«Прямо – поговорить, налево – арестован»
- Автор обзора: Алексей Арцыбушев
7 сентября скончался Алексей Петрович Арцыбушев. Дворянин, потомок черногорского императора, авантюрист, художник, человек, никогда не терявший мужества, выживший благодаря этому в сталинских лагерях и ссылке — сегодня мы вспоминаем о нем, перечитывая отрывки из автобиографической книги «Милосердия двери»
…Идут мне навстречу три молодых парня в серых костюмах, сцепившихся за руки и преграждая мне путь:
— А, Леха! Здорово!
— Привет!
— Какая встреча, Леха, дружище!
— Я вас не знаю, — отталкивая их руками, стараюсь пройти мимо.
— Сейчас узнаешь!
Серая «Победа» тихо подрулила к панели. Трое парней взяли меня под руки и, смеясь и приговаривая: «Какая встреча!» — впихнули в машину. Я очутился между двумя на сиденье. Машина рванулась. Мне заломили руки за спину: «Оружие, давай оружие». Шарят по карманам.
— Не там ищешь, — сказал я, — оружие в штанах, ширинку расстегни! Чего ж вы меня раздетого взяли, дали бы хоть домой заехать, одеться.
— Да мы тебя ненадолго, поговорить только надо.
Алексей Арцыбушев до ареста
В солнечном свете промелькнули улицы, вот и Лубянка. «ГОСУЖАС», как звалось это мрачное здание, много подъездов. Машина остановилась у одного из них. Тяжелые двери открылись и закрылись за мной, поглотив еще одну жертву. Солдат — в голубых погонах. Мои «друзья», показав ему бумажку, провели меня коридорами в вестибюль. Слева дверь с надписью «Прием арестованных». Прямо — лестница, устланная ковровой дорожкой. Коль прямо — то поговорить, налево — арестован. Мгновение надежды. Нет, налево! Надавливается кнопка звонка, за дверью слышится его дребезжащи звон, стук засова, щелканье замков, вторая дверь, еще надежней и еще безнадежней захлопнулась за мной. Серые костюмы, сделав свое дело, исчезли, появились вертухаи в голубых погонах со связкой ключей за поясами. Поволокли по лабиринту коридоров, раздели догола, прощупали все швы, обрезали все пуговицы, отобрали ремень. Легли на кафельный пол мои кудри, так хорошо только что подстриженные, прошлись машинкой по лобку, все оголив, обезобразив даже естество. Воткнули под душ, холодной струей обжегший тело. В одной рубашке, прилипшей к мокрому телу (держу штаны обеими руками, чтобы не сползали), вновь провели коридорами и впихнули в бокс — квадратный ящик с лавкой, столом и стулом. Лязг замка, слепящий свет мощной лампы — тишина!
Я сел на стул. Мысли, бегая, путались, я весь дрожал. Не от страха, нет, внутренне я был спокоен, больше того, как ни странно, я облегченно вздохнул, поняв, что я шагнул за черту, за которой все оставшееся там, за ней, больше не существует, а значит, и Тоня. Слава Богу, узел развязался сам, все кончено! Озноб колотил меня все сильней и сильней, я стучал зубами, не в силах остановить челюсти. Лязг ключа, отворилась дверь, вошла молодая женщина:
— Замерз, поди? — и накинула мне на плечи телогрейку. Я стал потихоньку согреваться и, уронив голову на стол, заснул. Во сне я увидел Варюху, лебедей в пруду: «Ты совсем не тот, каким кажешься!» Щелкнул замок.
— Пойдем, за мной. Я встал.
— Руки назад!
Вот откуда начинается моя привычка ходить — руки назад. Она механически вошла в меня, как условный рефлекс, выработанный годами. Снова коридоры, этажи и лифты. Большая комната, большие фотоаппараты, яркие софиты.
— Внимание, не шевелись! — Щелк. — Так, фас, профиль, один, другой!
