Тоска по потерянной России
- Автор обзора: Мария Тоболова
Эхо родной земли. Двести лет одного русского села. Сергей Шмеман.
М.: Рудомино, 2005. — 321 с.
Существует обширная литература о трагической судьбе русских дворянских семей, которых после Октябрьского переворота выселили из родных гнезд и вынудили покинуть Россию. В книге «Эхо родной земли. Двести лет одного русского села», вышедшей в свет на русском языке в 2005 году, Сергей Шмеман рассказывает об усадьбе Сергиевское (ныне Кольцово Ферзиковского района Калужской губернии) и о судьбе его бывших владельцев Осоргиных.
Михаил Михайлович Осоргин (1861–1939), последний владелец Сергиевского, был одно время губернатором в Гродно и Туле, вице-губернатором в Харькове. Женился на княжне Елизавете Николаевне Трубецкой. От этого брака родились 7 детей: три сына и четыре дочери. Все члены старинного дворянского рода Осоргиных были людьми глубоко верующими и трепетно любившими Россию и свое Сергиевское, где они провели много счастливых дней. В октябре 1918 года они были изгнаны из Сергиевского как «враги и эксплуататоры народа». Оставшись без крова над головой, Осоргины скитались по московским родственникам и знакомым. Старшим детям – Михаилу, Сергею и Софье – удалось во время революции выехать за границу. Только в 1931 году во Францию приехали остальные члены семьи – 13 человек: мать, отец, их незамужние дочери Мария и Антонина, вдова Ульяна Самарина и пятеро ее детей и Александра (урожденная Голицына) с двумя детьми – вдова расстрелянного на Соловках Георгия Осоргина. На вокзале в Париже их встречали около ста родственников: Трубецкие, Лопухины, Самарины, Лермонтовы, Бутеневы и др. Так русские остались без России!
Оказавшись оторванными от любимой Родины, любовь к ней и православную веру Осоргины передали своим детям и внукам, которые, хотя и являются в настоящее время гражданами Франции, США и других стран, но по вере, душевному устройству и по языку продолжают оставаться русскими. Октябрьская революция, несмотря на все ее ужасы, имела то неожиданное значение, что вынужденные эмигранты распространили по всему миру православную веру и русскую культуру. Так, глава семьи Михаил Михайлович Осоргин в 70 лет стал священником, осуществив мечту своей юности; его сын Михаил (1887–1950) – один из организаторов Свято-Сергиевского Православного богословского института в Париже, в котором преподавал устав и церковную музыку; младшая дочь Антонина (1901–1985) приняла монашеский постриг с именем Серафима; его внук Михаил Георгиевич (192–2012), сын Георгия, казненного в 1929 году в Соловецком лагере, служил протоиереем, был настоятелем храма равноапостольных Константина и Елены в Кламаре (предместье Парижа); внучка Ульяна Сергеевна (1929–2017) вышла замуж за известного православного пастыря Александра Шмемана.
Сергей Шмеман, автор книги «Эхо родной земли», – потомок Осоргиных по материнской линии. Дед его, Дмитрий Николаевич Шмеман, немецко-балтийского происхождения, участвовал в Белом движении и вместе с армией генерала Юденича оказался в Эстонии, откуда вместе с женой Анной Тихоновной (урожденной Шишковой) переехал в Париж. Их сын Александр Шмеман (1921–1983) стал отцом Сергея. В 1951 году протоиерей Александр Шмеман, православный священник, богослов и историк Церкви, получил приглашение преподавать в Православной семинарии в Нью-Йорке, и семья переехала в Штаты. Позже отец Александр стал ректором Свято-Владимирской духовной академии. С начала пятидесятых годов и до самой смерти в 1983 году он вел ежедневные передачи на духовные темы на «Радио Свобода», транслировавшиеся на территории Советского Союза. Мать Сергея – Ульяна Осоргина, дочь Сергея Михайловича Осоргина и внучка Михаила Михайловича Осоргина. Сам Сергей Шмеман – известный американский журналист с большим опытом, лауреат Пулитцеровской премии.
