Светлые истории патролога и богослова
- Автор обзора: Петр Строков
- Книга: О лицах, событиях, встречах. Записки архимандрита Киприана (Керна)
М.: ПСТГУ, 2021. — 826 с.
Книга записок (воспоминаний и дневников) архимандрита Киприана (Керна)
«О лицах, событиях, встречах», получившая диплом I степени в номинации «Лучшее издание по истории Русской Православной Церкви в ХХ веке и казачеству» на конкурсе «Просвещение через книгу», безусловно, представляет большую историческую ценность: в ней собраны как и уже публиковавшиеся материалы (записки о митрополите Антонии (Храповицком) и епископе Гаврииле (Чепуре), иерусалимский дневник), так найденные совсем недавно и публикующиеся впервые воспоминания архимандрита Киприана о своем детстве, начале жизни в Сербии, преподавании в Битольской семинарии, о коллегах и друзьях тех лет.
Таким образом, книга не только вводит в научный оборот новые источники, но дает полное собрание известных на сей день мемуаров и дневников знаменитого богослова, патролога и литургиста русского зарубежья. Необходимо сказать, что до сих пор точно не известно, какие воспоминания были написаны о. Киприаном и в каком объеме они сохранились. Надеемся поэтому, что книга подстегнет дальнейшие исследования и читателей еще ждут поразительные находки. Вместе с тем, книга имеет и важное духовно-просветительское значение, открывая образ удивительного человека, действительно живущего сокровенной духовной жизнью, вместе с тем, необыкновенно чуткого к другим людям, народам, культурам, языкам, историческим событиям, идеям и образам. Архимандрит Киприан невольно вызывает симпатию к себе, хотя его личность, конечно, не во всем однозначна, приторно безупречна и безконфликтна. Подобное восхищение личностью автора невольно передается читателю и на его героев, а самое главное, и на то, чем эти люди жили. А герои книги, о которых о. Киприан отзывается с уважением и любовью (не закрывая глаза и на их немощи и недостатки): и семинаристы, и простые верующие разных национальностей (даже приходские «бабушки», которых в нынешнее время принято ругать), и преподаватели духовных школ, и выдающиеся иерархи, — все они, каждый в свою меру, жили церковной жизнью, весь свой жизненный уклад соизмеряли с учением Церкви, знали глубину и поэзию православного богослужения и с радостью участвовали в нем, с трепетом и вниманием вглядывались в истины христианского богословия.
При этом автор пишет без всякого пафоса, просто и интересно, сопровождая своей рассказ забавными увлекательными историями, чаще всего этнографического свойства. Так свое повествование о пребывании в Битольской семинарии он начинает с описания поездки на пампурчето, крошечном паровозике с огромной трубой и малюсенькими колесами, где в вагонах с трудом помещаются два ряда пассажиров, сидящих на параллельных скамьях лицом друг другу. Такой игрушечный состав должен был преодолеть крутой Плетварский перевал, через который немецкие инженеры во время Первой мировой войны наотрез отказались строить железную дорогу, и болгары, бывшие тогда союзниками Германии и владевшие Македонией, сделали это сами. Разумеется, поезд время от времени останавливался, один раз вагоны, похожие на спичечные коробки, сошли с рельс, пассажирам пришлось выйти, вагоны поставили обратно и состав опять разогнался до обычной, весьма небольшой (8-9 км/час) скорости. Во время этого 20-часового путешествия о. Киприан (тогда еще Константин Керн) наслушался множество рассказов македонцев (а он выучил до этого сербский язык) о своей жизни и живших в горах разбойниках («качаках»). Этот путь стал для автора воспоминаний, по его собственным словам, своеобразным перевалом от славянской стихии к «чему-то более серьезному, более вселенскому». В Битоле он увидел уже угасающие остатки прежнего византийского мира, с его строгим благочестием, древней культурой, долгим, вдумчивым и великолепным богослужением. Мир, о котором писал Константин Леонтьев, чей портрет неизменно висел в комнате о. Киприана. Одна из глав воспоминаний так и называется «Леонтьевское». Это очень важная для архимандрита Киприана тема, которая требует отдельного рассмотрения.
