Человек в лесу
- Автор обзора: Дмитрий Володихин
Тарковский М.А. Не в своей шкуре. Повести
Тобольск: Общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», 2019. Тираж 1000 экз. (Серия «Библиотека альманаха “Тобольск и вся Сибирь”»). 216 с.
В оценке писателя Михаила Тарковского легко ошибиться. Легко воспринять ту часть его творческой манеры, которая на поверхности, на виду, за главные недра. Писатель-охотник. Живет на краю цивилизации, можно сказать, на отшибе социума, для природы – свой, для леса – почти родной, для мегаполисной культуры – потерянное дитя.
И, конечно, ждут от его творчества ярких, «казовых» картин проявления субкультуры. Словечки, интонации, детали быта. Что за уточка – крохмаль? И что за ветер – верховка? И какие кедровка издает звуки? И как переговариваются охотники в радиоэфире, создающем космос суровых слов и суровых действий? Есть всё это у Михаила Тарковского, и звучат кедровки сладостно, и звучат охотники хмуро, и приносит верховка тепло, дожди, снега, а крохмаль ловко ныряет под воду и являет свою ловкость под тонким слоем речной водицы… «В перекате на меляке буквально под бортом торопливо занырнул-исчез крохмаль. Вытянув шею, я увидел его совсем рядом и поразился, как, помещенный в тонкий пласт воды, он, плоско изменившийся, уверенно и тягуче-гибко выгребал крыльями и как, преображенные изумрудной водой, ярко горели на них белые зеркальца».
Капканы, глухари, соболя, зайцы-ушканы, снегоходы, тозовки, псовые домики-кутухи и мощный «сохат». Таежно-охотничий мир представлен в изобилии.
Но… это всего лишь пестрое «оперение» творческой манеры Михаила Тарковского.
А то, что он стоит на плечах «деревенщиков», и то, что он вскрывает «кризис национальной идентичности» (так пишет автор послесловия к книге, Н. Вальянов), – всего лишь платформа для его творчества, фундамент ее да кирпичики первого этажа, доведенного по высоте едва ли до середины.
Основная категория творчества Михаила Тарковского – во всяком случае, если судить по повестям «Не в своей шкуре» и «Что скажет солнышко?» – может быть названа «невидимым законом». И, похоже, закон этот заложен в мироздание еще в дни Творения. Существование невидимого закона ощущают все, и следование ему – истинный удел сильного. А вот отход от него – признак слабости, мало того, искажения собственной сущности.
Лес – место, где невидимый закон проявляется с особенной силой. Человек, охотник, идет по лесу как хозяин, ибо человек – хозяин мира, поставленный на хозяйство самим Богом. И он имеет право на суровое поведение, даже на жестокое, он имеет право брать от мира потребное ему и наказывать тех, кто проявляет непослушание. Но эти права представляют собой оборотную сторону обязанностей человека. Ему должно любить мир и всё, что есть в нем, особенно же ближних своих; ему должно мир обустраивать и хранить от порчи, искажений; ему должно отринуть пустую корысть и принять ответственность за свои поступки и за судьбы малых сих, ему подчиненных.
Легче всего прочитать правильное следование невидимому закону в отношениях человека и собак – именно такая «хроника отношений» представлена Михаилом Тарковским в повести «Что скажет солнышко?». Собачий мир – иной, отличный от человеческого, но все же ему глубоко родственный и прочно с ним связанный. Человек – господин собак, его ум, сила, место в иерархии мироздания второй-после-Бога дают ему над собаками власть абсолютную. А значит, он может быть требовательным к ним. Но вместе с тем и любить незамысловатое, самоотверженное, непамятозлобное зверье, и заботиться о нем каждый день.
Вот кобель Серый, главный герой повести, рассказывает о том, до какой степени близок к своим собакам его господин, охотник Старшой: «Каша была хороша: овсянка с отличной вареной щукой, с разлившимся нутряным жиром и с хайрюзовыми головами. Думаю, Старшой сам бы ее с удовольствием слопал. Кстати, однажды он сварил себе и нам по одинаковой кастрюльке рыбы и запутался, где чья. Кончилась крупа для заправки “собачьего”: где-то мы застряли весной со Старшим, на каком-то острове…»
И мир, в первую очередь, собачушки родные, платит Старшому благодарностью, верной службой, самоотверженной щедростью… Когда человек ведет себя правильно, всё в мире ведет себя правильно.