Будучи корреспондентом американской компании Ассошиэйтед Пресс, Сергей Александрович Шмеман был аккредитован в Москву в 1980 году. Живо интересуясь своими русскими корнями, он решил отыскать Сергиевское:
«Я хотел увидеть романтическую красоту, пройти там, где хаживали мои предки, услышать эхо родной земли».
Американец захотел понять загадочную Россию, близко познакомившись с жизнью одного из ее сел, в судьбе которого отразилась история всей великой страны. Он мечтал увидеть то самое Сергиевское, которое в своих воспоминаниях восторженно описал его дед, Сергей Михайлович Осоргин. Эти воспоминания, по словам Сергея Шмемана, «вызывают к жизни таинственную сказочную страну, в которой времена года, праздники, полевые работы, крестьяне и баре слились в ненарушимую гармонию».
Годы детства и юности, проведенные в родительском доме, Сергей Михайлович Осоргин назвал годами «полного счастья». В книге «Эхо родной земли» Сергей Шмеман часто приводит отрывки из его воспоминаний:
«А летом все окна открыты, вечерний чай накрыт на террасе, и я с Марией, сестрой, сижу на ее ступеньках, слушая, как в гостиной Мама́ играет ноктюрн Шопена… Уже темно, только на западе осталась бледно-желтая полоса неба, от пруда слышится тонкая, безостановочная трель маленькой лягушки, а из ближайшей деревни Горяиново доносится хоровод “Уж ты день, ты мой день, проходи поскорей…”. Я счастлив, вполне счастлив. Сладостная романтическая тоска Шопена, какая музыка, и как Мама́ играет… Водяная трель все звенит, звезды Большой Медведицы начинают ярко сверкать, сильнее пахнет розами, душистым горошком и резедой, – “уж ты день, ты мой день, проходи поскорей…”. Боже мой, благодарю Тебя за то, что все это было и все еще живо в душе… Мы слышали деревенские хороводные песни, такие согласные, музыкальные, слышали звон в церкви, так соответствующий той службе, к которой относится каждый звон: медленный, грустный, великопостный перезвон – в нем слышишь и “Господи и Владыко живота моего…”, и “Да исправится…”, и торжественный воскресный благовест».
Глубоко религиозный человек, Сергей Михайлович Осоргин писал в своих воспоминаниях:
«Я верю, что у каждого в тайниках души есть свое Сергиевское… Оно там, где душа впервые раскрылась к восприятию Божьего мира и его чудес… Сергиевское – это тот земной рай, о котором мечтаешь, воображая, что стоит в него поехать и – вот оно счастье!.. Влияние на нас Сергиевского громадно: в нем мы выросли, в нем было заложено основание всей нашей последующей жизни; Сергиевское было для нас духовной и телесной колыбелью».
Дед с умилением рассказывал внуку Сергею о большом барском доме, о величественном соборе в честь Покрова Пресвятой Богородицы, о старинном парке, усаженном стройными рядами лип, о полосе лиственниц, известных под названием «Аллеи любви». Гордостью всего села была Покровская церковь, построенная на деньги Марии Сергеевны Кар (1756–1833), владевшей Сергиевским до Осоргиных. Она приняла постриг с именем Евпраксия и подвизалась монахиней Казанского девичьего монастыря в Калуге. После смерти ее похоронили в правом приделе храма. Когда церковь была еще открыта, входившие в нее люди первым делом направлялись к надгробию ее основательницы и устанавливали там свечку. После революции могила ее была вскрыта и местные мальчишки, играя в футбол, использовали ее череп вместо мяча.
До революции крестьяне останавливались у церкви послушать великий «серебряный» колокол, который также был гордостью всей деревни. По рассказам Сергея Михайловича Осоргина, его заказали после того, как предыдущий колокол дал трещину и начал ужасно дребезжать. Тогда его отправили для переплавки в Москву. Когда новый колокол был готов, на станции Ферзиково его встретила огромная толпа народа и провожала все 8 верст до Сергиевского. В специальную повозку впрягались мужики по 40 человек. Без шапок и с молитвой они везли на своих плечах долгожданную святыню. Весивший около 3 тонн колокол освятили и затем водрузили на колокольню. Помощник церковного старосты Дмитрий Евсеев забрался наверх для первого звона. Он крикнул: «Молись, ребята!». И вся толпа начала креститься, некоторые встали на колени. Дмитрий Евсеев раскачал язык – и раздался дивный, полный, могучий звон. Бабы от радости плакали, у мужиков слезы стояли на глазах.
