Рецензия с «претензией»
- Автор обзора: Дмитрий Лагутин
С. И. Гусев-Оренбургский. «Глухой приход»
«Лепта Книга». - 384 с. (серия «Русская душа»)
Рецензия с «претензией»
У этой книги два лица. Я сперва обозначу, а потом поясню каждое.
1.
Вслушайтесь в шелест страниц. Не похож ли он на трепет крыльев? Вжух! – и вы чувствуете, как проскользили по щеке перья. Вздрагиваете, оборачиваетесь – всего лишь птица. Проследите за ее полетом: вот она планирует, почти задевая высокую траву, вот – взмывает куда-то в синеву, к облакам. Вы ищете ее глазами, но взгляд тонет в переливающемся небе, спотыкается о проступающие звезды, хватается за бледный месяц, падает куда-то за горизонт, вызывая возмущение и гомон диких гусей, обустроившихся на ночлег. Вы переворачиваете страницу – бумага под пальцами шуршит будто солома. Полотно степи сворачивается, подхватывает вас и качает как в люльке. Небо поет вам колыбельную, звезды приглушенно шепчутся, перетаптываясь на месте. Ваши мысли ложатся на остывшую после жаркого дня траву и растягиваются по ней молочно-белым туманом. Идете на ощупь, спотыкаясь о устаревшие слова, расталкиваете ладонями густую пелену. Слышите где-то вдалеке шум воды, бредете послушно и вскоре выходите на берег извилистой реки. Отвязываете покачивающуюся на мели лодку, прыгаете в нее, лодка вздрагивает, зачерпывает краем, вы отталкиваетесь веслом от песка, река с готовностью подхватывает вас и волочит куда-то вдаль, искрясь лунным светом. Опускаете руку за борт, зачерпываете лунный свет, он тут же дымкой уходит вверх. Вы хватаетесь за эту дымку, и она возносит вас к сверкающему небу. Луна смотрит недоуменно и как будто даже раздраженно, а звезды хихикают, смущаясь, и робко тянут к вам свои тонкие лучики.
2.
Хлоп-хлоп. Вы просыпаетесь и тут же, разумеется, забываете про все эти дымки, звезды и лодки. Сквозь расшитые цветами занавески пробивается радостный полуденный свет, вы ворочаетесь, пряча от него лицо, продавленная кровать скрипит нещадно, а с первого этажа гремит зычный голос приютившего вас старого товарища – дьякона N, служащего в одном далеком селе, мимо которого вам посчастливилось проезжать по делам службы:
– Ну что вы там, не проснулись еще? Обед проспите!
Вы вскакиваете, наскоро одеваетесь, расчесываете бороду и спускаетесь вниз. А там уже дым коромыслом – посередь стола пышет жаром здоровенная лохань щей, пирожки всякие, закуски там. Кругом мелькает супруга дьякона – хозяйка – суетится, машет полотенцами. Сам дьякон – дородный, бородатый, с голосом будто звоном колокольным – вскакивает со своего места, желает вам доброго утреца, усаживает напротив себя, водружает перед самым вашим носом добрый кувшин с квасом – "дома-ашний" – плюхается обратно, хрустит пучком зеленого лука, дует на огнедышащие щи, улыбается широко:
– Как спалось?
Хорошо спалось – разве что яблоки настырно стучали по крыше, да собаки переругивались пол-ночи, потревоженные каким-нибудь шумом. Вы принимаетесь за рассказ, а щи между тем сами собой наполняют тарелку, разного рода закуски обступают вас со всех сторон, как бы окружая, вы тонете во всем этом изобилии и тихо млеете от удовольствия и сытости. Служба потерпит пару дней, ничего с ней не случится, после царского обеда дьякон с серьезным лицом отправится по делам прихода, а вы – покамест его не будет дома – скоротаете время на местной речушке – будете фыркать, распугивая мальков, пройдетесь брасом в обе стороны, похвалите кристальную ледяную воду – "хорошо-о" – а после будете нежить свои белые городские телеса на горячем песке. А над вами будут щебетать птахи всех мастей, которых вы в детстве всех до единой знали и могли на слух отгадать, а теперь – увы: документы, печати, департаменты и пошлины вытеснили столь милое знание из вашей почтенной головы.
А вечером, как соберется на боковую солнце, вы с дьяконом – после царского ужина, включающего в себя две крохотные рюмочки "для аппетиту", – отправитесь на ту же речушку с удочками, заберетесь в хитрое рыбное место ровнехонько напротив закату, закинете крючки в тихую воду и будете вполголоса гудеть о былом, о детстве, о жизни вообще. Дьякон расскажет походя, как недавно тушил пожар в соседнем селе, и даже человека из огня вытащил, как увлекался по молодости театром и играл короля Лира на уездной сцене, и как ему подобные выходки были в итоге запрещены, как – в конце концов – когда-то, давным давно, он спас от смерти хорошего человека, ворвавшись в самую настоящую дуэль.