Щелк, щелк. Пальцы в черную краску макают — и на лист, макают — и на лист. Какие интересные оттиски, неповторимые, единственные в мире, как душа, вот почему она всегда так одинока, может, поэтому она ищет Бога, чтобы не быть одной, чтобы слиться в бессмертии с бессмертным Творцом? Мысли, мысли, движение души, жизнь сердца. Добро и зло, любовь и ненависть, жизнь и смерть, свобода и тюрьма. В тюрьме, за решеткой, за колючей проволокой можно быть свободным, можно-можно, только для этого необходимо пренебречь своей жизнью. На себе самом самому поставить крест. Над душой они не имеют власти: ее не займешь в наручники, не закуешь в кандалы. Она ж не в их власти. Они бессильны перед ней. Главное — не бояться! Мама не испугалась, она боролась. Она на себе поставила крест, потому не выдала тетю Наташу, зная, что их спутали. Не выдала, потому что не боялась смерти. Она прошла свой путь, свой отрезок времени — теперь моя очередь пришла. Она презирала смерть и палачей, устояла и выжила! Я обязан, я должен поступить так, как поступила она. Двадцать человек намотали — из-за меня сюда не должен никто прийти, никто! Так рассуждал я, ходя взад и вперед по боксу номер три, где заперли меня, когда я переступил порог внутренней тюрьмы на Лубянке.
«Стой! Лицом к стенке! Не шевелись!» Дверь, окованная стальными листами, открылась. Снова к стенке. Фамилия, имя, отчество. Не узнаю своего голоса, словно не мой: «Арцыбушев Алексей Петрович». Дядя Миша так же стоял, быть может, вот тут. «Арцыбушев Михаил Петрович!»
Бокс номер три! Послышалось за спиной. Еще одна захлопнулась дверь с глазком — «всевидящим оком», неусыпным, неутомимо смотрящим за каждым. Тут явно, там — на воле — тайно, глазами и ушами стукачей, и сексотов, и всей нечисти поднебесной. Жил в большой тюрьме, перевели в малую, там смотрели издали, тут — в упор. Щелк! Глазок! А в нем — глаз!
Но разница была еще и в том, что, находясь под постоянным «всевидящим оком», ты ощущаешь силу зла, реальную, нескрытую, незамаскированную, уйти от которой некуда. Все направлено в одну точку, все подчинено одной цели — сломать, сломать, сломать! Сломать твою волю. Сломать твой дух. Сломать сопротивление!
Но так как твоя воля и дух — одно целое с твоим телом, с твоим зрением, слухом, вкусом, обонянием и осязанием, то в первую очередь начинают ломать твое тело физически, нравственно и духовно. Человека ставят, ему создают такие условия, в которых он должен сделать выбор: жизнь или смерть!
Жизнь — добровольно признать свою «вину»! Состряпанную следователем! Добровольно назвать имена единомышленников! Чем больше, тем лучше. Давать на них исчерпывающие показания, свидетельствующие об их преступной деятельности. Согласно разработанному следствием сценарию. Сотрудничать со следствием в раскрытии антисоветской подпольной организации, признавая ее цели и программу . И то и другое определяют и составляют следователь и следствие на свое усмотрение. Обвинять на очных ставках тех, кто сопротивляется. С готовностью подписывать все протоколы следствия, интерпретированные следователем по его усмотрению, с пропущенными местами для последующего вписания в них нужных следствию дополнений.
Смерть — сопротивление! Не признать, не наказывать, не давать, не сотрудничать, не обвинять. Не подписывать! Полужизнь-полусмерть — вилять.
Алексей Арцыбушев. ВоркутЛаг, автопортрет
Жизнь. Если это можно назвать жизнью — моральное и духовное уничтожение личности, превращение ее в половую тряпку, о которую вытирают ноги следователи, внутренне презирая тебя. Ты будешь так же обеими руками поддерживать свои штаны, как и те, которые сопротивляются. Ты, несмотря на все заверения следователя о смягчении наказания, получишь срок больший, чем тот, который сопротивляется. Ты будешь презираем теми, которых ты вместе со следователем оклеветал, посадил. Совесть твоя, если она у тебя существует, рано или поздно осудит тебя своим «особым совещанием». Осудит пожизненно!
