Михаил Пришвин, который нас примирит
- Автор обзора: Максим Васюнов
В России завершено издание «Дневников» Михаила Пришвина. Объемный труд (18 томов!), над которым писатель работал с 1905 по 1954 годы. В этих записях подлинная, объективная история самой страшной эпохи в истории страны. Их автор не стремился никого оправдать, или осудить, он писал то, что видел, слышал и переживал сам. А видел он многое – Первую мировую, на которой работал военкором, революции, гражданскую войну, раскулачивание, гонения на церковь, возведение металлургических гигантов, строительство Беломорско-Балтийского канала, жизнь народов русского Севера и Дальнего Востока. Это настоящая «кладовая солнца» для историков, литераторов, этнографов, краеведов, но что важнее – для нас с вами…
«…а нынче черти судят попов»
Мое знакомство с Михаилом Пришвиным началось в начальной школе. В красочных учебниках «Живое слово» мы разбирали его рассказы о природе. Так он и вошел в сознание целых поколений - «певцом природы».
Но вот недавно, просматривая материалы о том, как в советское время разбивали колокола Троице-Сергиевой Лавры, я вдруг наткнулся на дневниковые записи и фотографии, в которых подробно был отражен каждый шаг варваров, от момента, когда сбросили первый колокол, до того, как убирали с монастырской площади осколки и языки Годунова, Царя, Карнаухого… Помимо точной «следовательской» фиксации преступления в этих записях была попытка глубокого осмысления происходящего. Автором этих дневников оказался тот самый создатель «Кладовой солнца» Михаил Михайлович Пришвин.
«Колокола, все равно, как и мощи, и все другие образы религиозной мысли уничтожаются гневом обманутых детей. Такое великое недоразумение» - пишет он 24 января 1930 года. Да какую запись того периода не возьми – везде чувствуется, что хоть и разбили колокола, но звон их продолжает оглушать и народ, и самого писателя. «А то, верно, что Царь, Годунов и Карнаухий висели рядом и были разбиты падением одного на другой. Так и русское государство разбито раздором. Некоторые утешают себя тем, что сложится лучше. Это все равно, что говорить о старинном колоколе, отлитом Годуновым, что из расплавленных кусков его бронзы будут отлиты колхозные машины и красивые статуи Ленина и Сталина…».
И это далеко не единственный эпизод советской истории, который отразил и осмыслил Пришвин. Таковых зарисовок в его «Дневниках» хватит на бесконечный сериал. И на бесконечную казнь. «За каждую строчку моего дневника – десять лет расстрела», совершенно справедливо оценивал свой труд писатель. Но продолжал работу.
…Расхождения с советской властью началось сразу после революции. Про Ленина Пришвин говорит «убивец», «голый вор», про время - тьма. Жутко листать его дневники и публицистику 17 года. «Вот уже двенадцатый день на троне сидит Аваддон», «День прошедший, тринадцатый день сидящего на троне Аваддона»… Или, например, такое предложение на «десять лет расстрела»: «В большевизме теперь все черносотенство, подонки революции подонки царизма смешались в одну кучу говна с воткнутым в него флагом интернационализма».
А в очерке «Поверочный молебен» один из героев заключает: «Вот времена-то настали: раньше попы чертей судили. А нынче черти судят попов!». Как говорится, не прибавить, не убавить.
В революционных временах Пришвин, как и религиозные философы того времени, видит признаки апокалипсиса. «Вероятно, мы находимся накануне второго пришествия, когда Он явится во всей славе и разрешит наше ужасное недоумение или же совсем не явится и будет сдан совершенно в архив. Человечество сейчас находится в тупике, и самый искренний (несахарный беллетрист) художник может изображать только тупик» (Дневники, том 3, 1920-1922).
Пришвин, на тот момент от церкви отошедший, главной причиной этого «тупика» называет безнравственность народа, который отверг и крест свой и цвет свой. Именно так «Цвет и крест» называется повесть писателя, написанная им после революции. В ней есть слова, которые, я уверен, будут изучать наши потомки на уроках истории и литературы. Истории понятно почему, а вот с литературой все еще интереснее. Вот два фрагмента, один всемирно-известный, другой - пока не очень.
"Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву". (Чехов, "Вишневый Сад", 1903 год)
"Вырвался, повидал Русь – нет ничего, обманула весна: везде раздоры, дележка, обманный крик на мираж: «Земля, земля!» – и нет земли, цвет измят, крест растоптан, всюду рубят деревья, как будто хотят себе рубить новый крест – орудие казни позорной". (Пришвин, "Цвет и крест", 1918 год)
На лицо явная «перекличка» двух крупных русских писателей. В ней сочный образ эпохи. После революции получившие власть крестьяне начали уничтожать сады - не только под картошку, но как символ прошлого. «Стук топора» несмолкаемо звучит в записях Пришвина за 17 и 18 годы, то его личный сад рубят, то его соседей, «диктатура босоты» не щадит никого…
С новым – без цвета и креста - раем писатель мириться не хочет, но и об эмиграции не думает, в молодости наездился, посмотрел Европу, не его это. Да и куда проще покинуть родную землю и со стороны пытаться разобраться в сути катастрофы, куда тяжелее и опаснее делать это, находясь в гуще событий. «Правда, как-то после краха всей христианской культуры стало бессмысленно жить, - пишет он в начале тридцатых в своем дневнике, - И вот эта необходимость привести жизнь современную к относительной ясности и прочности является единственным смыслом нашего мрачного, жестокого существования».
