Глубинный символизм повести Алексея Толстого
- Автор обзора: Сергей Арутюнов
- Книга: Князь Серебряный
- Автор книги: Толстой Алексей
М.: Никея, 2014. — 480 с.
Отрадно, что исторический роман в России не пресекается. Так, наши современники Александр Сегень («Державный») обращается к царствованию Иоанна Третьего, а Владислав Бахревский («Непобеждённый») – к судьбам героического духовенства времён Великой Отечественной. Уместно в этой связи вспомнить одно из живых начал русского исторического романа, которому несколько больше, чем полтораста лет, и привести несколько цитат из «Князя Серебряного» Алексея Константиновича Толстого, ставшего одной из самых читаемых книг и позапрошлого, и прошлого, и нынешнего столетия.
***
…Не существовавший ещё в 1862-м году «символизм» пронизывал русскую словесность задолго до воплощения в отдельное литературно-духовное течение. Разве не символичны Пушкин, Лермонтов, Тютчев, наконец? В куда большей степени, чем Брюсов, Белый и Бальмонт. Алексей же Константинович Толстой и вовсе использует символы такой глубины, что за ним не поспевают и самые претенциозные стихотворцы гораздо более поздней эпохи. Читатель умелый, располагающий самым широким богатством ассоциативных рядов, сразу раскусит в «Князе Серебряном» разговор о чём-то превышающем приключенческий сюжет.
Итак, верный слуга царя Иоанна Васильевича Никита Романович Серебряный, ничего ещё не знающий об опричнине, возвращается в Москву из Литвы с переговоров скорее неудачных, закончившихся объявлением литовцам войны. Воззрим на портрет князя:
Наружность князя соответствовала его нраву. Отличительными чертами более приятного, чем красивого лица его были простосердечие и откровенность. В его темно-серых глазах, осененных черными ресницами, наблюдатель прочел бы необыкновенную, бессознательную и как бы невольную решительность, не позволявшую ему ни на миг задуматься в минуту действия. Неровные взъерошенные брови и косая между ними складка указывали на некоторую беспорядочность и непоследовательность в мыслях. Но мягко и определительно изогнутый рот выражал честную, ничем не поколебимую твердость, а улыбка - беспритязательное, почти детское добродушие, так что иной, пожалуй, почел бы его ограниченным, если бы благородство, дышащее в каждой черте его, не ручалось, что он всегда постигнет сердцем, чего, может быть, и не сумеет объяснить себе умом
Только человек полностью бессердечный и беспамятный не усмотрит в почти иконописном облике князя самой Руси, её светлой сердцевины: здесь и Садко, и Алёша Попович, кажется, сходятся воедино. Здесь – душа страны. И более того – её весна, юность, бесстрашие, затаённая и ничем ещё не испорченная детскость, прямота и доброта:
Серебряному было лет двадцать пять. Роста он был среднего, широк в плечах, тонок в поясе. Густые русые волосы его были светлее загорелого лица и составляли противоположность с темными бровями и черными ресницами. Короткая борода, немного темнее волос, слегка отеняла губы и подбородок
При виде деревенского праздника Никита Романович говорит крестьянам, чтобы не смущать их своим появлением: «Кречет соколам не помеха», и в ласке его слов слышится уже голос геральдики – кречет являлся одной из первой эмблем русской государственности. Про самого Рюрика (рарога) из чешского ещё языка известно, что он «первый и быстрейший из соколов», а уж про гербы стольных князей, изображения на церквях и московской символике известно сегодня и того более.
Скоро, как в древних миниатюрах еще «Слова о полку Игореве», белый князь-кречет сшибётся с чёрным вороном-опричником по имени Матвей Хомяк, и победит, освобождая вольного человека Ивана Перстня (будущего сподвижника Ермака Тимофеевича Ивана Кольцо). А пока немудрёная народная игра – символична «от альфы и до омеги»: входит в круг жених, просит еды-питья, а наевшись-напившись, выкидывает из круга и тестя, и тёщу, и других подносивших. Метафора: так же государь, взошедший на трон с помощью ближних, их же и казнит.
Отбившись от назойливых и почти уже безумных, с употреблением колдовства, ухаживаний князя Вяземского, в Москве выходит замуж за Дружину Андреевича Морозова Елена Дмитриевна Плещеева-Очина. Все фамилии говорящие: Вяземский – от витийства и одури придворной, Дружина Морозов – от седых волос и дружества, а Плещеева-Очина – от бездонных озёрных глаз. Елена Премудрая, Елена Прекрасная – вот какова:
На ней был голубой аксамитный летник с яхонтовыми пуговицами. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями, или зарукавниками. Такие же серьги висели по самые плечи; голову покрывал кокошник с жемчужными наклонами, а сафьянные сапожки блестели золотою нашивкой
Понятно сразу же, что Елена – мечта народная, и княжеская, и иная. Встретится ли душа с мечтой, вот вопрос. Геополитика? Вот она:
- Какие под Москвой русалки! Здесь их нет и заводу. Вот на Украине, там другое дело, там русалок гибель. Сказывают, не одного доброго молодца с ума свели. Стоит только раз увидеть русалку, так до смерти все по ней тосковать будешь; коли женатый - бросишь жену и детей, коли холостой - забудешь свою ладушку!
