Мне и труда нету, одна радость: о повести Ивана Шмелева «Неупиваемая чаша»
- Автор обзора: Елена Костандис
25 лет назад архимандрит Иосиф (Балабанов), ныне митрополит Курганский и Белозерский, освятил первую после эры безбожия икону Божией Матери "Неупиваемая Чаша"(празднуется 18(5) мая). С тех пор этот чудотворный образ находится в Высоцком монастыре г. Серпухова, списки с него тысячами разошлись по всему православному миру и источают исцеления от тяжких недугов пьянства и наркомании.
В страшном для России 1918 году Иван Сергеевич Шмелев создает одно из самых удивительных своих произведений – повесть «Неупиваемая Чаша». Предлагаем ближе познакомиться с этой книгой.
История крепостного живописца Ильи Шаронова, как и многие жизнеописания у Шмелева – сплав русского фольклора и святоотеческого предания, где национальное и духовное начала нераздельны.
Перед смертью записывает Илья события своей жизни в «итальянскую тетрадь бумаги»:
Хранил дьячок ту тетрадь, а как стали переносить "Неупиваемую Чашу" из трапезной палаты в собор, смутился духом и передал записанное матушке-настоятельнице втайне. Говорил Каплюга, будто и доселе сохраняется та тетрадь в железном сундуке, за печатями, - в покоях у настоятельницы. И архиерей знает это и повелел:
- Храните для назидания будущему, не оглашайте в настоящем, да не соблазнятся. Тысячи путей господней благодати, а народ жаждет радости...
Умный, ученый был архиерей тот и хорошо знал тоску человеческого сердца.
Описаний судеб крепостных художников в русской литературе не так уж мало, но Шмелев в «Неупиваемой Чаше» не впадает в народническую патетику, не скатывается в обличения, он просто ведет рассказ о человеческой жизни, в которой поступки определяются присутствием Бога.
Страдая от самодурства старого барина, к которому был вязт в казачки, мальчик идет за утешением в Высоко-Владычный монастырь.
После обедни он остался в храме один и стал молиться украшенной лентами золотой иконе. Какой - не знал. И вот подошла к нему старушка монахиня и спросила с лаской:
- Какое у тебя горе, мальчик?
Илья заплакал и сказал про свое горе. Тогда взяла его монахиня за руку и велела молиться так: "Защити-оборони, Пречистая!" И сама стала молиться рядом.
- А теперь ступай, с Богом. Скушай просвирку, и укрепишься.
Дала из мешочка просвирку, покрестила и вывела из храма. И легко стало у Ильи на сердце.
И уже обучаясь мастерству иконописца в монастыре, получает после молитвы видение.
А Илья весь тот день ходил как во сне и боялся и радовался, что было ему
видение: слыхал, как читали монахини в трапезной Жития, что бывают видения к
смерти и послушанию.
С этого утра положил Илья на сердце своем - служить Богу.
Тут можно было бы смутиться: видение это – не духовная ли прелесть? Ясно то, что путь Ильи Шаронова – не вполне каноничен, хоть и говорят про него обучавшие его мастера «да это же другой Рублев будет», хоть и считают монахини, что «благодать Божия на нем». Но нет, не прелесть, если понять, что цель автора – не канонизация им созданного образа, а повесть о человеке с Богом в сердце.
«Неупиваемая Чаша» – не житие, хотя Шмелев сознательно вносит элементы столь хорошо знакомой ему житийной литературы. Кротость, смирение, чистота сердца Ильи – показаны не как просто как свойства народного характера (народ тоже очень разный), но несут в себе отблеск Божественного света.
Тема выбора, значимая в русской литературе, возникает в повести, когда Илья, выучившись в Италии, получает приглашение остаться там:
Горячо хвалили его работу. И сказал Терминелли:
- Ты - готовый. Теперь можешь ставить на работе свое имя. Не езди, Илья, в Россию. Там дикари, они ничего не понимают.
Сказал Илья:
- Потому я и хочу ехать. Сказал удивленный Терминелли:
- Здесь ты будешь богатый, а там тебя могут убить кнутом, как раба!
Тогда посмотрел Илья на Терминелли и сказал с сердцем:
- Да, могут. Но там, если я напишу святую Цецилию, будут радоваться, и рука не подымется на меня с кнутом. А на работе будет стоять мое имя - Илья Шаронов.
Тогда уже по-настоящему включается русский, национальный мотив:
Но весной до тоски тянула душа на родину.
