Рождественское стихотворение от автора “Острова сокровищ”
Наталья Харпалева/Фома
Морские скитания, разлука с отчим домом – темы, Роберту Льюису Стивенсону близкие и знакомые. Он много странствовал и закончил свою жизнь вдали от родной Шотландии. Путешественника из автора «Острова сокровищ» и «Приключений принца Флоризеля» сделала… чахотка. Слабое здоровье вынуждало Стивенсона много раз переезжать в места с более тёплым и подходящим для дыхания климатом.
Писатель искал спасения от болезни во Франции, в Америке, в горах Швейцарии, но нигде не получал облегчения. В 1888 году он вместе с семьей отправился в большое плавание по Южным морям. На яхте «Каско» путешественники добрались до Туамоту, Таити, Маркизских островов…
Болезнь, наконец, отступила! Семья продолжила путешествие уже на судне «Экватор» к островам Самоа. Там, в Полинезии в южной части Тихого океана писатель провёл последние, слава Богу – счастливые, четыре года своей жизни. К берегам Самоа он причалил в 1890 году. В том же году в далекой Англии было впервые опубликовано стихотворение «Рождество в море» («Christmas At Sea»)
Морской словарик Роберта Стивенсона
Шкоты – снасти для растягивания парусов и управления ими.
Грот-марсель – второй снизу парус на грот-мачте (второй мачте, если считать от носа судна).
Галс – движение судна относительно ветра. Различают левый галс, когда ветер дует в левый борт, и правый галс – ветер в правый борт.
Бом-брамсель – прямой парус, который ставится на брам-рее (третьем снизу рее, подвижном поперечном брусе на мачтах, к которому прикрепляют паруса) над марселем.
Рождество на море
(перевод: Н.К. Чуковский)
Обледенели шкоты, калеча руки нам,
По палубам скользили мы словно по каткам.
Гоня нас на утёсы, норд-вест суровый дул,
Буруны были рядом, и страшен был их гул.
Всю ночь шумели волны, крутилась тьма, как дым,
Но лишь заря открыла, как скверно мы стоим.
Нас всех наверх позвали, в работу запрягли,
Поставили грот-марсель, на новый галс легли.
Весь день лавировали, все испытав пути,
Весь день тянули шкоты, но не могли уйти,
И ураган, холодный, как милостыня, гнал
Нас прямо на буруны, кружил нас возле скал.
Держать старались к югу, чтоб нас отлив унёс,
Но, сколько мы ни бились, несло нас на утёс.
Дома, дороги, скалы, и брызги у камней,
И стражника с биноклем я видел всё ясней.
Белее пены моря на крышах снег лежал,
И в каждой печке алый шальной огонь пылал,
Сияли окна, дымы летели к небесам,
Клянусь, я слышал запах всего, что ели там.
Отчётливо я слышал трезвон колоколов.
Ну, что ж, всю злую правду я вам сказать готов,
День наших бед был праздник и звался Рождеством
И дом в саду на горке был мой родимый дом.
Я словно видел комнат знакомых уголки,
И папины седины, и мамины очки,
И как огонь весёлый, пылающий в печах,
Бока румянит чашкам на полках и столах.
Я даже словно слышал их разговор о том,
Что сын уехал в море, тем опечалив дом,
И, ах, каким болваном я стал себя считать –
Промёрзлые верёвки в подобный день таскать!
Маяк на горке вспыхнул, и берег потемнел,
И вот поднять бом-брамсель нам капитан велел.
– Нас опрокинет! – Джексон, помощник, закричал,
– Теперь уж безразлично! – в ответ он услыхал.
Но снасти были новы, и ткань крепка была,
И шхуна, как живая, навстречу ветру шла.
И зимний день был кончен, и под покровом тьмы,
Оставив берег сзади, на волю вышли мы!
И был на шхуне каждый доволен в этот час,
Что море, только море, здесь окружает нас .
Лишь я с тоскою думал о том, что кинул дом,
О том, что папа с мамой стареют день за днем.
Рождество в море
(перевод: А.Я. Сергеев)
Снасти обледенели, на палубах сущий каток,
Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног –
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал.
Бешеный рёв прибоя донёсся до нас из тьмы,
Но только с рассветом мы поняли, в какой передряге мы.
«Свистать всех наверх!» По палубе мотало нас взад-вперёд,
Но мы поставили топсель и стали искать проход.
