Великий свет
- Автор обзора: Сергей Арутюнов
Старица Феодосия Скопинская: Воспоминания самовидцев: в 2 кн./ сост. М.Е.Шкатов.
Скопинская епархия; Москва: Отчий дом, 2019. – Кн. 1 – 536 с.: ил. – (Мир Креста). – Кн.2. – 448 с.: ил. – (Мир Креста).
Читаешь и плачешь.
Нелегко расшевелить задубевшую душу обычного человека, видевшего на своём веку и золотой век советских столиц, и сатанинский оскал «девяностых», и два десятилетия нового века. Внутренний плач, поминутно грозящий обратиться во внешний, вызывает эта книга – тоном бесхитростного, всё пережившего и всё принявшего русского рассказа, в котором рвущее надвое чередуется с утешительным, и словно греешься у растопленной печи в чьём-то сером до черноты козьем платке. Хлопнет, распахнётся настежь дверь от ледяного порыва – знай, то двадцатый век на пороге, и никак не уходит.
Страшен был русский двадцатый век. Теряли столько, сколько обрести не удастся, наверно, больше никогда, - и землю, и предков, и дома, и утварь. Самое главное – понятие о Господе. Всё, и Его, будто слизал смерч «социальных преобразований», а под конец века долизали жалкие остатки – «реформы». Если и добивались чего-то от нас, то этого самого – беспамятства, безверия и нищеты. Таким, как мы, можно любые сказки сказывать, только мы ничему уже не поверим. Обманывались столько раз, что ничего, вроед бы, уже не берёт. Кроме одного: есть последняя – она же первая – вера в святых, в испепеляющую запёкшуюся корку неверия благость, которую можно ощутить, обратившись к святым даже мысленно, на бегу. Счастливы, кто застал их вживе, ощутил стократ больше в их присутствии, в их любви, покрывающей собой любое наше помышление. Счастлив, кто плакал, освобождаясь от бытийного бремени, познавая, что есть, есть, несомненно есть мир иной, обещанный нам в самых древних сказаниях, где ни болезней, ни иных скорбей – так, словно летел в голубовато-белёсое русское небо за утерянным счастьем, покоем и волей…
Старица Феодосия Скопинская (в миру – Наталья Косоротихина, обычная советская девушка из бедной многодетной семьи), могла бы остаться в безвестности. Могла бы остаться доброй светлой Наташей… когда бы не борт опрокинувшейся машины, ударивший её по голове ещё в рабочей юности. «Больница» - так уж язык наш устроен – от слова «боль»… вслед за ней ждало несчастную долгое, на протяжении двадцати лет, беспамятство, а после него – неотрывно от постоянной сильнейшей боли – дар духовного зрения, привлекший к ней тысячи и тысячи людей. Сорок лет лучей, простёртых через неё каждому из нас – библейский срок.
Реплик старицы в книге не так уж и много, но доходят они сразу же и слышатся – её голосом. А уж поступки её и вовсе бьют наповал – приговорённых врачами, родными выволакивала, и младенцев зачёркнутых уже всеми, и взрослых – на каждого наперечёт хватало её света. Не словом утешала – делом. Что такое молитвенное искусство, рассказать невозможно. У Лунгина в «Острове» что-то такое получилось, но разве одной сценой изгнания беса исчерпывается такое безбрежное искусство?
Рассказывают о искусстве матушки «самовидцы» - люди, заставшие её земное бытие, и, что обезоруживает, - ровесницы, некоторые из которых уже успели уйти вслед за ней… О чём их рассказы? Ломятся ли они от экзальтации? Валятся стремглав из умиления в ужас и обратно? Нет, нет и нет. Это у интеллигенции восторг за восторгом, это её, интеллигенции, нрав холерический, а у народа нашего – другой. И не назвать его ни меланхолией, ни флегмой – лучше вслушаться в исповеди о схимонахине Феодосии, похожие на песни, то звонкие, то чуть приглушённые, и сокрушаться, и надеяться - бесконечно. Плач души будет сперва тяжёл, а затем всё легче, легче, прозрачнее, и стихнет, как обильный дождь, оставляя лугам прохладу посреди томительной духовной жажды.
Не удивительно было русским людям (Велемья (с мокш. – «обжитая, населенная земля») – деревня в Скопинском районе Рязанской области), что среди них жила страдалица, утешавшая их, уговаривавшая не грешить, видящая и будущее, и прошлое, и настоящее, физически не открывая глаз и не покидая комнаты, где стояла её кровать.
Я не могу пересказывать эти рассказы! Их надо читать медленно, как письма от престарелых родственников, где интересно всё, и как вскопан огород, и какого цвета корова отелилась, потому что не слова в этих письмах важны, а любовь, двигающая словами. Да, в рассказах о матушке сплошные повторы, но ничто не повторяется – как день года даже в затяжную слякоть и серость, неслышно смещаются сроки восхода и заката, и ничто не равно предыдущему и последующему. Вот человек более суховатый, вот чуть эмоциональнее, но каждый из них, как лист одного древа на другой, похож и на матушку, и на читателя, который прикоснётся к книге. И вы ещё спрашиваете, что такое русский человек? Язык, его интонация, манера воспринимать и реагировать. Всё принимать – и по матушкиному завету тоже. И мучиться, и горевать, и всё-таки жить счастливо, поскольку не знать за собой грехов неискупимых, произведённых от неслыханной злобы ко всему сущему.
Возможно ли так? Нет, нет и нет, скажем мы, городские нытики, для которых отключение горячей воды, электричества и тепла даже на пару часов, и даже Интернета – горе. Больше не ведаем мы, что такое прозябать всю жизнь, и надеяться только на Господа. По жалкой вере нашей и не даётся нам чудес, и праведников, спасающих нас своей чистой молитвой, несущейся к Престолу со скоростью, превышающей скорость света, - мгновенно.
Чудеса явились тем людям, которые и верили, и теряли веру, и обретали её заново в пустыне, подобия которой не сыщешь – в пустыне официального государственного безбожия. Эти люди были обречены: ужасающая нищета (не просто соломенные крыши, а ПОЛНОЕ отсутствие хлеба, топлива, лекарств) сквозит из каждого монолога, и бесповоротная гибель русской деревни, до единого человека, до последнего младенца, кажется совершенно предречённой. Матушка не могла не явиться здесь, на Рязанской земле, и она явилась. Верится, что каждый раз, когда морок и пустошь будут парить над нашими полумёртвыми телами, святые угодники будут являться нам. Проверять не хочется, а хочется быть – бесконечно благодарным за то, что они есть, и что мы их, сами того не ведая, видимо, в чём-то всё-таки заслуживали, если застали.
