«Пиковая дама» как зеркало европейских катастроф
- Автор обзора: Протодиакон Владимир Василик/Православие.ru
«Пиковая дама» отнюдь не была обойдена вниманием литературоведов. Это и работы В.Ходасевича, и Мирского, и классическая статья Виноградова о стиле Пушкина в «Пиковой Даме». И тем не менее в этой великолепной и мистической повести остается многое нераскрытым.
«Пиковую даму» можно рассматривать с разных точек зрения. Одни, как П.И.Чайковский, видят в этой повести трагическую историю любви молодого офицера и бедной воспитанницы. Другие – продолжение карточных анекдотов 1810-1820-х годов, и, в частности, комедии Шаховского «Хрисомания, или страсть к деньгам» (даже имя главного героя, Карла Соломоновича Ирмуса, похожего на Мефистофеля, напоминает пушкинского Германна, не говоря уже о прочих совпадениях). Третьи отмечают романтическую и мистическую линию в духе Гофмана. Все это справедливо, но не исчерпывает глубины пушкинского творения.
Во-первых, отметим, что «Пиковая дама» посвящена игре как способу бытия. В какой-то момент весь мир для главного героя повести становится колодой карт:
«Тройка, семерка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: – Как она стройна!... Настоящая тройка червонная. У него спрашивали: который час, он отвечал: – без пяти минут семерка. – Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлера, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком». Как отмечает Виноградов, сходные же превращения мира в карты, навеянные, очевидно, «Пиковой дамой» Пушкина, можно найти, например, в повести барона Ф. Корфа «Отрывок из жизнеописания Хомкина» («Современник», 1838, т. X). Проигравшийся Хомкин, испытывая помрачение сознания, всюду видит карты вместо предметов и людей. «Он ясно видел, что извозчик не что иное, как бубновый король, из той самой колоды, которою он играл; он мог разглядеть загнутые на нем углы... Вместо лошади впряжен был в оглобли бубновый туз... Страшные грезы не давали ему покоя, несмотря на изнеможение физических сил, фантазия его играла с прежнею энергией. Отвратительная четверка бубен, с своими четырьмя кровавыми пятнами, стояла перед ним неподвижно; она принимала для него человеческий вид и пристально смотрела ему в глаза...». Виноградов справедливо связывает эти образы с каббалистическими идеями и духовным влиянием карт на человека.
Как мы пытались показать в наших предыдущих публикациях, карты изначально являлись антихристианским и кощунственным проектом. Впрочем, многие современники Пушкина смотрели на это весьма цинично. Для них вся жизнь была игра. Общее ощущение известного круга русского (и не только русского) общества открыто и цинично выражает шулер Казарин, герой лермонтовского «Маскарада»:
Что ни толкуй Вольтер или Декарт,
Мир для меня – колода карт:
Жизнь – банк: рок мечет, я играю,
И правила игры я к людям применяю.
Однако вдумаемся. Что есть игра? Пустое времяпрепровождение. Пушкин это отлично понимал, поэтому и предпослал первой главе своей повести весьма издевательский эпиграф:
А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули – бог их прости! –
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом.
Однако если вся жизнь – игра, то вся она – пустота, вакуум, ничто. Это с жуткой ясностью понял Евгений Онегин, полюбив Татьяну поздней и недостойной любовью. Для него вся прежняя жизнь кажется пустой игрой в фараон (отметим, в него играют и герои «Пиковой дамы»):
И постепенно в исступленье
И чувств, и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он, на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит.
И слышит голос: «Что ж? Убит».
То видит он врагов забвенных,
Клеветников и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных.
И, к сожалению, жизнь, как действие пустое, согласно Пушкину, — судьба современного ему образованного европейского человека:
Певца Гяура и Жуана,
Да с ним еще два-три романа,
в которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно,
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Но это потому, что для него жизнь – игра, а значит – погибель, переход в небытие. Неслучайно Герман кончает сумасшествием.
Однако, помимо общей беды европейского безбожного человека – пустоты его бытия, в «Пиковой даме», на наш взгляд, отражаются конкретные катастрофы XVIII-XIX века. Это – Французская революция и наполеоновские войны.
Обратимся к завязке повести – рассказу Томского о похождениях его бабушки, графини.
«Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтоб увидеть la Vénus moscovite; Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости». И, добавим, там же, в Париже, она с мужем за полгода издержала полмиллиона рублей. А денежки-то эти были выбиты из нищих крестьян.