«Семья моей матери, Осоргины, – пишет Сергей Шмеман, – были типичными членами провинциального дворянства. Осевшие в своем сельском имении, они сосредоточили свою жизнь вокруг семьи, церкви, деревенского уюта и патриархальных принципов».
Церковь играла решающую роль в их жизни. Все члены семьи с трепетом молились своей далекой прародительнице – святой праведной Иулиании Лазаревской, муромской боярыне, прославленной за свое беззаветное служение людям (XVI век). С 1913 года в Покровском храме с. Сергиевского хранилась частица ее мощей, принесенная для поклонения из Рязанского кафедрального собора. С 1894 года при храме действовало Братство святой праведной Иулиании для помощи нуждающимся прихожанам.
Осоргины не только занимались благотворительностью, но и содействовали развитию народного просвещения: открыли 6 школ для крестьянских детей. Во время Первой мировой войны в поместье был открыт лазарет, в котором получали медицинскую помощь более 500 раненых воинов. В нем в качестве медсестер работали дочери М.М. Осоргина Ульяна и Мария. Трое сыновей Осоргиных воевали на фронте, как и 200 крестьян из Сергиевского.
У Осоргиных сложились близкие, отеческие отношения с крестьянами, которые любили своих господ. Они приходили к ним за медицинской помощью и советом. На отеческое покровительство своего барина они отвечали преданностью и уважением.
«Отношения были самые патриархальные, которые могли образоваться только долгими годами совместной дружной жизни, – писал в своих воспоминаниях родственник Осоргиных князь Григорий Трубецкой (1873–1929). – В значительной степени этому содействовало взаимное сближение на почве церкви. Вся осоргинская молодежь с малолетства пела на клиросе, отец был церковным старостой. Службы отправлялись с особым благолепием. Крестьяне очень любили это и знали, кому они этим обязаны».
Москвичка Нина Семенова, уроженка Кольцова, успела до своей кончины передать Сергею Шмеману воспоминания о детских годах, проведенных в Кольцово. Она рассказала, как в 1914 году сгорела изба одного крестьянина – Дмитрия Дронова. На место трагедии приехал Осоргин. Он снял с себя пальто и шапку и протянул их убитому горем крестьянину со словами: «Вот, возьми пока, а построиться я помогу». После революции, когда Михаил Михайлович был арестован и посажен в тюрьму, группа крестьян из Сергиевского примчалась в Калугу выручать старого барина. Когда же большевики выселили Осоргиных из Сергиевского, местные крестьяне при прощании с ними плакали и крестили их, а потом провожали до Ферзикова, посадили в вагон и снабдили их охраной до самой Москвы. В голодные 1920-е годы жители деревни посылали им в Москву продукты, керосин и ткани, ничего не прося взамен.
Шмеман описывает трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, когда он пожелал посетить Сергиевское. Власти не пускали его туда, чинили всяческие препятствия, опасаясь, что американский корреспондент, увидев мерзость запустения на месте некогда богатого имения его предков, ославит на весь мир власть, организовавшую нищенский колхоз на месте когда-то процветающего края. В связи с начавшейся в стране перестройкой Сергею Шмеману удалось впервые побывать в Сергиевском в 1990 году. Унылая картина, представшая перед глазами Сергея Шмемана, никак не соответствовала сложившемуся у него представлению о Сергиевском. Кругом полное опустошение, непролазная грязь от Ферзикова до Сергиевского (проехать это расстояние в 13 км можно было только на тракторе), убогие домишки колхозников, пустые полки сельского магазина, пьяные мужички – все это сразу же бросилось в глаза благополучному американцу Шмеману. От барского дома остались одни руины, поросшие крапивой, от храма – полуразвалившаяся колокольня; установленный на ней большой стеклянный крест был расстрелян; парк, бывший когда-то одним из красивейших уголков Калужской губернии, был в ужасном виде, наполовину вырублен, хвойные аллеи перестали существовать. Всюду валялась ржавая техника. Уцелела церковно-приходская школа, которая была оборудована под базу отдыха Калужского турбинного завода. Несколько деревень объединились в Кольцовский колхоз, который числился в числе отстающих. Молодежь ушла в город, остались лишь одни старики и инвалиды.