Вместе с тем, и в сербском народе, ставшим невольным (а иногда и сознательным, как это было в случае с уничтожением греческих богослужебных книг) губителем этого эллинского начала, о. Киприан видит много хорошего, — то, что должно стать примером и для русских людей, тогда уже утративших многие важные элементы своего национального бытия. Это, в первую очередь, историческая и культурная память: сербы того времени не забывали ни духовного вдохновителя своей культуры и государственности, святителя Савву, ни своего национального эпоса, который архимандрит Киприан ставит выше национальных эпосов других народов. (С этим утверждением можно поспорить, но оно очень важно для о. Киприана.) На этих основаниях тогда строилось и национальное самосознание и воспитание молодежи. Именно поэтому архимандриту Киприану так по душе пришлись сербские семинаристы, «простые, не испорченные лжекультурой, <…> здоровые, крепкие, веселые, услужливые, <…> если не утонченные в смысле манерного воспитания, то очень тонкие по воспитанию внутреннему, по культуре сердца. С большим врожденным благородством, с наследием патриархальных взглядов, с простым благочестием». И наоборот, о. Киприану не нравятся любые проявления «пиджачничества» (термин того же Леонтьева), поверхностного без критики и осмысления перенимания европейской культуры, а чаще всего той пошлости «европейского человека», которая за эту культуру выдается.
Впрочем, к сербскому национализму, как и к любому другому: еврейскому, арабскому, румынскому или русскому, — он относится с нескрываемым отвращением.
Особое место в воспоминаниях архимандрита Киприана занимают записки о его духовных наставниках. Они уже публиковались, но достаточно давно и небольшими тиражами, и без них книга бы потеряла бы свою цельность. Эти рассказы представляют собой удивительный образец, как духовный сын, не погрешая против истины и не замалчивая неудобные моменты, может писать о своем «авве» (а именно так «авва» называл о. Киприан митрополита Антония (Храповицкого); епископ Гавриил, хотя и не был в буквальном смысле духовником Керна, но своей любовью к богослужению оказал на него, может быть, не меньшее влияние).
Владыка Антоний, как отмечают даже его противники, обладал «исключительной мощью очарования», которой «покорял без всякого усилия сердца» людей. Вокруг него неизменно собирались молодые люди, которым он толковал Писание, объяснял христианские догматы, рассказывал о богослужении. Автор книги познакомился с митрополитом Антонием еще маленьким мальчиком во время паломничества, потом видел его на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, солдатом Добровольческой армии на Юге России, но близко общаться стал только в эмиграции. Это общение позволило ему понять то, как еще в дореволюционные годы владыка, будучи последовательно ректором трех крупнейших российских духовных академий, смог спасти сотни семинаристов «от угара революции, от пресноты безверия, от бесплодности рационализма», немало из них — привлечь в монашество на служение Церкви. Архимандрит Киприан не стал исключением, попав под очарование митрополита Антония. Потом, конечно, он многое критически осмыслил в наследии первого Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви (а в нем были и весьма спорные богословские суждения), но выделил в нем главное, что стало в центре и его собственных патрологических и богословских исследований. Митрополит Антоний (Храповицкий), по мнению о. Киприана, «в истории русской богословской школы» был, в первую очередь, «освободителем от мертвящей схоластики, <…> насадителем святоотеческого духа, проводником аскетического идеала среди молодежи, вдохновителем уставного богослужения, обиходного пения, иконописи по старым, нарочито византийским образцам».
