13.07.2017

Сольвейг, прибежавшая на лыжах

Автор обзора: Сергей Арутюнов

Ирина Конюхова.Моя жизнь с путешественником. М.: Никея, 2017. – 336 с. (16 с. вклейка): илл.

Жил я в бедной и тёмной избушке моей

Много дней, меж камней, без огней.

Но весёлый, зелёный твой глаз мне блеснул -

Я топор широко размахнул!

Александр Блок, «Сольвейг»,

20 февраля 1906 года.

Кажется, браки современных россиян так хрупки ещё и потому, что нацию с надломленным двадцатым веком хребтом разъедает ржавчина инфантилизма. Героическое, жертвенное начало заправилами нашей культуры поистине «проклято и убито»: хватит тоталитаризма, нашептывают нам уже четверть века, навоевались, дайте пожить для себя, в коттеджах с бассейнами, и не в прежних гамаках, а на комфортных садовых качелях, у своих грядок и своих деревьев, с водопроводом и тёплым клозетом.

Люди годами не решаются на брак, сомневаясь друг в друге, а уж если решаются… Альянсы рушатся и во время недолгих свадебных путешествий: молодожёны, оставшиеся наедине друг с другом в самых райских уголках мира, раздражаются, взрываются, «показывают своё истинное лицо» и разводятся чуть ли не на второй день.

Участь «феминизированных» женщин, воспитанных глянцевой прессой, во всём противостоит христианскому идеалу: ничего не жди и не терпи, возьми всё своё сама, не вздумай ничем жертвовать. Есть только «здесь и сейчас». Если такая женщина и соглашается на брак, то исключительно с тем, кто хотя бы на первых порах обеспечит её всем мыслимым и немедленно оставит в покое. Такие женщины неохотно, «в виде исключения» рожают, считают преступлением любое покушение на складывающуюся карьеру, почитая себя живыми сокровищами, которым необходим неустанный уход.

Мужчины не лучше.

…Долготерпеливый и язвительный народ наш, а затем и социологические скептики давно вывели формулу счастливого брака: по пятьдесят-шестьдесят лет вместе проживают те, кто малоразговорчив, да ещё и видятся друг с другом далеко не каждый день. Такие рекордсмены-долгожители в принципе люди самодостаточные, слабо зависящие от внешних проявлений судьбы и природы. Их почти не волнуют и уж точно не сводят в могилу исторические бедствия, смерти родных и друзей, постоянные изменения социальной среды. Неужели суть действительно долгой жизни – равнодушие?

Другая жизнь

Помните ли вы своё свадебное путешествие? Было ли оно вообще? У четы Конюховых, Фёдора и Ирины, оно было.

Одиночное плавание через Атлантику в маленькой яхте – это чуть больше месяца пути. Встречные корабли только изредка, на подходах к материкам. Дни, недели – чуть было не сказал «водная гладь» – гигантские волны стеной, бьющие в борта, как средневековые тараны, умопомрачительная качка, ужасающее ожидание ураганов, ожесточённая борьба с ними сквозь мигрени, переохлаждение и истощение. Скудная пища, которую не всегда можно принять. Бессонница. Далее – поломка деталей руля, равносильная потере управления, неудачные попытки ремонта, обрушивающийся с единственной мачты такелаж, уничтоживший радар и грозящий вдобавок проломить дно и отправить двух людей прямиком в пучину.

Несмотря на все современные ухищрения электронной связи, вместительный геликоптер с лесенкой и спасателями в пухлых жилетах уже через полчаса после катастрофы – не прилетит; просто не успеет. Спасения, если что-то случится, не будет. Полчаса барахтанья в ледяной воде, и гибель предречена, от неё отделяет только непрестанная молитва.

…Вот они лежат, прижавшись друг к другу на узкой каютной койке, встречая рассвет или провожая закат, и она читает ему вслух. Под ними – семь или десять километров сплошной водной толщи, где обитают чудовища или вовсе никого нет. Вот радуются случайно залетевшей морской птице, поливают цветок, взятый с собой. Фёдор взволнован, он ставит паруса, убирает паруса, следит за прогнозами. Изредка – погожие дни, когда можно поймать маленькую рыбку…

Им – судя по Ирине – хорошо в этом бездонном кармане времени, им почти не нужна земля, они не хотят возвращаться! Но, наконец, долгие дни и ночи наедине заканчиваются: суровый английский порт распахивает им островные ворота. Причал, встречающие их близкие.

Кто из нас, обывателей, избрал бы для себя такое времяпрепровождение?

Боевой стимул

…Если бы не Вера, этот брак бы давно распался: надеяться, собственно, не на что. Общий строй вряд ли переменится даже в глубокой старости: встанут на ноги дети, пойдут внуки, а моряк будет уходить в плавания, и пропадать в них, пока будет хватать сил. Если не Вера и не Любовь – самое частое слово в книге Ирины, описывающей четыре совместных странствия, два морских и два сухопутных, каждое из которых было готово закончиться трагедией, - усталость от бесконечного ожидания, благую природу которого мы перестали понимать, непременно взяла бы своё.

Уже в июле 2017-го на канале «Спас» в передаче «Кино и православие» обсуждали «Сталкера» Андрея Тарковского, и одна из приглашённых киноведов произнесла примерно следующее – «женщина остаётся с мужчиной, если верит в его поиск, метания и, в конечном итоге, Путь». К Ирине Конюховой, жене знаменитого путешественника и протоиерея Украинской Православной Церкви (Московского Патриархата) Фёдора Конюхова, эти слова относятся не просто «напрямую», но являются высшим итогом двадцати двух лет брака. Эпитет «вместе» в отношении Конюховых, часто разделённых тысячами километров, нисколько не ироничен – в нём органически заключены и тысячи суток, проведённых физически порознь, но пронизанных тревогой о том, «каково ему сейчас».