А вы будете сидеть, клевать носом в такт поплавку, зевать благодушно и считать звезды, по одной занимающиеся на совсем еще светлом небе – как капли росы на траве.
А теперь, если у вас не зарябило в глазах от нагромождения слов, которыми я вас обставил, – поясняю.
Книга – это касается первого пункта – временами отсвечивает такой терпкой метафизикой, что даже теряешься. В какой-то момент метафоры и сравнения, доселе шагавшие в традиционном темпе, берут разбег, отрываются от земли и уносятся куда-то к своду небесному, окутывая читателя зыбкой рябью прямо-таки психоделических описаний. Я бы сказал, что в некоторой степени проза Гусева-Оренбургского напоминает чеховскую с ее нетривиальными – что называется, "не в бровь, а в глаз" – сентенциями, когда добрый "классический" абзац пейзажной лирики заменяется на два-три предложения из области чего-то запредельного – типа облаков из "Страха" или уксусной бочки из "Скуки жизни". Некоторые рассказы настолько плотно пропитаны той неуловимой, дрожащей атмосферой (сравнить которую я могу, например, с атмосферой "Сивого мерина" Паустовского), что в этой атмосфере тонет даже сюжет. Зовите меня впечатлительной натурой, но описания степи, предложенные в этом сборнике, читаются как стихи и стоят в сотне шагов от, казалось бы, неприступной и недоступной "Степи" Антона Павловича. Да и не только степь, конечно, – природу автор рисует так впечатляюще, что за одно это ему полагается трижды обведенная десятка. Причем, повторюсь, это "впечатляюще" – впечатляюще настолько, что перешагивает планку "просто красивых фраз" и предстает перед читателем чем-то экстраординарным и загадочным.
Теперь по второму. Сценку "В гостях у дьякона" я неуклюже воткнул в эту рецензию для того, чтобы передать хотя бы в малой степени настроение и вектор масштабной доли текста. В рассказах обрисовывается тематика деревенского быта (причем далеко не все истории столь же благозвучны, как приведенная выше) – той своеобразной, ни на что не похожей жизни людей, заброшенных куда-то на периферию цивилизации. На самом деле именно по этому пункту мне трудно сказать что-то более-менее связное, потому как тут именно – "нутром чуется". Ну знаете, деревня полна (помимо всего прочего) смекалки, своеобразной мудрости и своеобразного отношения к жизни – совсем отличного от городского. Это как чеховский Терентий из рассказа "День за городом", который и певец, и мудрец, и на дуде игрец – все знает, все понимает, все может объяснить по-своему, по-простому. Так и у Сергея Ивановича – встречаются персонажи, что называется, вот свои-свои, веет от них какой-то... исконностью что ли? С такими мечтаешь выбраться на карасика или самовар опустошать под трескотню сверчков. Что-то народное, вечное стучит в их жилах, и разговаривая с ними говоришь будто с поколениями мудрецов, слившихся в одну персону. Жизнь таких людей проходит в условиях, сочетающих в себе обыденность и фантастичность – они то заготавливают веники для бани, то путешествуют на лодчонке по дремучим рекам, то пельмени лепят один к одному, то конокрада в ночной степи выслеживают. Многие из героев книги – священнослужители, то есть люди, чья жизнь априори строится по принципу колеса – которое при движении касается земли только одной точкой (сформулирован этот принцип преподобным Амвросием и обращен, разумеется, не только к наделенным саном). Бытие духовного лица, протекающее вдалеке от столиц, в глуши – и вовсе все насквозь пронизано тайной. Прошлое, будущее и вечное сходятся в маленьком человеческом сердце, и энергия, высвобождаемая от этого контакта, озаряет своим светом на мили вокруг.
Но это я снова увлекся. Если в двух словах, то мне, типичному городскому пацану, рассказы Сергея Ивановича подарили возможность прочувствовать ту особую деревенскую (или, скажем, глубоко-провинциальную) атмосферу, которая – вполне допускаю – постоянным обитателям глуши приелась до щекотки в носу.
«Вытого» получаем сборник рассказов, в котором разухабистый быт глухих селений соседствует с метафизическими этюдами. В местах склейки текст принимается вскипать и бурлить, обозначая те стороны нашей жизни, в которых сходятся и сплетаются обыденное и экстраординарное, временное и вечное. Начинаешь всматриваться в окружающую действительность, искать что-нибудь эдакое – и вдруг взгляд проваливается куда-то в запредельные дали, и вот уже летишь ты кубарем среди звезд, а они хихикают смущенно и лучики тянут, и луна, и река, а кругом степь... ну вы поняли, в общем.