В камерах ты будешь существовать в тех же условиях, вместе с теми, кто сопротивляется или виляет. Тебе не выключат прожектор, ослепляющий тебя и пронизывающий все твое существо, когда тебе позволят лечь. Ты ляжешь только на спину, голову свою ты не спрячешь под тюремное одеяло, руки свои ты оставишь наружу — в противном случае вошедший вертухай покажет тебе, как надо на Лубянке, в Бутырках, в Лефортове спать. Тебя будут неумолимо ночами таскать на допросы, только там, на них, следователь будет называть тебя по имени и отчеству, не будет тыкать, бить, крыть матом, а разрешит милостиво выкурить папироску, дружески тебе протянутую. В его власти вызвать служителя, который принесет тебе стакан чая с бутербродом, но за эту папироску и бутерброд ты приведешь сюда многих, лишив их свободы, жены и детей. Тебе разрешат передачи, но куски не полезут тебе в г лотку в камере среди хлебающих баланду, потому что сопротивляются. Ты обречен вместе с ними пройти через все круги ада, в том числе и с теми, которых ты заложил слабостью своей, трусостью, спасая свою шкуру по принципу «своя рубашка ближе к телу». Ты пойдешь с ними этапами по пересылкам и лагерям, и ничто тебя не спасет, хотя ты думаешь спастись, но какой ценой!
Тот, кто сразу для себя не колеблясь выбрал смерть, тот ее победит! Он не идет на компромиссы с совестью, и дух его крепнет! Он не идет на компромиссы со следователем, не берет предложенную им папиросу, не признает своей вины, не называет имена, так нужные следователю, чтобы создать «организацию», ставящую себе цель! Он борется за каждое исковерканное умышленно следователем слово и фразу, записанную им в протокол допроса. Он не подписывает их, требуя изменения формулировки и выводов, записанных следователем и преднамеренно искаженных. Он подчеркивает энергичным «Z» умышленно оставленные пропуски на листах протокола. Он не оговаривает тех, кто уже сидит по данному делу, хотя следователь доказывает тебе, и даже показывает и зачитывает их показания против тебя.
— Это ложь! Я требую очной ставки!
Задача следователя — стравить! Вызвать в тебе чувство мести, во что бы то ни стало озлобить тебя.
Ах! Вы так, вы топите меня! Ну, я вам покажу… «Разделяй и властвуй» — старо как мир, но на этих низменных чувствах построено все следствие, на этих принципах построено наше социалистическое общество, членов которого партия постоянно стравливает друг с другом!
— Посмотри, что на тебя показывают те, которых ты защищаешь. Они тебя не жалеют!
— Мне нечего о них сказать, они честные и добрые люди, ни в чем не виноватые.
— Невиноватые? Они все признали свою вину, они враги!
— Это их дело, мне о них нечего сказать, а клеветать я не стану.
Человек, вставший на путь сопротивления, приобретает силу, потому что он пренебрег жизнью, за которую он борется со страшной силой. Это парадоксально, но факт. Он борется за жизнь не тела, а духа, пренебрегая телом. Следователь, и вся Лубянка, и все ГБ бессильны перед силой духа, так как они пытаются сломать его, ломая тело.
Тебя будут бить всячески, зажимать твои пальцы дверями, ставить на твои босые ноги табуретку и садиться на нее, бить по голове папкой, в которой положена мраморная доска из-под чернильного прибора. Тебя будут лишать передачи, следовательно, еды и курева. Сажать в одиночку, в карцер. Ты будешь все ночи напролет в одной позе сидеть на табуретке, отставленной от стены, чтобы не облокотиться. Перед тобой следователь будет смачно жевать бутерброды, запивая их крепким чаем, курить, подолгу говорить по телефону с женой или любовницей о любви, о детях, о сексе, тем самым вызывая в тебе воспоминания или желания, зависть.
Вот где царство лжи, ненависти и садизма. Это царство сатаны! — И все это будет твое, если ты поклонишься мне! Если ты оговоришь, предашь, оклевещешь. Нет. Нет и нет! Это «нет» вызывает к тебе дьявольскую злобу, но бессильную и немощную, потому что им ясно, что ты пренебрег своим телом.