Помнил Илья тихие яблочные сады по весне, милую калину, как снегом заметанные черемухи и убранные ягодами раскидистые рябины. Помнил синие колокольчики на лесных полянах, восковые свечки ладанной любки, малиновые глазки-звездочки липкой смолянки и пушистые георгины, которыми убирают Животворящий Крест. И снеговые сугробы помнил, вьюжные пути и ледяные навесы в соснах. Помнил гул осенних лесов, визг и скрип санный в полях и звонкий и гулкий, как колокол, голос мороза в бревнах. Весенние грозы в светлых полях и ласковую, милую с детства радугу. Бедную церковь видел Илья за тысячи верст, и не манили его богатые, в небо тянувшиеся соборы. Закутку в церкви своей помнил Илья, побитую жестяную купель и выцелованные понизу дощатые иконы в полинялых лентах.
Находясь в раздумьях о выборе пути (вернуться в Россию или все же остаться в Италии, которую так сильно успел полюбить), Илья видит сон о Высоко-Владычнем монастыре, и говорит себе: «Домой поеду, это было мне вразумление». Дома, в Ляпуновке, он расписывает старую церковь:
В цветах и винограде глядели со стен кроткие: Алексей - человек божий и убогий Лазарь. Сторожили оружием - Михаил Архангел с мечом, Георгий с копьем и со щитом, благоверный Александр Невский. Водружали Крест Веры и письмена давали слепым Кирилл и Мефодий. Вдохновенно читали Писание Иван Златоуст, Григорий Богослов и Василий Великий. Глядели и звали лаской Сергий и Савва. А грозный Илья-мужицкий, на высоте, молниями гремел в тучах. Шли под широким куполом к лучезарному престолу господа святые мученики, мужи и жены, - многое множество, - ступали по белым лилиям, под золотым виноградом...
Смотрел Илья, и больше радовалась душа его.
А над входом и по краям его - во всю стену - написал Илья Страшный последний суд, как в полюбившейся ему церковке у Тибра.
Шли в цепях сильные мира - к Смерти, а со светильниками-свечами, под золотым виноградом, радостно грядущие в Жизнь Вечную.
Шли - голы и босы - блаженные, страстотерпцы, нищие духом, плакавшие и смиренные.
Вообще, состояние радости в «Неупиваемой Чаше» постоянно. Радость эта не бытовая, не психологическая – духовная: это радость, проходящая красной нитью в святоотеческой литературе, это радость, о которой свт.Тихон Задонский говорил: «Радость без любви не бывает – где любовь, там и радость». У Ильи радость соприкасается со святостью. Влюбленный Илья изображает Анастасию и на портрете, который после будет поражать посетителей Ляпуновки («Радостная королева-девочка!») и на иконе ее святой покровительниц, мученицы Анастасии Римляныни тоже видит он черты любимой. Связь Неба с землей, иконы с портретом – основа повести. Путь ко спасению, путь обычного человека – не отшельника, не аскета – связующая нить шмелевского повествования. Внешне перекликаясь с «Левшой» и «Тупейным художником», «Неупиваемая Чаша» несет еще и сильнейшее духовное начало: мотивы прозрения и вечной жизни.
Свою работу - икону «Неупиваемая Чаша» Илья перед смертью оставляет монастырю:
Приказал Илья снять покрывало, и увидали все Святую с золотой чашей. Лик Богоматери был у нее - дивно прекрасный! - снежно-белый убрус, осыпанный играющими
жемчугами и бирюзой, и "поражающие" - показалось дьячку - глаза. Подивился
Каплюга, почему без Младенца писана, не уставно, но смотрел и не мог отвести
взора. И совсем убогий, полунемой, кривоногий скотник Степашка смотрел и сказал - радостная.
Рассказ о жизни крепостного художника мог бы показаться совсем далеким, полусказочным-полужитийным, если бы автор не перебрасывал мостик повествования в свое время. Да только ли в свое? И к нам тоже. Ведь меньше ста лет прошло, и мало изменилось.
Смотрят, как валится народ под икону. Смотрят и дачники, и горожане. Дачники любят снимать, когда народ валится под "Упиваемую Чашу". Улавливают колорит и дух жизни.
Насмотревшись, идут к Козутопову есть знаменитую солянку и слушать хор. Пощелкивают накупленными "кузнецами", хрустят репой.
Спорят о темноте народной.
И мало кто скажет путное.
Елена Костандис / Татьянин день
