Смерти нет
- Автор обзора: Людмила Бирюк
Радиосводкой «От Советского Информбюро» начинается каждая глава новой повести Василия Дворцова «1943. Ковчег». Неподражаемый голос Левитана сегодня многим читателям уже неведом. А герои повести хорошо его знают и вслушиваются не столько в слова, сколько в интонацию. То, что «на фронтах существенных изменений не произошло», – еще ничего не значит. Когда не слышны торжественные воодушевляющие нотки, и голос диктора становится «обыденно сухим», – хорошего не жди. Значит, отступаем…
На протяжении многих лет пробивала себе дорогу в советской и современной литературе правда о войне. Сначала подвиг нашего народа приписывался исключительно Сталину и коммунистической партии. Влиятельные партийные функционеры буквально заставили Александра Фадеева ввести в роман «Молодая гвардия» вымышленных коммунистов как «настоящих» руководителей молодежной подпольной организации Краснодона. Потом, как откровение, пришла «литература лейтенантов» – писателей, имевших личный фронтовой опыт. В их повестях и романах герои совершали подвиги не под руководством партии, а иногда вопреки ей. К сожалению, с годами исповеди писателей-ветеранов стали бессовестно искажаться и тиражироваться в произведениях эпигонов среднего уровня. «Окопная правда» тех, кто сам никогда не сидел в окопах, порой выглядела нелепо. И дело тут не только в отсутствии военного опыта авторов, а в их недобросовестном отношении к такой серьезной теме, как Великая Отечественная война.
Со смертью Юрия Васильевича Бондарева у нас практически не осталось выдающихся писателей-фронтовиков, и на плечи современных прозаиков легла огромная ответственность – рассказывать о войне так, чтобы читатель не мог усомниться даже в малейших деталях. Правило тут простое: не пиши о том, чего не знаешь, а если очень хочется – тщательно изучай то, о чем пишешь.
Для Василия Дворцова война – знакомая тема. Мы помним его повесть о чеченских событиях «Тогда, когда случится», поэму о деде «Правый мир»… Но в «Ковчеге» изображение боевых действий и раскрытие психологии человека на войне доведены до высшего уровня. Мельчайшие подробности в области техники, оружия, военного быта, особенности общения разведчиков между собой, знание природы Кубани, где происходит действие повести, распускающиеся сады, горные речушки, труднопроходимые тропы, разоренные фашистами станицы и хутора – все это проносится перед нами, словно стремительные кадры документального кино. Нет, не кино… Реальная непридуманная жизнь предстает перед нашим мысленным взором. Радостное весеннее пробуждение природы в контрасте с мрачной действительностью военного времени…
«Процокала пара патрулей эсэсовцев-кавалеристов в коротких черных бурках – казаки или горцы. Ну, и местные полицаи прогнали с сотню гражданских на какую-то поденщину. Солнце набрало высоту, и прогревшийся ветерок принес со стороны садов нежнейший запах цветения. Неужели это алыча? Она же первая распускается».
Очень динамичное повествование со множеством подробных реалий, яркое, детальное описание боевых действий, солдатского быта и весенней южной природы заставляет читателя буквально кожей почувствовать время и место действия повести. Но главная задача Дворцова – рассказать о человеке, поставленном войной в нечеловеческие условия.
По советским военным книгам мы знаем, что на фронт шли люди сугубо мирных профессий – журналист Синцов, герой Константина Симонова, врач Владимир Устименко из трилогии Юрия Германа, неунывающий деревенский парень в солдатской шинели – Василий Теркин из поэмы Александра Твардовского… Но не помню, чтобы когда-нибудь в произведении о Великой Отечественной войне героем стал священник. Казалось, такого не может быть: ведь совершивший убийство, даже непреднамеренное, лишается сана. Однако, вот он перед нами: главный герой «Ковчега», Дмитрий Васильевич Благословский, с прозвищем-позывным Дьяк…
Заслуга и новаторство Дворцова как писателя не только в удивительной достоверности изображения военных действий на Кубани и героического подвига погибшей разведгруппы, а прежде всего в том, что он первым среди писателей раскрыл новую тему в современной русской литературе «священник на войне».