«Мне хотелось видеть в полуразвалившейся колокольне романтическую руину, а не напоминание о диктаторстве, которое разрушило каждую церковь, переплавило каждый колокол, разбило каждую икону», – пишет Шмеман. Было утрачено «то духовное и культурное наследие, которое мой дедушка называл Сергиевским».
Сергей Шмеман быстро нашел общий язык с местными жителями. Простые люди за годы лихолетья не утратили лучших качеств русского народа: добродушия, гостеприимства, скромности в жизненных потребностях, чувства справедливости, решимости в любую минуту придти на помощь ближнему. Они стали охотно делиться воспоминаниями о своем прошлом, о том, что слышали от своих дедов, как тем жилось до революции, о бывших хозяевах имения. От них он узнал, что в 1918 году в национализированном имении была устроена земледельческая коммуна. Барский дом сгорел в 1923 году, погибла библиотека в 3 тысячи томов. По официальной версии, поджог устроили реакционеры, члены шайки и бывшие белые. На самом же деле все обстояло иначе. Крестьяне ненавидели сельскую коммуну, которая после революции оккупировала усадьбу и завладела лучшей землей и техникой. Поэтому они и подожгли здание, в котором жили коммунары, когда те уехали праздновать Первомай.
В 1932 году власти закрыли храм. Его разобрали по кирпичику по приказу властей в пятидесятые годы: кирпич якобы потребовался для нового амбара. Этот кирпич старый пьяница Прохор Фомичев обменивал на водку. 48-метровая колокольня уцелела только потому, что, когда Фомичев хотел разобрать и ее, местные мужики пригрозили ему: если он тронет колокольню, его самого разберут по частям. Так от прекрасной церкви, прославившейся на весь уезд своей утонченностью, осталась лишь пустая колокольня с полустертыми надписями.
«Я обратил внимание, что слова одной из надписей были взяты из того же Пятого псалма, на котором епископ Евлампий основал свое благословение в тот праздничный октябрьский день в 1810 году, когда он воззвал к Богу с просьбой уберечь сей храм: “Вниду в дом Твой и поклонюся ко храму святому Твоему…”».
Будучи корреспондентом-профессионалом, Сергей Шмеман привык к бесстрастному освещению фактов, которому он и старается придерживаться в описании всего увиденного и услышанного в Сергиевском – Кольцове, но при этом в его «репортаже» о Сергиевском чувствуются и любовь к родному гнезду деда и матери, и боль за его безотрадное настоящее, и ностальгия по навсегда ушедшему прошлому. Возможно, это то, что мы называем «зовом крови».
Уже в первый же свой приезд в Кольцово Сергей был поражен красотой Оки, прекрасной природой среднерусской полосы, живописными местами Подмосковья.
«Чем больше я бывал в Сергиевском, тем больше оно меня очаровывало. Окружающий пейзаж был тем временным коллажем из берез, лугов, изб и рек, о котором Пушкин писал: “Здесь русский дух, здесь Русью пахнет”. Сергиевское превратилось в мой маленький уголок России – мое посвящение и очарование, красоту и романтику этой огромной северной земли, а также в ее отсталость, жестокость и страдание».
Осоргины владели Сергиевским 75 лет – от крепостничества до революции.
«Следующая стадия русской истории, именуемая Советским Союзом, тоже продлилась 75 лет и ознаменовала собой еще более великую трансформацию – от революции обратно к крепостничеству».