Весь день мы тянули шкоты и шли на Северный мыс,
Весь день мы меняли галсы и к Южному вспять неслись.
Весь день мы зазря ладони рвали о мёрзлую снасть,
Чтоб не угробить судно да и самим не пропасть.
Мы избегали Южного, где волны ревут меж скал,
И с каждым манёвром Северный рывком перед нами вставал.
Мы видели камни и домики, и взвившийся ввысь прибой,
И пограничного стражника на крыльце с подзорной трубой.
Белей океанской пены крыши мороз белил,
Жарко сияли окна, дым из печей валил,
Доброе красное пламя трещало по всем очагам,
Мы слышали запах обеда, или это казалось нам.
На колокольне радостно гудели колокола –
В церковке нашей служба рождественская была.
Я должен открыть вам, что беды напали на нас с Рождеством
И что дом за домиком стражника был мой отеческий дом.
Я видел родную столовую, где тихий шёл разговор,
Блики огня золотили старый знакомый фарфор;
Я видел старенькой мамы серебряные очки
И такие же точно серебряные отца седые виски.
Я знаю, о чём толкуют родители по вечерам, –
О тени дома, о сыне, скитающемся по морям.
Какими простыми и верными казались мне их слова,
Мне, выбиравшему шкоты в светлый день Рождества!
Вспыхнул маяк на мысе, пронзив вечерний туман.
«Отдать все рифы на брамселе!» – скомандовал капитан.
Первый помощник воскликнул: «Но корабль не выдержит, нет!»
«Возможно. А может, и выдержит», – был спокойный ответ.
И вот корабль накренился, и, словно всё оценив,
Он точно пошёл по ветру в узкий бурный пролив.
День штормовой кончался на склонах зимней земли;
Мы вырвались из залива и под маяком прошли.
И когда на открытое море нацелился нос корабля,
Все облегчённо вздохнули, все, – но только не я.
Я думал в чёрном порыве раскаянья и тоски,
Что удаляюсь от дома, где стареют мои старики.
Роберт Льюис Стивенсон
CHRISTMAS AT SEA
The sheets were frozen hard, and they cut the naked hand;
The decks were like a slide, where a seamen scarce could stand;
The wind was a nor’wester, blowing squally off the sea;
And cliffs and spouting breakers were the only things a-lee.
They heard the surf a-roaring before the break of day;
But ’twas only with the peep of light we saw how ill we lay.
We tumbled every hand on deck instanter, with a shout,
And we gave her the maintops’l, and stood by to go about.
All day we tacked and tacked between the South Head and the North;
All day we hauled the frozen sheets, and got no further forth;
All day as cold as charity, in bitter pain and dread,
For very life and nature we tacked from head to head.
We gave the South a wider berth, for there the tide-race roared;
But every tack we made we brought the North Head close aboard:
So’s we saw the cliffs and houses, and the breakers running high,
And the coastguard in his garden, with his glass against his eye.
The frost was on the village roofs as white as ocean foam;
The good red fires were burning bright in every ‘long-shore home;
The windows sparkled clear, and the chimneys volleyed out;
And I vow we sniffed the victuals as the vessel went about.
The bells upon the church were rung with a mighty jovial cheer;
For it’s just that I should tell you how (of all days in the year)
This day of our adversity was blessed Christmas morn,
And the house above the coastguard’s was the house where I was born.
O well I saw the pleasant room, the pleasant faces there,
My mother’s silver spectacles, my father’s silver hair;
And well I saw the firelight, like a flight of homely elves,
Go dancing round the china-plates that stand upon the shelves.
And well I knew the talk they had, the talk that was of me,
Of the shadow on the household and the son that went to sea;
And O the wicked fool I seemed, in every kind of way,
To be here and hauling frozen ropes on blessed Christmas Day.
They lit the high sea-light, and the dark began to fall.
“All hands to loose topgallant sails,” I heard the captain call.
“By the Lord, she’ll never stand it,” our first mate Jackson, cried.
…”It’s the one way or the other, Mr. Jackson,” he replied.
She staggered to her bearings, but the sails were new and good,
And the ship smelt up to windward just as though she understood.
As the winter’s day was ending, in the entry of the night,
We cleared the weary headland, and passed below the light.
And they heaved a mighty breath, every soul on board but me,
As they saw her nose again pointing handsome out to sea;
But all that I could think of, in the darkness and the cold,
Was just that I was leaving home and my folks were growing old.
Фома