Шестьдесят лет от 1833 г., времени написания повести, – 1773-й год, конец правления Людовика XV. Что представляла собой его эпоха? – Прожигание жизни высшим светом, бедность и глухой ропот внизу, поражения в войнах и жестокий финансовый кризис. Король, находившийся под неотразимым влиянием своих любовниц, мадам Помпадур и Дюбарри, не обращал на все это никакого внимания. «На наш век хватит!» – отвечал король на все тревожные доклады своих министров. «А что потом?» – осторожно вопрошали его. А после нас хоть потоп, отвечал Людовик. И кровавый потоп революции пришел, утопив вместе с невинными жертвами многих из прожигателей и прожигательниц жизни, в т.ч. мадам Дюбарри. Мы справедливо негодуем на жестокости и мерзости т. н. Великой Французской революции, но не надо забывать, что для нее были серьезные причины, в т.ч. и духовные. Во-первых, модное легкомысленное безбожие. Вольтер, Руссо, Гольбах, отрицавшие основные христианские догматы и Церковь, не встречали в высшем французском обществе практически никакого противодействия, напротив, были желанными гостями во всех аристократических салонах. А когда Вольтер написал кощунственную поэму «Орлеанская девственница», где в пошлом и отталкивающем виде вывел национальную французскую героиню Жанну д, Арк, и один из д, Арков вызвал его на дуэль, то его дружно осмеяла образованная «общественность», всецело бывшая на стороне Вольтера.
Граф Сен-Жермен
Во-вторых, оккультизм. Такие шарлатаны и оккультисты, как Калиостро и Сен-Жермен, являлись не только знаменитостями и звездами салонов, но и особами, приближенными к королю. Именно к графу Сен-Жермену и обратилась графиня Анна Федотовна, когда ее муж категорически отказался платить ее огромный проигрыш принцу Орлеанскому. Весьма примечательна та характеристика, которую дает Сен-Жермену Томский: «С нею был коротко знаком человек очень замечательный. Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за Вечного Жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая. Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион; впрочем, Сен-Жермен, несмотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек очень любезный. Бабушка до сих пор любит его без памяти и сердится, если говорят об нем с неуважением».
Иными словами, шпион, жулик, шарлатан, чернокнижник, но в обществе человек весьма почтенный и уважаемый. Вот таким и было французское общество накануне революции, которая не могла не произойти в силу вышеупомянутых тенденций. Есть что-то общее между предреволюционной Россией и предреволюционной Францией, в частности, в легкомысленном безверии и оккультизме высшего слоя и образованщины (пардон, интеллигенции).
Добавим к характеристике Томского следующее. По некоторым сведениям, Сен-Жермен был тайным эмиссаром Людовика XV и по его поручению занимался секретными переговорами с Англией во время Семилетней войны, то есть предательством союзников Франции и дискредитацией ее официальной внешней политики. Кроме того, Сен-Жермен был членом масонской ложи «Общественный договор», той самой, в которую входил Жан-Жак Руссо. Sapienti sat. Роль Сен-Жермена в поражении Франции в Семилетней войне и подготовке Великой Французской революции очевидна.
Вернемся к «Пиковой даме». Графиня Анна Федотовна прибегает к помощи Сен-Жермена, просит его о займе и получает нечто большее – возможность отыграться, угадав три карты подряд. Вопрос: каков источник его знаний? Математика, расчет? Вряд ли. Скорее всего, оккультные способности и связи с темными силами. Неслучайно Германн говорит графине:
« Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором... Подумайте: вы стары; жить вам уж недолго, – я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну».
По-видимому, Германн угадал. Анна Федотовна через Сен-Жермена была повязана договором с дьяволом, о котором она не должна была распространяться. Существует поверье, что ведьмы могут передать свой дар только раз и только одному человеку. Графиня это и делает, из жалости или из иных соображений, сообщая свою тайну проигравшемуся Чаплицкому, который выигрывает благодаря тайне трех карт. Германну она ничего уже передать не в силах, но он этого не понимает.
Сюжет о договоре человека с сатаной достаточно стар, это «Чудо о Феофиле», закончившееся, впрочем, посрамлением дьявола, однако только с XVI в. он становится стержневым для европейской культуры, начиная с «Легенды о докторе Фаусте». Доктор Иоганн Фауст – лицо историческое, профессор теологии Виттенбергского университета, занимавшийся оккультизмом и погибший при темных обстоятельствах. По легенде, он заплатил своей душой сатане за тайные знания и за 24 года, проведенные в богатстве и удовольствиях. Таким образом, через посредство Сен-Жермена Анна Федотовна становится Фаустом в юбке, продавшим свою душу в обмен на внушительный выигрыш и возможность и далее наслаждаться жизнью. Только черт приходит за ней на склоне ее лет, когда она, как и Фауст, достигла всецелого пресыщения, полного опустошения своей души и бесчувствия. И является он в облике офицера «с профилем Наполеона и душой Мефистофеля» (по выражению Томского), становящегося ее невольным палачом.
