Обучение добру
- Автор обзора: Сергей Арутюнов
Ирина Богданова. Отзвуки времени. Роман. М.: Сибирская Благозвонница, 2018. – 747, [5] с.
- Так не бывает! – хором заявят те, кто не любит счастливых концовок.
И окажутся совершенно неправыми. Счастье – бывает. Скажем так: случается.
Может ли крепостная актриса сбежать от приставучего барина? Вдовец из крестьян – влюбиться в деревенскую девушку, обтёсанную Санкт-Петербургом до полного изнеможения, и, подделав бумаги, жениться на ней, основав славный род? А может ли современная вдова, узнавшая, что покойный муж изменял ей несколько лет кряду, возродиться к жизни и обрести второе дыхание?
Ирина Богданова считает – может.
Не умереть крестьянке ни под плетьми, ни под забором, не почить в безрадостном одиночестве ни вдовцам, ни вдовам, утверждает она, если в сердцах их не умолкает Вера.
Связующей нитью отдалённых русских колен (XVIII-XXI вв.) проходит по роману в зелёной кофте и красной юбке «Отзвуки времени» блаженная Ксения Петербуржская, в страшном, обессмысливающем горе во вдовстве принявшая мужнино имя Андрей Фёдорович и превратившаяся в святую покровительницу града Петрова.
Как описать бессонные, многолетние, изматывающие странствия её по нищим окраинам, бескрайним площадям, вдоль набережных с мостками для стирки, причалов и пристаней, мостов и переправ, парков и съезжих мест? Никак. Сопутствовать ей можно лишь мысленно, одолевая сантиметр за сантиметром глубину её молитвенного отречения от жизни. Раздавшая добро, отступившаяся от дома, без денег, бумаг, не просящая у людей ничего, и только изредка вступающая с ними в разговоры, она – вне земли и только у неба. Подобных подвигов насчитывается немного. И одной святой души, её страсти за всех людей разом, и прошлых, и настоящих, и будущих! – может хватить на целый город в течение столетий.
Моры и глады, наводнения и сама Блокада – одолены…
Не отзвуком, но средоточием петербургского духа входит Ксения в роман, и не покидает его – уже за пределами жизни – до последней строки.
«Святые не отдыхают».
***
Изобразительность Ирины Богдановой, как и в предшествующем романе «Я спряду тебе счастье» - такая же странноприимная, как душа Ксении Петербуржской. Сквозит в этой изобразительности и простота, и некий общий почерк, характерный для «женского романа» - о женщинах и женщиной же писанный. Нужно было пройти насквозь советскую школу прозы с её предписанной, но и исповедуемой любовью ко всему сущему, кроме разгильдяйства и бесхозяйственности, чтобы прийти к очищенному от прихотливостей стиля уверенному повествованию о временах как отдалённых, так и нынешних.
Углубившись в прошлое, автор пытается протянуть нити судьбы так далеко, как сможет, обозначить причины всех мыслимых воздаяний и за добро, и за зло. Единственное, в чём он, как лепщик судеб, может погрешить против истины, так это во временной протяжённости противодействия. Разбрызгивая вокруг себя самое убогое и чадящее зло, многие из наших сограждан доживают до глубочайшей старости в полном согласии с самими собой, словно бы не слыша тягот сердца. И даже на одре едва ли признают себя виновными в палачестве и душегубстве. А стоны безвинных жертв их, гибнущих рано, нам почти не слышны.
Богданова верит – преображение, возврат к себе неизбежен, и здесь выглядит идеализирующей реальность в том, как быстро она способна вернуть бумеранг. Уже через несколько месяцев остаются одни или выкатываются на грань бытия дачная цветоводка-кляузница, бизнесменша, отправляющая дочь в детдом, просовеченная до едкой копоти пенсионерка, радостно и бойко ненавидящая Рождество и всё, что с ним связано. Подобные «концы и начала» - стяжение вполне допустимое. На глади более семисот страниц «боковых» героинь она обрисовывает достаточно подробно, но отводить на движение каждой к добру годы, как в жизни, явно не в состоянии.
«Ампутанты» совести, чести, разума автору даже чем-то симпатичны, потому что убоги, но он занят исключительно показом душевной чистоты в соотношении с ними. Вот к молодой вдове приходит растленная свекровь-шантажистка, и, ломая её об колено, гвоздя за то, что та никогда не делала, и выцыганивает последние сбережения. «Хабалистая» натура сразу бы мобилизовалась и выгнала бы со своей законной жилплощади в два счёта. Рита (вдова) – другая... Единожды попросив у Ксении защиты, она, будто следуя её неслышному совету, отдаёт свекрови по дикому счёту всё причитающееся, оказываясь на грани вместе с двумя детьми. Повинуясь неслышимому шёпоту святой подвижницы, берёт патронат над изгнанной из дома девчонкой, которой первоначально пыталась быть няней.
Хорошо, что Богданова здесь не договаривает. Догадываться – блаженно. Читателю нужно чувствовать, что с ним говорят на равных. И, возможно, Богданова – одна из немногих тех, кто, действуя в самой гуще «массовой литературы», не эксплуатируя ни эстетски зубодробительного набора тропов, ни капризно вычурных эпитетов, из битвы за читателя выходит победительницей.
С Богдановой тепло даже на фразовом уровне узнавания. Верится, что она своя: и чаю нальёт, и утешит. Такое наложение образа автора на образ героя, их, пусть частичная, но взаимная идентификация (Ирина и Ксения) в образе всеобщей заступницы и всевидящей матери – целительна.
Дидактик непременно усмотрит в романе учебник эмоционального самостояния, обучения добру, чего бы оно ни стоило. Желчный критик не сможет обойти «несколько ходульный образ нотариуса, превратившегося из страусиного фермера в адвоката» - суженого героини, обладающего таким положительным набором свойств, долготерпением и прочими достоинствами, «что аж тошно».
Не знаю, как насчёт тридцатипятилетних мужчин, оставшихся поразительно чистыми в потоке жизни, тем более юридической – но должны же быть рядом ангелоподобные существа хотя бы изредка? И они наверняка есть. Может быть, лишь работают они в ещё более эфирных сферах, чем юриспруденция…
Неважно! Обучение добру «по-богдановски» состоялось: терпение, ожидание и вера при не отменимом следовании долгу – вот извечная русская формула счастья. Держа её при себе, русские люди будут соблазняться и трагически ошибаться ещё многажды и в личной жизни, и в общей истории, но каждый раз – возвращаться к ней, как к самому инстинктивно понятному противовесу окончательному опрокидыванию житейскими бурями.
Посему – в чаянии нарастающего читательского интереса – без цитат, а заодно и объяснений и так уже давно очевидного.
