Избранник истории
- Автор обзора: Сергей Арутюнов
Михаил Одинцов. Жребий Пастыря. Жизнь и церковное служение патриарха Московского и Всея России Тихона (Беллавина). 1865-1925.
М.: АФК «Система»; Политическая энциклопедия, 2021. – 631 с.
Есть книги, остаться наедине с которыми должен каждый из нас, и только для того, чтобы понимать сперва природу исповедничества, а затем и истории, выбирающей себе исповедников и по тайному, и по явному своему усмотрению.
Патриарху Московскому и Всея России Тихону (Беллавину) выпало быть первым после Синодального периода автокефальным главой Церкви Русской, и сразу же начать сражаться за её бытие, и погибнуть в сражении, но завещать её нам, грешным, протянуть на измождённых битвой руках. Через чёрные, страдальческие десятилетия наветов, разорения и преследований весть о Церкви донеслась до нас именно потому, что в пореволюционные годы так называемого «обновленчества», унизительных компромиссов с властью, претендовавшей на духовную монополию и самый пристрастный надзор за мировоззрением подданых, нашлись люди, любившие Христа больше самих себя.
…Труд о Патриархе Тихоне и должен, в моём представлении, быть именно таким: фундаментальным, обильно, однако с чувством строгой меры, иллюстрированным, неспешно развёртывающим повествование от предания к яви. Трогательна забота автора, Михаила Одинцова, о детали: изучив архивные документы, он выводит, например, что Псковская духовная семинария была «относительно небольшой» - разумеется, относительно других, численность студентов которой он скрупулезно сравнил с другими. От священнического рода Беллавиных выстраивается картина жизни страны в предкризисные и кризисные годы.
Лаконичен и прям очерк о роли Церкви в предшествующие революционной смуте годы, и официальное название её в документах – Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания, в котором, несмотря на полноту определения, звучит некая отстранённость. Здесь тонкость автора образцова: упоминая законодательно закреплённое в законе Российской империи «О вере» «господствующее» положение Церкви, он имеет намерение, кажется, намекнуть на будущие трагические события. Тут сердце и сжимается: «господствующее» положение, обернувшееся невиданными, кажется, и в языческом Риме гонениями, казнями без суда и следствия, ссылками, каторгами, безвинной гибелью без возможности покаяния – вот под какими знаками восходил ко славе будущий Патриарх.
В ответ на приведённый список санкций за уход из Православия, хочется воскликнуть – а не сращение ли законодательное с государством, поименованное симфонией, и породило сначала глухое недовольство, а потом и открытую богохульную ярость, вылившуюся в бесчинства, поддержанные большевистским государством? Не обязана ли Церковь привлекать к себе не законом, но любовью Христовой прежде всего? В 1897-м году, по вступлении в епископский сан, ещё архимандрит Тихон скажет совершенно пророчески: «Ныне разумею, что епископство есть прежде всего не сила, почесть и власть, а дело, труд, подвиг…» - и то же самое следует отнести к Церкви. Да, сильна она, и властна, но не силой и властью жива, и только здесь, в таком определении, и содержится указание на корень зол, грех самоуспокоенности «господствующего положения».
Тем временем, когда молодой священник недолго, но примечательно для многих пробыв в Люблине, отсылается на Американскую кафедру, само собой проскальзывает мысль: иным героям Господь успевает показать всего-то малую часть мира, а для некоторых устраивает огромные, панорамные обзоры стран и континентов, чтобы они справились и с ними внутренним взором, обогатили душу перед невиданными испытаниями будущего. Дальние зарубежья испытывают человека, предоставляя ему выбор, оставаться ли собой или измениться столь кардинально, согласно внешним обстоятельствам, что его перестают опознавать, видя в нём навек отлетевшего от родного дома путешественника. Какую же твёрдость и неизменность следует иметь внутри себя для того, чтобы не поступиться ничем из основного… Повторяя подвиг святителя Иннокентия (Вениаминова), за 78 дней миссионерской поездки епископ Тихон одолевает по американскому континенту одиннадцать тысяч километров. В «Американском православной вестнике» за 1900-й год – одна фраза: «Не только стопа святителя Христова никогда не попирала земли сей, очевидно, но и нога дикаря никогда не бывала здесь… Владыка старался и виду не подать, что этот путь утомил его, но бледность лица выдавала его». Предчувствие скорых и безвременных потерь, брата и матери, могли также проступать на его лике…
«Американцы всё ещё не могут образумиться. Как торгаши, они стоят на стороне тех, которые у них больше покупают… Но бойкотировка русскими купцами американских товаров производит здесь сильное впечатление», - пишется в разгар русско-японской войны, и кажется, что, с одной стороны, мир неизменен (санкции, бойкоты, торговые войны), а другой – что вечно меняется, потому что сегодня санкции и бойкоты объявляют в наказание нам.