Тема революции в облике Германна достаточно отмечена его наполеоновским профилем. Однако есть еще и другие намеки. Германн умоляет старуху всем святым: чувствами жены, любовницы, матери. Все оказывается бесполезным. Тогда он прибегает к последнему аргументу – к террору: «Германн встал. – Старая ведьма! – сказал он, стиснув зубы, – так я ж заставлю тебя отвечать... С этим словом он вынул из кармана пистолет. При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима».
Нельзя не вспомнить здесь Французскую конституционную монархию, а затем – республику, которая неудержимо катилась в пропасть хаоса, политического и экономического, несмотря на пламенные речи Мирабо и Лафайетов, несмотря на призывы к гражданским добродетелям и лучшим сторонам человеческой натуры. И только террор, угроза животной стороне человека, смог вызвать сильное чувство во французском обществе, остановить разложение и воровство. И вторая деталь: старуха покатилась и осталась лежать навзничь. Это – поза гильотинируемого человека, привязанного к доске лицом вниз и ждущего удара «гуманной машины» доктора Гильотена.
Суммируем наши наблюдения. Задолго до того, как депутаты стали бунтовать в Генеральных штатах, а народ вышел на улицы, революция произошла в душах и умах французов.
Первыми революционерами явились не только деисты и атеисты-просветители, но и оккультисты – Калиостро и Сен-Жермен. Литературоведы отметили связь имени Германна и Сен-Жермена. Таким образом, Германн – наследник старорежимной старухи-графини и Французской революции.
Мы можем отметить, что в 1792-93-м году революционные Мефистофели пришли за старорежимными Фаустами – прожигателями жизни, единственным желанием которых было пожить еще хоть немного. Показательны последние слова мадам Дюбарри перед казнью палачу Сансону, с которым она, по слухам, находилась в связи в тюрьме (впрочем, это ее не спасло): «Господин палач, еще немножечко времени». Вспомним, что Фауст из легенды безрезультатно умолял Мефистофеля: «Дай мне пожить еще хоть день, хоть час». Графиня Анна Федотовна, жившая по тем же самым фаустовским законам и причастная к предпотопному кутежу старой Франции, встретила своего Сансона, так же цепляясь за жизнь, как и Дюбарри.
Однако не только «Великая» Французская революция подспудно присутствует в повести, но и наполеоновские войны.
Обратимся к образу Германна. Связь его с Наполеоном – на поверхности. Это и наполеоновский профиль, и принадлежность к инженерным войскам, и любовь к математике и расчету. Все это встречается в исследовательской литературе, однако в ней, на наш взгляд, недостает самого главного: Германн не просто первый среди русских подражателей Наполеона, в ряду которых и Чичиков, и Раскольников, не просто духовный близнец Эжена Растиньяка из «Человеческой комедии» Бальзака или Жюльена Сореля из романа «Красное и черное». Германн в известном смысле – символ самого Наполеона. Не случайно Лиза называет его «чудовище». Традиционным прозвищем Наполеона, как известно, было bete corsicane – корсиканское чудовище. В характере Германна очень много наполеоновских черт. Во-первых, это строгий математический расчет и голый прагматизм, а также способность подчинять свои чувства разуму. Он в состоянии часами наблюдать чужую игру, вероятно, пытаясь просчитать все возможные варианты, но не ставить ни рубля: «Игра занимает меня сильно, – сказал Германн, – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Подобной же властью над своими чувствами обладал Наполеон: если он и устраивал бурные сцены, то это были чисто актерские постановки. При своем несомненном мужестве Наполеон в ряде случаев предпочитал пользу славе и бросал славные, но безнадежные мероприятия: он мог спокойно оставить своих боевых товарищей в Египте, бросить Великую Армию после Березины на погибель и отделаться каламбуром: «От великого до смешного один шаг». И к Наполеону, и к Германну применимы слова эпиграфа к четвертой главе повести: «Человек без морали, без религии». Германн идет проститься с графиней потому, что «имея мало истинной веры, он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, – и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения». Иными словами, пред нами суеверно-прагматическое отношение к религии. Наполеон помирился с католицизмом и папой для того, чтобы ему было легче управлять своими католическими подданными в качестве «императора Божией милостью». Перед нами – рациональный прагматизм правителя.
