25.07.2017

Штрихи к портрету православной демографии

Автор обзора: Сергей Арутюнов

«Быть отцом! Знаменитые папы – о своём родительском опыте». – М.: Никея, 2017, - 216 с.

Привыкнув видеть подспудные контексты в каждом, на первый взгляд, простом тексте, не так-то легко отречься от этой манеры и сейчас, когда, казалось бы, эзоповы «тропы и фигуры» давно не в ходу.

Книга интервью, с вопросами поначалу краткими и практически однотипными, но затем разрастающимися в зависимости от специализации интервьюируемого, была бы событием достаточно заурядным, если бы не несколько предугадываемых «но».

Вопрос элит

Одним из самых перезревших и лопающихся в России вопросов стал в последние два десятилетия вопрос об элитах: в большинстве случаев совершенно понятно, кому и за что вручаются государственные премии в Кремле – как правило, заслуженным режиссёрам и музыкантам, изредка писателям и художникам, иным «представителям публичных профессий» в возрасте от 75 лет.

С другой же, и далеко не подспудной стороны, процесс формирования элит происходит «здесь и сейчас», и кто из молодых специалистов уже скоро будет «Россией» в глазах широкого круга экспертов и непричастных, «потребителям культурных услуг» за газетно-блоггерской шумихой ясно далеко не всегда. Медиа-активность выступает неким мерилом «известности», то есть, легитимности прав на ведущие места в избранных отраслях, но не более.

Книга «Быть отцом» не просто рисует портрет поколения (единственное исключение – Фёдор Конюхов, он явно приглашён в роли старейшины) 1960-1970-х гг. рождения – она предлагает вполне обоснованную версию будущей элиты: в неё, судя по всему, будут входить те же самые люди публичных профессий.

Из девяти опрошенных журналом с чуть наигранно простецким названием «Батя» (основа книги) трое – актёры, один, как уже сказано, путешественник и священник, один вузовский преподаватель и религиозный публицист, и также по одному – писатель, музыкант, космонавт и боксёр.

Общий модуль

Что общего между ними?

Книга постулирует, что все они отцы, и подчас довольно многодетные (тогда несколько странно, что среди них нет знаменитых многодетностью Охлобыстина и Соловьёва), но главное в слегка прикрытом «мэсседже» - социальная легитимность, выражаемая в той же простецкой лексике идиомой «надёжа и опора». Возможно, что именно эти люди как социальный типаж являются прообразом строящейся страны – состоявшиеся профессионалы, способные содержать свои семьи на свои индивидуальные зарплаты.

Значимый признак: упоминание жён «знаменитых отцов» довольно часто сопровождается пометкой о том, что они либо не работают, либо с трудом, но находят время для трудовой деятельности на дому. «Отцы» безусловно этим обстоятельством гордятся. Иногда упоминаются «хорошие друзья семьи» - няни, размер содержания которых по регионам незначительно разнится, но в целом приближается к средней зарплате.

Модель семьи, таким образом, выстраивается отчасти патриархально дореволюционная, отчасти дарвиновская: многодетность – удел сильных, «успешных», верящих в свою судьбу. Именно на таких людей может рассчитывать государство при реализации своих глобальных планов, именно выходцы из таких семей патриархального типа уже к тридцатым годам нового века обеспечат ему плавную смену ценностных ориентаций. Возможно, что эта смена происходит уже сейчас.

Наследство 1990-х

Важный признак: семьи знаменитых отцов почти подчистую – поздние. Среди упоминаемых годов рождения детей только раз или два встречаются «святые» девяностые и тем более 1980-е гг.

Поверхностный взгляд может заметить здесь лишь «забронированный» под поиск места под солнцем период, когда будущему знаменитому отцу предстояло доказать обществу свою правоту, но – это моё поколение, и я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что стоит за этими годами рождения: фатальный провал «мёртвого» времени, и не только в смысле деторождения.