С первых дней, едва враг переступил границы нашей Родины, православные священники, забыв обиды, нанесенные советской властью, призывали к борьбе против фашистских захватчиков. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий Страгородский первым обратился к своей пастве 22 июня, и затем писал послания всему православному русскому народу, в котором призывал встать на защиту Отечества, вспоминал святых вождей Руси – Александра Невского, Дмитрия Донского – и благословлял на ратный труд, предрекая, что «Господь дарует нам победу».
В годы Великой Отечественной войны священники не только молились о победе русской армии, собирали пожертвования на ее нужды, но и отважно защищали Родину, проявляя при этом беспримерное мужество. Так бывало во все войны – полковой священник выносил с поля боя раненых и ухаживал за ними, принимал исповеди умирающих, отпевал убитых, а порой вдохновлял солдат своим личным примером, идя в бой впереди атакующих с Крестом в руках. И в этот раз священники защищали свою Родину, несмотря на то, что до самого начала Отечественной войны советская власть безжалостно расправлялась с представителями религии.
Протоиерей Николай Агафонов, член Союза писателей России, собрал свидетельства того, что сотни служителей Православной церкви были награждены медалями «За Отвагу», «За оборону Ленинграда», «За оборону Москвы», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», «Партизан Великой Отечественной войны»… Нет никаких сомнений в том, что герой повести дьякон Русской Православной церкви Дмитрий Благословский («Дьяк») – правдивый художественный образ: он вполне мог существовать в действительности.
В отличие от других героев, чьи биографии достаточно пунктирно обозначены в диалогах, в письмах к родным, жизнь Благословского прописана в повести подробно. Писателю важно было показать, что его герой принял сан по убеждению, а не как продолжатель династии, что свой духовный выбор он сделал сознательно, вопреки воле отца, ученого-интеллигента, «гордящегося научным атеизмом» и, в конце концов, принявшего идеологию советского строя. Более, чем авторитет отца и лютеранки-матери, значил для Димы пример его крестного, профессора богословия, иерея, а после вдовства – епископа Дмитрия Беликова. Он-то и стал для своего маленького тезки истинным духовным наставником, указавшим путь к вере. Не следует забывать, какой смертельной опасности подвергались в двадцатые-тридцатые годы священнослужители. И помогавший им Дима тоже изрядно рисковал. «Зато, какой же мальчишеский восторг – как настоящему разведчику, незаметно кому-то что-то передать, записку или на словах, через чердак – как бы за голубями – проникнуть в запечатанный храм. Ну, иной раз провести через огороды каких-то богомолок. Или богомольцев. И молчать, молчать об увиденном и увиденных».
Зная, что у Дворцова ни одно слово не произносится всуе, и одна мысль тянет за собой другую, невольно подумаешь: «А ведь не случайно Благословский стал разведчиком. Пригодился детский опыт конспирации».
Но это будет после. А пока – мирная, хотя и беспокойная жизнь: самообразование с религиозными книгами, взросление, тайные богослужения, угроза ареста, любовь, семья…
Когда началась война, и опять нависла угроза ареста, из следственного изолятора Дмитрию передали «скрученную в спичку» записочку от рукополагавшего его архиепископа Варлаама: «Благословляю на фронт. Объяви, что в сане, не сможешь убивать. Возьмут связистом». И на словах: «Прошу молитв, брат ваш и соучастник в скорби и в царстве, и в терпении».
Большая часть повести Дворцова – это постоянное, бесконечное движение: разведчики карабкаются по горным тропам, переходят реки вброд, прячутся, уходят от погони; то они разбиваются на группы, потом снова встречаются в условленном месте, помогают попавшим в засаду товарищам… Но несмотря на усталость, жажду, боль от травм, с их губ не срывается ни одного слова жалобы: воины молча выполняют свою мужскую работу.
Плывет по бушующим волнам маленький ковчег… Грозное море – великая война, ковчег – группа резерва дивизионной разведки. В ковчеге, как и положено, «на семь чистых, пара – нечистых». Только вот, поди, разберись, кто чистый, а кто нечистый? Поначалу без вопросов: нечистые – бывшие зэки: Копоть и Живчик – существа из преступного мира, где свои правила, блатной язык, где живут по понятиям. Уголовники в разведке, как ни странно, не такая уж редкость. На третий год войны армейская разведка остро нуждалась в восполнении личного состава. А поскольку на смертельно опасную службу шли только добровольно, желательно физически крепкие, с навыками рукопашного боя, с отличной памятью, наблюдательные, умеющие быстро принимать нужные решения, то мрачный рецидивист Копоть и вертлявый вор Живчик тоже оказались зачислены в разведку.