Елена задумалась.
- Девушки, - сказала она, помолчав, - что, в Литве есть русалки?
- Там-то их самая родина; что на Украине, что в Литве - то все одно...
Вот московские, Третьего Рима, координаты бытия. А вот иные, из рассказа Морозова Серебряному:
Казням не было конца. Что день, то кровь текла и на Лобном месте, и в тюрьмах, и в монастырях. Что день, то хватали боярских холопей и возили в застенок. Многие винились с огня и говорили со страху на бояр своих. Те же, которые, не хотя отдать души во дно адово, очищали бояр, тех самих предавали смерти. Многие потерпели в правде, многие прияли венец мученический, Никита Романыч! Временем царь как будто приходил в себя, и каялся, и молился, и плакал, и сам назывался смертным убойцею и сыроядцем. Рассылал вклады в разные монастыри и приказывал панихиды по убитым. Каялся Иван Васильевич, но не долго
Власть ежедневного насилия рисуется болезнью, страстной и упорной, приступами налетающей и отпускающей, но вновь налетающей мучить избранника народа и Господа, искажающей облик всего правления. Вот облик Грозного:
Страшную перемену увидел в Иоанне Никита Романович. Правильное лицо все еще было прекрасно; но черты обозначились резче, орлиный нос стал как-то круче, глаза горели мрачным огнем и на челе явились морщины, которых не было прежде. Всего более поразили князя редкие волосы в бороде и усах. Иоанну было от роду тридцать пять лет; но ему казалось далеко за сорок. Выражение лица его совершенно изменилось. Так изменяется здание после пожара. Еще стоят хоромы, но украшения упали, мрачные окна глядят зловещим взором, и в пустых покоях поселилось недоброе
Последняя фраза – одна из вершин символизма поэтического, торжествующего в повести. Сгоревшие хоромы стоят, но в пустоте их уже рыщут демонические силы… что же сожгло их? Страх, ужас перед предательством, страсти. Иван Васильевич, как бы сказали подростки сегодняшнего дня, «перешёл на тёмную сторону», и весь будет принесён ей в жертву, со своим природным нравом и красотой без остатка! Окружённый «обидчивым зверем» Скуратовым-Бельским (он же Малюта), женственным Басмановым, уклончивым Годуновым и жестоким Вяземским, Грозный практически обречён: поданные своим лукавством и жаждой власти разжигают в нём коварство и подозрительность, толкают под руку кознями и делают ответственным за всю свою непрестанную ложь.
«Правду сказать недолго, да говорить-то надо умеючи» - принцип царедворства, при котором искажается любая правда и торжествует лукавство и душегубство. И второй принцип его – «Аще, - подумал он, - целому стаду, идущу одесную, единая овца идет ошую, пастырь ту овцу изъемлет из стада и закланию предает!» - будто бы цитирует царь евангельский текст. Ан, нет! В Евангелии смысл прямо противоположный!
От Матфея (Мф. 18:12-14) сказано: «Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти её, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся». Ни о каком заклании речи нет, но о Спасении только. Чей же текст возникает перед царём? Врага человеческого, а не Сына.
Опричнина дана Толстым краткой метафорой:
…всех славнее и удивительнее выказал себя царский кречет, честник, по прозванию Адраган. Два раза напускал его царь, и два раза он долго оставался в воздухе, бил без промаху всякую птицу и, натешившись вдоволь, спускался опять на золотую рукавицу царя. В третий раз Адраган пришел в такую ярость, что начал бить не только полевую птицу, но и самих соколов, которые неосторожно пролетали мимо него
Принцип «Бей своих, чтобы чужие боялись» – ложен от начала и до конца, если утрата следует за утратой, и чужие только смелеют, видя властное безрассудство.
Один Господь стоит за всех, исповедующих правду: не зря Серебряный, похищенный из царского подвала друзьями-разбойниками, бьется с татарами об руку с бежавшим от Малюты сыном его Максимом, и не зря они побратимы, жаль только, что ненадолго… А вот хитроумные Вяземский и Басманов погибнут от собственных страстей, и не станет прямого Морозова, олицетворения боярской чести. Жена его Елена уйдёт в монастырь, и тем самым русская весна разминётся с русской мечтой: князь Серебряный уедет на войну один, об руку с теми лихими молодцами, что куда лучше, по его словам, «кромешников». Надёжнее, честнее…
Главный символ повести проступит уже в эпилоге: черная туча над Александровой слободой, пожар, уничтоживший её физические следы. Так же в грохоте грозы и потоках ливня сокрылось от людей на время место казни Иисусовой на Голгофе, и так же оказывается перевёрнутой страница последних лет царствования Иоанна Васильевича. Параллелизм очевиден: всякое место бессудной казни должно быть очищено Небесным Огнём. Потому что последнее слово в любой истории всегда – Господне.