За годы советской власти люди отучились от работы, добросовестности и инициативы. «Коммунисты разрушили и заменили не только социальную элиту или экономическую систему – целый мир пошел насмарку. Промышленность и инициатива были скованы, религия раздавлена, искусство извращено, земля изнасилована», – к такому выводу пришел Шмеман, проштудировав огромный материал по истории русской революции и ознакомившись с многочисленными материалами архивов, а также воспоминаниями очевидцев революционных событий. В монографии он много внимания уделяет экономике и политическим событиям в Сергиевском за последние 200 лет, но в рамках одной статьи невозможно пересказать весь изложенный Шмеманом материал, поэтому ограничимся лишь освещением вопросов религии и духовного состояния общества, какими они представляются автору книги «Эхо родной земли».
Как известно, русское Православие было официальной государственной религией и Церковь была учреждением, ответственным за начальное образование, цензуру и распространение официальной идеологии «Веры, Царя и Отечества». Царь был Помазанником Божиим. Но Церковь была не только украшением и опорой монархии. Само понятие «Святая Русь» как наследница Рима и Византии занимало центральное место в русской культуре, и религия пронизывала все стороны повседневной жизни. С. Шмеман приводит официальную статистику: до революции в Калужской епархии было 650 церквей (350 кирпичных и 300 деревянных) и 9 монастырей. Россия накануне ХХ века насчитывала 40 тысяч приходских церквей, в которых служили 63 тысячи священников и в три раза больше дьяконов, дьячков и пономарей, плюс более тысячи монастырей с 85 тысячами монахов и монахинь.
В каждой русской избе был красный уголок с лампадкой и иконами, обвешанными вышитыми полотенцами.
«Глубоко ценимый образ святого был другом, которому выливаешь все свои радости и горести, защитником, судьей и талисманом, пристально глядящим тебе прямо в глаза и знающим каждый твой проступок», – пишет Сергей Шмеман.
Русские люди соблюдали посты, по воскресным дням посещали церковные службы. Перед посевом семена освящались. С. Шмеман приводит воспоминания деда:
«На следующий день после третьего Спаса на свежевспаханные и пробороненные поля вывозили сеялку. На нее помещалась деревянная чашка с освященными семенами, и Михаил Глебов, староста, с рабочими молился, крестясь и кланяясь в землю на все четыре стороны. Затем он крошил в чашку с зерном освященную просвиру и, выйдя в поле без шапки, начинал рассеивать семена широкими взмахами руки».
На Рождество – «обедня в переполненной, жарко натопленной зимней церкви, праздничное пение, запах овчинных тулупов и рев детей, которых перед причастием перепеленывали в темноте у огромных печей при входе в церковь», – пишет Сергей Михайлович Осоргин в своих воспоминаниях. – На Благовещение по традиции выпускали на волю певчих птиц, которых всю зиму держали в большой клетке в гостиной – чижей, щеглов, малиновок, снегирей и клестов. Вся Страстная неделя была посвящена церковным службам и приготовлениям к Пасхе. В Великий Четверг все время между церковными службами уходило на совместную покраску яиц. В Великую Субботу всю еду освящали и после заутрени и крестного хода раздавали».
Осоргины накрывали несколько праздничных столов. Один их них предназначался «для работников, нищих и бездомных, случившихся быть в церкви, – всего около ста человек. Раз в год в Сергиевское привозили особо чтимую чудотворную икону Калужской Божией Матери, и, когда в деревнях ее проносили из дома в дом, крестьяне простирались на земле, чтобы этот особо почитаемый образ пронесли над ними». Иногда, признавался Сергей Осоргин, в нем зарождалось сомнение в вере.
«Но мужики так твердо, без колебаний верили и молились, так благоговейно пролезали на четвереньках под иконой, старушки так крепко прижимали три пальца к белому с черным горошком головному платку и так уверенно шептали за хором “Владычице, помози”, что либеральные сомнения замолкали сами собой».