Роднит их и сугубо прагматическое отношение к женщинам. Германн использует Лизу, чтобы попасть к графине, и забывает о ней, как только узнает секрет трех карт. Наполеон женится на Жозефине Богарне, чтобы проникнуть в высшее парижское общество, и разводится с ней, как только появляется необходимость заиметь законного наследника и породниться с императорским домом – безразлично каким, русским или австрийским.
Наконец, общая черта у них – девиз «все или ничего». Германн ставит все три раза все свои деньги на карту. Наполеон все свои кампании ведет по принципу – полная победа или поражение. Как отмечает известный историк Е.Тарле, «все или ничего – жизненный принцип Наполеона». Добавим, принцип, во многом построенный на расчете.
Есть еще одна общая черта между Германном и Наполеоном – три поединка Германна с Чекалинским, главой картежного общества, и три войны Наполеона с Россией – австрийская 1805 г., кончившаяся Аустерлицем, прусская или первая польская 1806-1807 г., завершившаяся разгромом при Фридланде, и, наконец, Отечественная война 1812 г., приведшая к поражению Наполеона и изгнанию из России, а в конечном счете – к его отречению и ссылке на остров св. Елены. Сам Пушкин сравнивает игру Германна с поединком. В Чекалинском можно найти некоторые черты Александра I. Во-первых, это ласковость, веселость, постоянная улыбчивость, за которые русского императора называли Ангелом. Во-вторых, выдержка. Показательна сама фамилия «Чекалинский», связанная с польским глаголом čеkati («ожидать»). Выдержка Александра I особенно проявилась во время войны с Наполеоном. Характерны его слова в начале войны: «Не я первым вынул меч, но я не вложу его в ножны, пока не изгоню неприятеля за пределы отечества». Когда Наполеон через Лористона предложил ему мир, Александр ответил: «Я скорее буду есть картофель в Сибири с последним из моих крестьян, чем подпишу такой мир».
Мы уже писали в предыдущих наших работах об образе Наполеона-антихриста. Возникает вопрос: можно ли причислить к литературным образам антихриста Германна? С одной стороны, да. Он играет человеческими чувствами, он способен на злодейство и по своей инициативе протягивает руку темным силам, желая принять на себя дьявольский контракт графини. С другой стороны, в нем есть нечто человеческое – угрызения совести. Для «твердой души прохвоста» он слишком слаб. И это чувствуют темные силы, которые присылают ему призрак графини: «Я пришла к тебе против своей воли, – сказала она твердым голосом, – но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...». Как известно, за исключением святых, мертвецы являться не могут, явления призраков – как правило, наваждение бесов. Темные силы охотно протягивают руку Германну, но только для того, чтобы посмеяться над ним. В первый и во второй раз они обеспечивают ему безусловную победу, в третьем – позорный разгром: «Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.
– Дама ваша убита, – сказал ласково Чекалинский.
Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться.
В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его...
– Старуха! – закричал он в ужасе».
Вроде бы все условия контракта соблюдены, и виноват оказался сам Германн, который, во-первых, не женился на Лизе, во-вторых, проявил самоуверенность и не глядя вынул первую попавшуюся карту, посчитав ее за туза. Но подобное обдергивание было немыслимо без действия дьявольских сил, которые гипнотически заставили его выбрать не ту карту. Дьявол, как известно, платит черепками. В судьбе Германна есть параллель с Макбетом, которому ведьмы все вроде трижды предсказывают верно, но только эти предсказания ведут его к погибели.
И все же в конце повести для Германна есть надежда. Он не пустил себе пулю в лоб, он сошел с ума и оказался в Обуховской больнице. Сам Пушкин страшно боялся сумасшествия:
Не дай мне Бог сойти с ума,
Нет, легче посох и тюрьма.
И, однако, он воспел безумие Христа ради в своем «Борисе Годунове». Соответственно, исход Германна в Обуховской больнице можно воспринимать и как бесовскую насмешку над его мечтаниями, и как милость Божию. Бог дает Германну через безумие очиститься от его преступлений, забирая у него причину его падения – горделивый, расчетливый разум.
Итак, мы видим, что «Пиковая дама» – мистическое произведение, являющее суд поэта над фаустовским человеком, над европейским озлобленным умом и над пониманием жизни как игры. И произведение это пророческое. Стоит напомнить, что Фридрих Ницше, мнивший себя сверхчеловеком и игроком в высшем смысле этого слова, кончил как и Германн – в сумасшедшем доме. И стоило бы вспомнить, что еще один немец, заключивший союз с темными силами, «без морали и религии», мнивший себя господином мира и живший по принципу «все или ничего», игравший судьбами держав и народов, позорно покончил с собой в Берлинской рейхсканцелярии в мае 1945 г., дойдя перед этим до настоящего безумия.
Православие.ru