Наследство «святого», по выражению ельцинской вдовы, десятилетия как раз и состоит в том, что дарвиновский принцип «выживания в капиталистических джунглях» возобладал даже над теми, кто составляет гордость нации, и является прямой предтечей того, что счастливыми дедушками они сделаются ещё не скоро. Мой сын, например, родился в 2009-м, на 15 лет позже положенного срока, и сейчас, будь я финансово состоятельным тогда, он бы уже окончил институт. Таков мой личный счёт к пережитому, и об этом лично мне ещё предстоит сказать в полный голос.

Знаменитых отцов, даже «сумасшедших», вроде Даниила Спиваковского, единит редкое присутствие дома, жертвенное заклание работе. Книга симптоматично заканчивается очередным комментарием семейного психолога Петра Дмитриевского «об отце, отсутствующем физически»: уж если папа отлучился (в космос, например, на полгода, или в кругосветку), пусть хотя бы портрет висит: дисциплинирует, убеждает в том, что папа «есть», что он почти рядом.

Этот сюжет отчаянно напоминает послевоенные истории о женщинах, ставящих на комод фото героев-лётчиков, не имеющих к данным семьям никакого отношения. «Папа погиб, папа выполняет важное правительственное задание за границей» - мотивацией этих наивных, но эффективных действий было замазывание раны безотцовщины, нанесённой не только войной, но всей эпохой разом.

Прямая речь

О чём же говорят знаменитые отцы, и, главное, как?

Их львиная длань незримо лежит на детях точно так же, как идеализированная монархистами монархия: никакого принуждения, ругани и побоев, наоборот – признание, если необходимо, своих ошибок. Верховный модус – согласие, вполне византийское по сути, безоговорочное признание взаимной и даже любовной ответственности государя и народа. Уж не готовят ли общественное сознание к приятию именно такой модели отношений власти и общества? Но почему бы и нет, в конце концов?

Бессеребренник отец Фёдор – бесспорный реликт, образовавшийся в советской цивилизации лишь чудом, поскольку транслирует самое здраво иррациональное отношение и к детям, и к собственному бытию, и к общественным явлениям. Его слова –плод старой, не переломленной пополам революцией России, такой, какой она ощущала себя веками – великой, малой, белой и… трансграничной. Настоящий мужчина – профессионал, бегущий за своей звездой, дети – наставляемые чада. Страну покидать стыдно, у каждого человека должна быть цель.

Прагматичный Владимир Легойда в воспитании – апологет свободы воли, цветущей сложности и естественности в духе почти руссоистском. Традиция в его личном преломлении предстаёт как результат завещанной Создателем любви. Надежда на любовь безбрежна именно потому, что не всё в силах человеческих. Осторожный скептицизм, чуждый острогу.

В поле традиции интересна оживлённая и страстная рефлексия Андрея Мерзликина, домашняя, пахнущая собственноручно приготовленным мясом исповедь Захара Прилепина, сбалансированное Верой стоическое мужество Ильи Любимова, трогательное смирение Николая Валуева, и ещё множество удачных фраз и сентенций – того самого воплощённого опыта отцовства, за которым гнались интервьюеры.

Необходимые выводы

Итак, книга «Быть отцом» намечает контуры не столько первого «не поротого ужасами тоталитаризма» поколения, решительно отвергающего саму возможность семейного и диктата, сколько намекает на образцы, с которыми в нашем сегодняшнем обществе довольно туго: совокупная атомарность не даёт вывести зримого идеала вне вечно готового к исступлённой работе механизма возведения очередного кумира.

Поэтому, может быть, главным посланием будущему, изложенным в книге, является принципиальная невозможность возведения себе именно кумиров – например, некоей всемогущей власти – и, напротив, фатальной необходимости возделывания своего сада, семьи, в которой действуют законы и личностные, и родовые, сводящиеся к развитию всех и каждого.

…Испытания грозят обрушиться на работоспособное население страны в любую минуту. В этой ситуации важно знать, что выстоять в них возможно, полагаясь в основном на себя, тем более, что такое положение вещей никогда на протяжении всей нашей истории особо не менялось. Каким же будет выглядеть наше поколение и наше время в веках, зависит от закалки внутренних стержней, заложенных в нас и предыдущими десятилетиями, и нашими отцами самолично.