Для соблюдения невидимого закона, закона небесного, потребно нести бремя свое спокойно, осознавать его, не облегчать себе жизнь и не «рыскать» повсюду в поисках выгоды.
Федя, центральный персонаж повести «Не в своей шкуре», тем и не похож на своих фундаментальных братьев, живых столпов мира, что рысклив. Ни вера в Бога истинного Иисуса Христа ему не указ, ни теплота жизни семейной, ни стыд перед иными людьми.
«Федя к вере предков относился в отличие от братовьёв расслабленно, за что и имел серьезные с ними беседы. Дошло, что, когда они собирались, за стол свой не садили, а ставили гостевой буквой Т к ихнему. Там Федя и сидел вместе с гостями. Как мирской. А упрекали за излишнюю рыскливость».
Конечно, Федя к собачьему миру теплохладен, он меньше человек, меньше настоящий господин, чем надо. Ему по устройству личности хищный соболёк куда ближе, чем верный пес: «Пестря (Пес. – Д.В.) вообще раздражал своей простодыростью, слепой верностью. Тупостью: сидит и лает соболя, а где хозяин, плевать – добредёт, нет. По сравнению с псом образ соболя был Федору ближе: неутомимый рыскун, без глупостей живет, лишнего не делает, как собака не привередничает, морду не воротит, всё метет – и рябину, и шиповник, и мыша, и белку – и на рыбу даже идет, а летом и козявку замесит, тут к бабке не ходи. Так что еще подумать надо, ха-хе, в чьей шкуре-то грамотней…»
Соответственно, и лес – а лес у Михаила Тарковского представляет собой место концентрированного проявления невидимого закона в мироздании, и, следовательно, что в лесу видно явно, то и ко всему остальному приложимо, только с меньшей прозрачностью, – и лес для Феди всего лишь разбитая копилка: «В тайге его будоражило единственное: вокруг столько дармового, неучтенного, волшебно живого, что можно пустить в свою пользу, продать или обратить в закуску и раздарить нужным людям. И что он – без свидетелей с этими драгоценностями, и в этом особая тайна, личная, прительная, и ничуть не менее интересная, чем семейная. И свои счеты-расчеты, что можно превратить столько-то оленей, соболей или рыбин в снегоход или лодку. Или машину. И довершалось это умением не только добыть, а еще и пристроить. Это и давало азарт, и становилось целью, и нарастало самолюбием, что, поди, руки-то из места растут, и добыть умеем, и договориться, и отношения выстроить с миром, пусть грешным, но нужным. И вообще мы мужики крепкие, у нас и дома всё крепко, так что перед людями не стыдно. И жена – тоже часть крепости, хозяйства, завода. Со своими, конечно, бабьими немощами-странностями… У Федора было как? Претило большие чувства вкладывать в семью, и всё домашне-теплое, сонно-молочное, где он расслаблялся и терял хватку, казалось враждебным работе, чем-то стыдным, говорящем о слабости…»
Вот он и оказывается в шкуре соболька… То есть в чужой, нечеловеческой шкуре. Бегает по лесу, крадет чужое, нажирается, веселится, от долга и обязанностей свободен, никто ему не указ… Но поскольку, человеческое в нем испорчено не окончательно (а у Тарковского это относится ко всему современному миру – мир испорчен, но не окончательно, не безнадежно, закон нарушается, но он еще восстановим), оно взывает в нем с вершин личности к подлому слою «деловой хватки» и требует перемениться.
Семья прочнее всего привязывала Федю к миру людей, притом к норме его, к закону невидимому, но сильному. И вот «соболёк» начинает мучиться зовом семьи: «Федя прежде не особо думал о семье и, хотя прикрывался ею, оправдывая свой соболиный нарыск, на самом деле лишь себя тешил, и когда накатывала тоска по близким, то была она и настоящей, и сердечной, да только он скроил себя так, что погоды она не делала. И сидела в нем и грусть по жене и сыну, и сочувствие, и нехватка близости, но мешала низовая хватка, которую он сам в себе выбрал и с такой силой развил. В ней он возрос, ею и занимался, а любовь недогрел, и она осталась в зачатках, а когда настигала, то он с непривычки терялся…» Этот зов семьи выправляет его, выводит из «соболиного морока».