Типичный день Михаила Михайловича начинался с церкви. Он пишет в своих «Воспоминаниях»:
«Я стою в алтаре на своем обычном месте у окошка… Не могу передать, какое мирное, благостное настроение. Хор поет нестройно, но эти детские и юношеские голоса так мне близки, так мне родны, что приятно слиться в одной молитве с ними (в хоре пели его дети. – М.Т.)».
Благостное настроение во время церковной службы было у всех Осоргиных. Вот что пишет младший сын Михаила Михайловича Георгий своему дяде князю Григорию Трубецкому из большевистской тюрьмы, куда его заточили как монархиста и христианина:
«Милый дядя Гришанчик! Помнишь ли ты службу 12-ти Евангелий в нашей Сергиевской церкви?.. Как сейчас вижу возвышающееся среди церкви огромное Распятие с фигурами Божьей Матери и апостола Иоанна по обе стороны, окаймленное дугой разноцветных лампадок, колеблющееся пламя множества свечей… Ах, если бы ты знал, что происходило тогда в моей душе!! Это был целый переворот, какое-то огромное исцеляющее откровение!.. В великих образах Страстных служб, через ужас человеческого греха и страдания Спасителя, ведущих к великому торжеству Воскресения, я вдруг открыл то вечное, нерушимое начало, которое было и в этой временно примолкшей весне, таящей в себе зародыш полного обновления всего живого… Для нас всех не было и не будет ничего лучше Пасхи у нас в Сергиевском».
Русская Церковь была одной из величайших жертв революции. Большевики боролись с религией, считая ее одним из главных своих врагов. Они хотели вырвать ее с корнем и заменить ее своей идеологией. Патриарх и Церковь вынуждены были постоянно искать компромиссов с властями, в противном случае не было бы ни служб, ни новых священников. Сохранить сущность веры под напором атеизма было священной обязанностью каждого священника.
«Та религия, которая была разрешена коммунистами, больше походила на вывеску. Небольшому количеству плохо подготовленных священников… было разрешено служить в пределах горсточки храмов, но ни в коем случае не проповедовать, преподавать, заниматься благотворительностью или служить своей пастве каким-либо иным способом», – утверждает Сергей Шмеман.
Люди были напуганы репрессиями, которым подвергались священники и верующие. Однако старинные традиции остались на долгое время после того, как советская власть прикрыла деревенскую церковь и искоренила праздники. Жители Сергиевского – Кольцова, никогда раньше не заходившие в церковь, на Пасху навещали семейные могилы, и Троица была праздником даже для молодых коммунистов, которые собирались в липовой роще петь и танцевать.
«В нашем светском мире (то есть западном – М.Т.), – заявляет С. Шмеман, – трудно оценить всю важность религии в обществах, подобных российскому… Россия никогда не была мирским обществом, и в значительной мере она сегодня обязана своим хаотическим состоянием не только потере политической и экономической ориентации, но и утрате направляющей веры. Где она обретет ее… от этого в значительной степени зависит направление пути России… Может быть, России никогда не удастся продвинуться вперед, пока она не отстроит то, что было разрушено».
Автор искренне радуется возрождению Церкви в России, видя, что русский народ снова, как и в прежние времена, потянулся к Православию:
«В удивительном возрождении бесчисленных приходов по всей стране есть мощная исцеляющая сила».
Подводя итог всему изложенному в книге «Эхо родной земли», Сергей Шмеман пишет:
«Мне вспомнились слова моего дедушки: “И вы, мои внучата, вы не чужие, у вас есть свое законное собственное место около меня. На той же родной сергиевской почве, которая и вас будет питать и живить, если только вы самовольно от нее не оторветесь”. Я уже нашел свое законное место на земле Сергиевского, думал я, и это не потребовало ни советского, ни российского штемпеля».
P.S. Прошло почти 20 лет со времени написания книги Сергея Шмемана. Улучшилась ли жизнь русского села за этот период? Мне, как жительнице города, трудно ответить на этот вопрос, но, судя по качеству и количеству молочной и мясной продукции в магазинах, думается, что некоторые сдвиги в лучшую сторону все-таки произошли. Или я ошибаюсь?
Православие.ru