После революции Пришвин нищенствует, постоянно переезжает с места на место в поисках лучшей доли, он переживает и годы непечатания и попытки его травить, но продолжает изо дня в день приводить жизнь к ясности и прочности. В своих дневниках.
Вдова Пришвина, Валерия Дмитриевна как-то сказала, что «если бы Михаил Михайлович поверил, что бывает жизнь, в которой вообще нет смысла, то, наверное, он бы умер».
«…я спас и вынес людям весну света»
Начитавшись Пришвина и о Пришвине я приехал в подмосковное Дунино, здесь находится дом-музей писателя. Это живописнейшая усадьба, словно сошедшая с иллюстраций тургеневских романов. Михаил Михайлович купил ее вскоре после окончания Второй мировой войны. Символично, что во время наступления немцев на Москву, буквально в сотнях метрах от этого дома проходил последний рубеж обороны столицы. Немцы его не прошли, но усадьбу изрядно потрепали. Также и на Пришвина пытались наступать в советской печати, что это, мол, у нас гоголем ходит человек, который в революции увидел только разорение и крах? Крови ему подпортили, но оставили на свободе. Так что здесь, в Дунино, писатель и дом были друг другу близки и понятны.
Это здесь он заканчивал работу над своими дневниками, здесь после его смерти в 1954 году начали готовить их к изданию. Сначала этим занималась вдова писателя Валерия Дмитриевна, которая понимала, что в СССР этот труд никогда не издадут, поэтому всё что она могла – переводить рукописи на машинописные страницы, и затем прятать их глубоко в землю. В музеи хранятся два металлических ящика внушительных размеров, в которых и были запаяны дневники до лучших времен.
Сама Валерия Дмитриевна не дождалась свободы слова, но зато сумела вырастить истовых пришвиноведов.
В 1991-ом году мы стали издавать дневники, как только появился указ об отмене цензуры, - рассказывает Ведущий научный сотрудник Государственного литературного музея, Яна Гришина, одна из тех, кто готовил к изданию самые длинные дневники русской литературы, - Мы 26 лет издавали их! Вот такая была долгая история. Мы сменили шесть издательств, какие-то вкладывали в это душу, а какие-то нет, некоторые издательства погибали, многие рухнули. Десять лет мы вообще не издавали ничего, потом еще в пять лет перерыв был».
Издание 18 тома, охватившего последние два года жизни писателя, сотрудники Дома-музея Пришвина завершили весной 2017 года. Кто-то может увидеть в этом символизм, как-никак годовщина революции, но для хранителей куда важнее, что точка была поставлена - весной. В любимое для писателя время года. Именно в нем он видел образ, который не вырубить топором.
«Природа для него – свидетельство того, что жизнь пронизана смыслом, - рассказывает Яна Гришина, - И представляете, за считанные дни до кончины, он вдруг оставляет такую запись: «Как много в нашей жизни испорчено и уничтожено. Но я спас и вынес людям весну света».
- Теперь, когда работа над дневниками закончена, вы ждете всплеска интереса к Пришвину? – спрашиваю я научного сотрудника.
- Конечно! Сегодня мало людей, которые всерьез занимаются Пришвиным, потому что пока не был опубликован весь массив его дневников. А теперь – начнется. Но уже всплеск есть. И в Германии переводят…
Делюсь с хранителями мнением, что, судя по тем дневниковым записям, которые я успел прочитать, Пришвин может заслужить недобрую славу у защитников большевизма и советской власти, а таковых в стране довольно много. Но мне тут же парируют – Михаил Михайлович тем и ценен, что он «умел слышать обе стороны». Показательный факт: в советское время Пришвина не печатали патриотические журналы (им было мало патриотизма), но также его не публиковали и так называемые свободные «либеральные» издания (тем было мало «либерализма»)
«Он пишет: «Мне говорят, что коммунисты идут за Антихристом, а церковные люди за Христом, а я вижу коммунистов, которые идут за Христом, и церковных людей которые идут за Антихристом». И не боялся этих вопросов. Думать так, писать так, говорить так. Свободный был, понимаете» - размышляет Гришина.
В случае с Пришвиным, как и с любым человеком, ищущим смыслы, противоположность взглядов - совсем не попытка угодить своим и чужим, тем более, что на своих и чужих он никогда мир не делил. Да, вырубили сады, но вырубили их свои. Их надо пытаться понять. Сегодня, когда наше общество, снова разделено на два противоборствующих лагеря – пример Пришвина нужен как нельзя кстати. Возможно, в этом и есть отложенная роль писателя – примирить нас и раскрасить наше черно-белое восприятие жизни «весной света».
PS: Еще одна непрочитанная нами тема Пришвина – любовь. У него было два больших настоящих чувства. Благодаря первому он начал писать, благодаря второму (к Валерии Дмитриевне) – вновь воцерковился. То есть, к Пришвину стоит прислушаться и в этом вопросе. И, пожалуй, более глубоких слов о любви (опять же способных примирить многих) я до сей поры не читал. Вот лишь для затравки: «Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня, я не такой, но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя».
Максим Васюнов