Вехи 1905-1907-го гг. таковы: возведение в сан архиепископа, возвращение в Россию, указ императора «Об укреплении начал веротерпимости» на фоне Манифеста 19 октября «Об усовершенствовании государственного порядка», многопартийность, «свобода совести» - по сути, неисчислимые преддверия разрушения страны.
Десятилетие до революции – Ярославская кафедра, затем Виленская… война, приближение фронта, снятие соборного колокола и отъезд в Великие Луки за день до прихода немцев. Об этих событиях, выковывавших волю Патриарха Тихона противостоять безвозвратному сокрушению Православия и беречь Церковь, лучше всего читать в обрамлении документов и свидетельств – за ними встаёт и катастрофа, и великая слава воителей за Веру. Смущение умов – хроникально – привело к не виданным прежде потрясениям и решениям – выборам правящих архиереев, в результате которых Московскую кафедру занял архиепископ Тихон. Так выпал, пожалуй, первый в ряду жребиев.
Всего за несколько недель Временного правительства реформирование государственной и церковной жизни достигло таких «вершин», что споры об отделении Церкви от государства представляли словно бы второй (на самом деле – основной) пласт социального бытия. Если и может быть представлен достойный аккомпанемент буйству, то лишь крики и стоны, пулеметные очереди и винтовочные и револьверные выстрелы. Кто бы не смутился, кто не решился бы отпасть на время от быстротечных событий с тем, чтобы собраться с духом, решившись хотя бы на что-нибудь? Вопрос о Патриархе вставал об руку с вопросом, веровать ли вообще, и в кого именно: смута превзошла намерения даже её собственных инициаторов.
Что пересказывать историю выборов и бесчисленных опасностей, ожидавших любого священника от распалённых вседозволенностью толп и кучно ложащихся вкруг них «случайных» выстрелов? О них Михаил Одинцов повествует настолько бестрепетно, что порой документально-публицистические главы сами собой перерастают в самую настоящую художественную прозу, с портретами, пейзажами, диалогами и аналитическими отступлениями в суть вопроса.
О дальнейшем известно: бесчинства, попытки истребить в корне саму мысль о Святой Руси, обирание церквей, вскрытие рак с мощами, скорые суды и бессудные расправы, пытки и расстрелы «контрреволюционно настроенного священства». А как могло оно относиться к беззаконию иначе, чем относилось?
Патриарх Тихон вынес на своих плечах то, что по силам было далеко не каждому: его каноническое, твердое, но беззлобное, истинно православное отношение к «новым временам» задало камертон для всех тех, что ещё не отреклись. Беснование отрекшихся не сломило их сопротивления, но только опустило его в глубочайшее духовное подполье, когда только отблеск взгляда мог показать, насколько святы для человека и храм, и обряд, и самое отдалённое, сродни ассоциативному скорее, напоминание о них. Для того же, чтобы Церковь сделалась напоминанием об утерянном рае, преданием сколь фантастическим, столь и живым, должно было пролить кровь.
Патриарх не был расстрелян, однако был заключён, и его мученичество отдалось в сердцах такой же болью, как и расстрел царской семьи. Злодеяния не могли не поселить в душах, призванных к строительству бесклассового социалистического общества, чувство неуверенности, вины за содеянное первенцами нового строя. Изымались не церковные ценности – предпринималась попытка вырвать сердце «общественного института», веками руководившего духовной жизнью страны. На гражданский язык Церковь оказалась непереводимой. Знаменателен и прост ответ Патриарха Тихона на вопрос Московского Трибунала, кому принадлежит церковное имущество: «Богу». Так же и он сам принадлежал одному Богу, и никакие «решения» неизвестно, кого об извержении из сана и из монашества, попытки выставить Патриарха мирянином ни к чему не привели.
Верность Богу сделала Церковь в устах пастыря ни «белой», ни «красной», но подчинённой воле Творца, приведшего её на край погибели только во имя осознания греха и маловерия, и безверия, и соблазна веровать в кого-то иного, чем Он сам…
***
Если бы мне предложили описать взгляд владыки Тихона, ничего не оставалось бы, как смутиться. На Руси говорили – «жалостные» глаза, то есть, жалеющие, любящие, но в таком определении есть нечто женственное. Во взгляде первого после Синодального периода русского Патриарха видится мне вовсе не абстрактная доброта, но интонация предосеннего неба: ясность, высота, ласковая укоризна, будто бы обращённая к озорничающим во дворе детям, и – обещание прощения. Глаза его – провожающие, надеющиеся, крестящие на дорогу. Глаза прощающиеся и прощающие.
Подобно Гермогену времён Смуты и польского вторжения, Тихон был избран, чтобы потрясти потрясения миром и покоем свыше, и в несении своего креста выказал характер сколь бесконечно смиренный, столь и безгранично стойкий.