По причине нехватки кадров в том же отделении оказались и два верующих православных: Дьяк и Лютый (дьякон Благословский и попович Лютиков). Эти уж точно чистые… Или нет? Зачем пошли на войну, если им нельзя убивать? Значит, они будут соблюдать заповедь Христа «Не убий», а убивать будут другие? Вот ислам благословляет уничтожать врагов. А может быть, главные нечистые – атеисты лейтенант Смирнов и переводчик Пичугин? Вопросы, вопросы…
Московский студент-филолог и разведчик-переводчик Клим Пичугин никак не может понять, как сын профессора Дмитрий Благословский, которого он уважает и считает образованнее всех в отряде, может верить в Бога?
«– Вот я сам вижу: вы очень непростой человек, много знаете. Более того – многое понимаете. А это уже высшая форма разума. И – верующий? Двадцатый век, техника везде, наука открыла все законы. Молния, землетрясение, нефть – чудеса разоблачены. И во что верить теперь? В страхи, которые по ночам случаются? В подсознание? Гипноз? Так на это психология есть.
– В совесть».
Ответ явно не удовлетворяет студента, но полнее и понятнее Дьяк ему ответить не может. Во-первых, опасается вести «религиозную пропаганду», а во-вторых, он и так сказал все, что хотел. Совесть – это Бог внутри нас. Поступая по совести, мы поступаем по-божески. Просто и ясно.
В разведгруппе, кроме Дьяка и Лютого, открыто верующий ногаец Ильяс Азаткулов, позывной Кырдык. Но у него свой Бог – Аллах, поэтому к мусульманину и простому пастуху у Пичуги нет никаких вопросов. А вообще, «стукачей в разведке не заводилось, а к личным убеждениям – точно личным, никак не влияющим на выживание группы, все относились спокойно».
Человек – непостижимо сложное создание, об этом не раз задумываешься, читая произведения Дворцова. Так и в этой повести: Копоть и Живчик поначалу вызывают резкое неприятие жаргоном, мародерством, бессмысленной жестокостью. Вот в плен захвачен немецкий капрал Пауль, которого, ввиду ничтожности его персоны, не имеет смысла тащить с собой. После допроса прикончить немца поручают Копоти, который его «не просто зарезал, а перед этим поглумился». Издеваются блатные и над семьей священника, отсидевшего три года на Соловках и пять лет на поселении в Караганде. Живчик и Копоть демонстрируют свое уголовное превосходство перед антисоветчиком, некогда осужденным по 58-ой статье. Достается и подросткам, детям, которых отправляют в станицу за разведданными, пока родители находятся у них в заложниках:
«– Ша, поц! Тебе кто базлать позволил? Обнаглели при фашистах. А теперя к вам родная советская власть возвратилась!».
Раздражение вызывает и командир разведчиков, лейтенант Смирнов, никогда не ведающий сомнений. Он убежденный коммунист, и на все у него готовый ответ: «Общее всегда над личным!». Когда Пичуга спрашивает его, бывают ли у него «обычные человеческие ошибки», и что он при этом испытывает, лейтенант без колебаний объясняет, что руководствоваться надо разумом и логикой, «как товарищ Сталин». Тогда и ошибок не будет, а чувства – это удел Благословского.
Но видно, какая-то неотвязная мысль все-таки беспокоила непробиваемого коммуниста. И он признается:
«– Если ты про этого капрала сомневаешься, то, поверь, мне пленных тоже убивать… неприятно».
Тяжкие дни путешествия в «ковчеге», постоянные испытания, которые приходится преодолевать во время спецоперации, потеря братьев по оружию, и взаимовыручка, общее стремление выполнить боевое задание – все это сплачивает. Даже уголовники выказывают понимание, что в жизни есть нечто поважнее «понтов» и жратвы. И вот уже Живчик с интересом расспрашивает Лютикова о старике-монахе, который, рискуя жизнью, прятал их от фашистов: «Что за масть такая – отшельник?». Тот объясняет, как можно понятнее для него:
«– Это как бы зэк наоборот.
– Чего-чего?!
