссылались на «платонизм», подразумевали неоплатонизм Плотина, а не «подлинную мысль» Платона, изложенную в диалогах. Нужно понимать, что Армстронг и его соратники не пытаются представить дело таким образом, будто академики, пифагорейцы, перипатетики только и делали, что лили воду на мельницу грядущего неоплатонизма. Но авторы рассматривают лишь те аспекты философии предшественников (и отчасти последователей) Плотина, которые укладываются в традицию неоплатонизма. При этом нужно отметить и то, что, усматривая общую традицию, к которой причастны все представленные на страницах книги мыслители, авторы тщательно работают с частностями и всеми силами предостерегают от неосторожных обобщений, которыми полнилось современное им представление о поздней античности. Отношения Плотина и в целом неоплатонизма с классической греческой философией — одна из ключевых тем книги.
«Высшим авторитетом для Плотина и единственным философом, не подлежащим критике, конечно, является Платон. Однако тот способ, каким он обращается с трудами учителя, приводит в замешательство современных исследователей Платона. Как прекрасно выразился Тайлер, плотиновский Платон — это очень ограниченный Платон, Plato dimidiatus. Чаще всего целью обращений к Платону и ссылок на него является привлечение авторитета для подкрепления собственных взглядов или в качестве исходного пункта для собственных рассуждений; и тот смысл, который он придает им, либо во многом его собственный, либо принадлежит его предшественникам — средним платоникам и неопифагорейцам. Это не означает, что платонизм Плотина не имеет ничего общего с платонизмом Платона: к такому выводу можно прийти, только если пренебречь почти всем у Платона и ничего не понять у Плотина».
Почему выбрана такая стратегия изложения? Во-первых, из-за отмеченной выше мысли Армстронга о том, что исторически под «платонизмом» обычно понимали как раз неоплатонизм. Во-вторых, в этом сказывается и некоторый дух противоречия авторов. На момент написания работы все исследователи более или менее разделяли привычное убеждение о том, что после Аристотеля греческая философия ничего дельного не создала, и коллектив Армстронга захотел им громко возразить.
Итак, почему же выбор в пользу перевода «Кембриджской истории философии» 1967 года нельзя назвать ошибочным? Во-первых, как это видно уже даже из названия, предметные области The Cambridge History of Later Greek and Early Medieval Philosophy и The Cambridge History of Philosophy in Late Antiquity не одинаковы. Ключевое различие в том, что в более современном издании нет почти ничего о латинской христианской традиции в философии IX–XI веков — а именно этот раздел нам представляется едва ли не самым любопытным в «Кембриджской истории» Армстронга. Дело в том, что на русском языке в принципе очень мало исследований на эту тему. И если про тех же каппадокийцев мы знаем в целом немало, хотя порой и смотрим на них как на нечто не слишком серьезное, недостаточно «философское» (чего, как показывает настоящее издание, делать не стоит), то в авторах Libri Carolini или в дискуссиях времен правления Оттонидов разбираются только специалисты. Различаются книги и в некоторых нюансах. Так, в издании 2000 года гораздо меньше места отведено классической греческой традиции и Плотину, зато в нем раскрывается тема, которую совсем обошли вниманием ученые под руководством Армстронга (речь идет о философской мысли Западной Римской империи), и это еще раз подчеркивает, что тематически книги пересекаются, но не совпадают.
Второй момент — сам общий уклон рассматриваемой «Кембриджской истории» в сторону Плотина. Сегодня, когда справедливость в отношении позднеантичной мысли восстановлена во многом благодаря усилиям Армстронга и его коллег, уже нельзя представить себе фундаментальный текст об этой эпохе с таким сильным акцентом на его учении. «Неоплатонизм» книги уникален, и особенно она приглянется тем, кто в свое время с ощущением хрупкой красоты в душе читал «Простоту взгляда» и для кого Плотин — не только древний философ, но и вечно актуальный собеседник.
Третье важное отличие — авторский коллектив. Книгу 2000 года готовили пятьдесят специалистов (против восьми в издании Армстронга), причем почти все они были именно философами, в то время как в коллективе издания 1967 года были и историки, и даже теологи. Представляется, что подход Армстронга обеспечивает, с одной стороны, бóльшую концептуальную связность за счет меньшего числа авторов, а с другой — более глубокое погружение в контекст исследуемой эпохи благодаря привлечению к работе не только специалистов-философов.
Ну и в качестве заключительного аргумента можно привести слова Ллойда Джерсона, редактора «Кембриджской истории философии» 2000 года, который считал свой труд «преемственным» по отношению к работе Армстронга и утверждал, что «он не является ей заменой. Изучающие эту эпоху, несомненно, будут продолжать получать пользу от обращений к этой работе, которая заслуживает того, чтобы быть признанной новаторской».
Вряд ли «Кембриджская история философии» будет полезна тем, кто только подступается к греческой философской традиции и хочет получить базовое представление о ней: все-таки и освещение учений отдельных мыслителей, и сам их подбор подчинены общей неоплатонизирующей тенденции, что не всем будет близко. При этом книга прекрасно подходит для знакомства с Августином, Филоном, византийским философским богословием или ранней мусульманской мыслью, а для тех, кто интересуется неоплатонизмом и западноевропейской философией до схоластики, выход этой книги на русском языке станет, вероятно, большим событием.