Епископ (в последние годы жизни архиепископ) Гавриил (Чепур), конечно, не обладал таким влиянием на Русскую Церковь, как митрополит Антоний, но его личность тоже по-своему интересна и даже уникальна. Он был не просто знатоком, а настоящим рыцарем церковного богослужения. Еще подростком будущий владыка на последние деньги покупал богослужебные книги, поражаясь, какое в них богатство, какая красота и поэзия, какая глубина и мудрость. В своем слове на поставление в епископы, вопреки традиции, предписывающей ставленнику говорить о своем недостоинстве и страхе перед архиерейским служением («я никогда и не помышлял о таком высоком и трудном звании»), он честно признается, что очень рад и всегда хотел участвовать в богослужении так, как это доступно только епископу. Из воспоминаний архимандрита Киприана становится ясно, что епископ Гавриил, действительно, был достоин своего архиерейского звания. При этом, владыка мог и прекрасно рассказать о своей любви. «Поэтическая натура епископа Гавриила, кроме того, умела облекать свои мысли в исключительно красивые формы. Эта красота была, конечно, строго церковная и принимала большей частью образы библейские или, еще чаще, литургические». Подобное поэтическо-литургическое видение мира проявлялось и в проповедях владыки Гавриила, и в его домашних беседах. Безусловно, оно очень сильно повлияло на самого архимандрита Киприана.
Книга записок архимандрита Киприана довольно большая и есть много других моментов, которые хочется отметить: рассказ о детских годах автора, его отце, крупном ученом и чиновнике в области лесного хозяйства, даже не обрусевшем остзейском немце, тем не менее до конца верным своей стране и своему делу, о Белградском университете, о принятии о. Киприаном монашества и священства (и сознательном непринятии епископского сана), его иерусалимский дневник, написанный еще в молодые годы и исключительно для себя и поэтому полный резких (а по нынешним временам неполиткорректных) высказываний, и т.д. Всего упомянуть и невозможно. Книга, действительно, большая, но единственное, чего в ней ощутимо не хватает, — это воспоминаний об участии автора в добровольческом движении. Не потому, что они упущены составителем, а потому, что их просто нет (и при всей надежде на обнаружение других воспоминаний архимандрита Киприана, наверное, и не будет).
Размышляя об этой теме, можно вспомнить воспоминания о революции и гражданской войне архиепископа Василия (Кривошеина). Что самое обидное для читателя, в отличие от владыки Василия, в то время совсем молодого человека, так не нашедшего своего деятельного места в Добровольческой армии, хотя и вынесшего все ужасы отступления, потерявшего здоровье и обмороженного в военных походах, студент Константин Керн действительно воевал в Белой армии простым солдатом (вольноопределяющимся ординарческого эскадрона), судя по всему, воевал в самом прямом смысле этого слова. Он прибыл в расположении Вооруженных сил Юга России во время решающих сражений и прослужил в них до самого конца, до трагического исхода Добровольческой армии из Крыма. Однако, о своем участие в Белом деле о. Киприан практически ничего не пишет. Упоминания о Гражданской войне встречаются у него как бы исподволь и в другом контексте. Как мне кажется, не следует полагать, что архимандрит Киприан разочаровался в добровольческом движении, или случайно оказался в Белой армии (он, действительно, был добровольцем, сознательно и не без риска для жизни прибывшим на Юг России из большевистской Москвы). Своего участия в гражданской войне о. Киприан не стыдился и, тем более, не стал убежденным пацифистом: о военных, подобно своему любимому философу Константину Леонтьеву, он неизменно отзывался с глубоким уважением. По опыту последних войн, особенно Великой Отечественной, мы знаем, что люди, воевавшие на передовой и вынесшие весь ужас и лишения военных действий, действительные герои войны, с неохотой вспоминают о ней и, тем более, не бахвалятся своим в ней участием. Гражданская война к тому же была братоубийственной и закончилась поражением сторонников исторической России. Этим и может объясняться молчание архимандрита Киприана. Тем не менее в его жизни был такой, одновременно трагический и героический, но в любом случае, достойный эпизод.
Журнал «Православное книжное обозрение»