– Ну, представь: все, абсолютно все, что урке в лом, то отшельнику в кейф. И от чего юрок тащится, то у монаха западло. А самое главное: вор среди всех для себя живет. А инок отдельно, но для других. Для всех».
Не только зэки, но и все обитатели ковчега через постоянное соприкосновение со смертью и болью переживают обновление, очищение, становясь настоящей семьей. Не тем безликим «идеальным коллективом», который превозносил командир Александр Смирнов, а братьями по духу, подтверждая слова Николая Гоголя о том, что «породниться родством по душе, не по крови, может один человек».
А может быть, они и не перерождаются, а изначально были такими? Может, где-то в глубине души, у каждого из них было спрятано светлое зерно, которое теперь проросло, когда пришло его время?
Вспомним письма, которые в начале повести писали герои своим родным и близким. Сколько любви и нежности вложили они в солдатский треугольник – весточку надежды! Эти письма – словно мостик в их прошлую мирную жизнь. Каждый написал, как умел, некоторые не очень складно… Кому-то повезло: у него большая семья, и всех можно с любовью перечислить поименно. А вот у снайпера Семы Калужного из близких людей – только учительница, ей он и пишет свое письмо. Сдержанный лейтенант Смирнов как обычно держит себя в руках, но оказывается, и для него не всегда общее превыше личного. Из письма мы узнаем, что во время войны от него ушла жена, но он ни в чем не упрекает ее, и винит только себя: «…со мной, действительно, трудно. Если уж встретила другого и полюбила, главное, если ты счастлива, я все переживу». Между сухими официальными строчками о долге перед армией и коммунистической партией прорывается скрытая боль и тревога за сына Вилена.
Все письма разведчиков, отправленные домой, оказались последними…
Убит Азаткулов. Убит Калужный. Убит Пичугин… Смертельно раненный Живчик-Гаркуша успевает признаться Шигиреву-Копоти, что пожалел продавшуюся немцам женщину:
«– Я… ту бабу… Наталью… отпустил».
Вскоре вслед за ним погибает и Копоть…
На войне трудно остаться «чистым». Не убьешь врага – он убьет тебя, или того хуже: погибнет товарищ. В роковой час, когда сражавшиеся в неравном бою разведчики один за другим приняли героическую или мученическую смерть, Благословский получает приказ смертельно раненого командира перейти через линию фронта с захваченным немецким полковником. Взять «языка» из старших офицеров-штабистов в глубоком тылу врага – таково было главное задание разведгруппы. Выполняя приказ, пали смертью храбрых почти все, кого в спецотделе дивизии так метко прозвали – «Ковчег».
Вложив в руку умирающего взведенный пистолет, а под плечо гранату с вынутой чекой, Дьяк, прощаясь, наклоняется над командиром и слышит его последние слова:
«– Спасибо, Дима. … В пулеметчика … не стрелял?.. Вера не позволила?
– Думал, он убит. Не шевелился.
– Мы … могли уйти. Как дальше … жить будешь?..
Дьяк поцеловал его в лоб.
– Не знаю. Ничего – теперь – не знаю».
Под моросящим дождем, «вжимаясь в ледяную грязь», ползут через минное поле к линии фронта двое: раненный, почти теряющий сознание Дьяк и вконец обессиливший от страха, теряющий рассудок немец. Безумный полковник мажет лицо грязью и повторяет: «Tod... Tod... Tod...» (Смерть). «Дьяк был совершенно уверен: врет. Фашист врет – нет смерти… Почему же нет?.. Почему?..».
«И он вспомнил, вспомнил! – Христос воскресе! Сегодня Христос воскресе!!».
«Нет смерти! Их смерти, им смерти нет! «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». И Лютый, и Командир, и Пичуга, Старшой и Ярема… все, все дорогие его товарищи, все солдаты, все их солдатки, их старики, матери и дети, все, все пожранные этой войной, жертвы этой войны, этой революции, голода, холода, эпидемий и застенков, все самопожертвованные во имя Христа – не в смерти. Ибо Христос, смертию смерть поправ, воскресе! Сегодня воскресе».
Героическая повесть «Ковчег» пронизана высокой идеей о силе человеческого духа, превозмогающего самые тяжкие испытания, о любви к своему народу, ради которого герои идут на смерть, и торжестве Бога над смертью.
Людмила Бирюк/День Литературы