Значит, еще не пропадает человек. Значит, еще есть даже в страшной порче его души свет из глубин, скверну преодолевающий.
Истинная сила, сила следования закону, прекрасна. Человек в ту пору и в том состоянии личности хорош, когда он взирает на мир, понимая его красу и собственную ответственность как бы с высоты летящего глухаря. Могучий и прекрасный глухарь – у Михаила Тарковского живой символ вечности, проявляющейся во времени и действующей через одушевленную персону. Глухарь лесной – правильный, сильный человек. А правильный и сильный человек столь хорош, что глаз отвести невозможно: Крылья Глухаря (именно так, с большой буквы) «…были настолько прекрасны, что воздух, ими умятый, уплотнялся, как снег под лопастью березовой лопатки, и твердел от одного прикосновения, чтобы навсегда запомнить их летучую поступь. А крылам казалось, что это родной воздух так немыслимо прозрачен и опорист, и что главное – в него верить и себя не жалеть. И на каждом взмахе с нижней, оборотной стороны птичьего тела огромные и тугие грудные мышцы сокращались могуче и трепетно, как два слаженных сердца. Прикрепленные к тонкому килю грудины, они длились в крылья, и через них ощущали упругую стать неба, и не понимали, где заканчиваются пальчато растопыренные маховые перья и где начинается даль, которая так же пальчато входила в окончания крыльев, образуя с ними сквозистый замок. Так и летел над горной восточносибирской тайгой Глухарь, и так хорош был союз калёного воздуха и древней праведной птицы, что крыла ее, казалось, набирали смысла с каждым взмахом и оставляли прозрачные оттиски в небе и в вечности».
Бытовое и философское в данном случае смешиваются неразделимо: красота могучей птицы, мощь ее полета – часть соблюдения высокого закона, общего для тайги и для людей.
Подобное гармоничное смешивание с особенной силой проявляется на страницах книги благодаря изысканно-утонченной работе знаменитого художника-анималиста В.А. Горбатова, сделавшего для сборника полсотни иллюстраций. А Горбатов не только знает и понимает, как двигается животное, как оно выглядит, как вписано в таежный ландшафт, он еще и с недюжинной интуицией «ловит» и выражает в своих работах индивидуальные черты характера… вот этого пса, бегающего, лающего, устраивающегося на лежанке совершенно иначе, чем вон тот пес…
Вообще, книга Михаила Тарковского оформлена роскошно, можно сказать, на зависть столичным маститым писателям. Тут благодарить надо фонд «Возрождение Тобольска» во главе с А.Г. Елфимовым: к созданию сборника подошли так, чтобы книгу приятно было взять в руки, чтобы она напоминала драгоценную шкатулку с драгоценным содержанием, когда внешне – тонко сделано, а внутри – медальон, жемчугом усыпанный, и одно соответствует другому сутью своей, «тонкостью выделки».
В наши дни книга катастрофически уступает место видеобирюлькам и трёпосетям. Издатель изо всех сил старается заставить читателя, обленившегося и обедневшего, взять в руки книгу. Вот тебе, читатель, – подешевле, а вот тебе, читатель, – много стрельбы, а вот тебе, любезный друг читатель, эротоэзотерику, прости, Господи, ты только обрати внимание, милый читатель, снизойди, мы тебе каких захочешь игрушек предложим!
А сборник «Не в своей шкуре» – словно бы вещь из другого мира, из того, где живут мастеровитые ремесленники, по всякий день готовые подковать аглицкую блоху и к лапкам ей прибить русскими микрогвоздочками металлические подковки. Промысел иномирных сих умельцев по той единственной причине изощрен, что не умеют они работать иначе: либо тонко и сложно, либо никак. А «милый друг» читатель либо подтянется, либо пойдет своей дорогой, да и Господь с ним.
Видна в книге роскошь не только оформительская, но еще и роскошь интеллектуальной избыточности.
Талант и видно всегда именно по ней – по интеллектуальной избыточности. Через дар Божий изливается щедрость, имеющая в сердцевине своей природу небесную, и потому заложено в ее горячих потоках всегда больше, намного больше, чем думал и чувствовал писатель, чем хотел и мог понять читатель. В сущности, именно таким и должно быть то, что называют литературой, а последнее время – «настоящей» литературой – в отличие от тьмочисленных подделок.
Всегда очень много труда, всегда очень много таланта, всегда избыточно…