Каково? Попав в ураган 1998-го года у побережья Америки, по колено в воде, Фёдор схватил нож, чтобы не длить муку, которая обещала стать самой мучительной в его жизни. Нож сломался.

Жена моряка… этот образ известен от самого основания европейской литературы, от улиссовой Пенелопы, ставшей символом верности и чести, причём не специфически женской, но общечеловеческой. Он бы нимало не поблек, даже если бы Ирина постоянно ждала Фёдора на берегу, но она выбрала удел, требующий максимальной стойкости – сопровождать мужа в странствиях столько, сколько может. Если она, как сейчас принято говорить, «состоявшийся», «востребованный» юрист-федералист, не плывёт с ним на хрупкой яхте через океаны, то вылетает в точку финиша очередной кругосветки, а перед этим каждый день, каждую минуту ждёт звонка с постоянно разряжающегося и частенько барахлящего спутникового телефона. Слова долетают едва-едва, в них разгадывается и ужас, и волнение, и измождение – муж вновь на краю гибели, и к этому не привыкнуть.

Простота стиля

В своих путевых и бытийных дневниках Ирина исповедует предельно простой стиль изложения. Вряд ли наша замороченная интеллигенция пленится конструкциями, за чистотой которых ей будет неизбежно мерещиться умолчание, а иногда и слова вовсе иные – горькие, хлещущие, злые. Но вот слова, за которыми не урочное обращение к Создателю и не благодарность ему, а заметный налёт тоски и надлома: в караван, проходящий по Монголии, кидаются камнями. «Если нам не рады, зачем этот путь?» - пишет Ирина, и верно, уже через пару дней тяжело заболевает Фёдор, и, почти беспомощный, лежит в провинциальной больнице в ужасающих условиях, и чуть не умирает от холода и отсутствия помощи, и вырывается из палаты, и с трудом выздоравливает. «Эта земля нас не приняла, это совсем чужая страна» - очевидно, более чужая, чем океан.

Да, Ирина старается передавать в дневнике «только лучшие чувства», и в ситуации полной безнадёжности не теряет веры, но чудятся здесь выпуски строк, порой чуть ли ни желание чертыхнуться, возопить так, чтобы содрогнулись горы…

Ирина плачет. Оставаясь на берегу, что-то советует одной из отчаявшихся «морских жён», но укрепляет этой речью – саму себя. Как верить в любовь? Не призрак ли она? Тогда что – не призрак? Как просто и ясно: чудо каждого дня основано на желании чуда, приятии мира. И вслед за духовной практикой вживания в обстоятельства небывалые дневники Ирины мало-помалу убеждают в том, что супруги Конюховы находятся в особом духовном пространстве, по которому градуируется простотой и сам их совместный и отдельный язык.

Открыв глаза примерно там же, где и Фёдор Конюхов, в рыбацкой деревне Новая Петровка на берегу Азовского моря, я понимаю природу страсти к его волнам: на тех берегах царит свет поистине невероятный. Возможно, именно Азовское море – одна из тех точек, где Россия незримо перетекает в мир. Войти же в жизнь подвижника может лишь человек, понявший спасительность подобных усилий, и у Ирины этот судьбоносный и спасительный жест удался, что само по себе счастье.

Смысл жертвы

Отвечать на вопрос о смысле добровольно принятых на себя мучений в век зверино эгоистичный бессмысленно: разнятся координаты, в которых ответ может быть хоть как-то воспринят.

В советское время, когда нетленным образцом женской верности были декабристские жёны, светлые странники Сенкевич и Дроздов, чуть позже Шпаро, воспринимались, вкупе с плеядой международных журналистов, не беглецами из «тоталитарного ада», но послами будущего, жертвующими ради пребывания всех нас в Едином Мире и грядущего обрушения границ. Мы так чаяли этого обрушения, что искренне радовались объединению Германии, прозвонившему наш собственный развал…

И кто знает, что бы было с Россией, если бы в каждый период её бытия не было бы в стране хотя бы одного возвышенного бродяги, стремящегося к неведомому, подобно Афанасию Никитину. Пересматривая «Хождение за три моря», часто думаешь – романтический купец ушёл в большой мир, в том числе, от пошлости полусонной провинциальной жизни с её копеечными выгодами. Великий путешественник – не просто судьба, но закономерно единичный результат там, где перестаёт устраивать изначальная данность.

И кто знает, что было бы с отцом Фёдором, если бы не, как он называет жену, Иринушка, прибежавшая к нему на лыжах в бедную избушку скитальческой жизни – художественные мастерские, кельи. Но вот строится часовня во имя Николая Чудотворца (и общего сына) во дворе одной из них, и становится – истинным домом. Чудо почти не блещет в наших многоквартирных домах. Может быть, чем более невозможны условия, в которых строится семья, тем вероятнее счастье… Жена сталкера (Фрейндлих) в фильме Тарковского говорит:

«А только что я могла сделать? Я уверена была, что с ним мне будет хорошо. Я знала, что и горя будет много, но только уж лучше горькое счастье, чем... серая унылая жизнь. (Всхлипывает, улыбается.) А может быть, я все это потом придумала. А тогда он просто подошел ко мне и сказал: "Пойдем со мной", и я пошла. И никогда потом не жалела. Никогда. И горя было много, и страшно было, и стыдно было. Но я никогда не жалела и никогда никому не завидовала. Просто такая судьба, такая жизнь, такие мы. А если б не было в нашей жизни горя, то лучше б не было, хуже было бы. Потому что тогда и... счастья бы тоже не было, и не было бы надежды».

Книга – об этом.