Негативистские коннотации в определении инфантилизма как непомерно затянувшегося взросления если и правомерны, то в степени весьма ограниченной, и особенно если брать в расчёт Христову заповедь «быть как дети». Детскость часто трактуется как психическое отклонение, задержка развития, выражающаяся в непонимании законов жизни и закономерном противостоянии им. Много ли пользы, общественного блага, выражаемого в конкретных экономических единицах, принесли законы, и кому именно, кроме правящего класса, достаточно ли они охраняют общественный покой, говорится редко, мельком и на полях во избежание нагнетания «протестных настроений», но левые интеллектуалы поднимали и будут поднимать эту проблематику хотя бы потому, что ответы на многие вопросы такого рода для них прозрачны.
В створе острого цивилизационного противостояния между Россией и Европой проблема инфантилизма и вовсе приобретает гротескные черты: кто более ребёнок, они, отважные новаторы, или мы, конформисты-традиционалисты, становится решительно непонятно. Также невнятно теперь, какова вообще роль наивности и простодушия в нашем общем, и Европы, и России, пути к совершенству – жестокость ли она, идиотическое ли упрощение (обрезание) сложносоставных категорий, или нечто такое, за чем видна рука Провидения, ограничитель эстетики этикой. Христианство если чему-то и выучило Европу, то постановке вопроса о простоте при определении сущности любого явления, но после социальных изысканий Нового Времени сущностные величины оказались философски размытыми, и опасность нового фарисейства увеличилась буквально в разы.
Для исследования сущности инфантилизма – а заодно и свойств литературных героев, как нас некогда учили, выступающих выразителями, а то и направителями некоторых идей – следует рассмотреть инфантилизм как задушенный голос и совести, и природы, и, наконец, понять, что в специфически детских личностных чертах раздражительно для общества, считающим себя взрослым, а что пленительно уже потому, что взывает к тщательно истребляемой якобы повзрослевшим обществом стороне человеческой натуры.
***
Родственность мотивов «Господина Ау» финнского писателя Ханну Мякеля (Финляндия, 1973) и «Моццикони» Луиджи Малерба (Италия, 1975, настоящая фамилия – Бонарди, а псевдоним «Малерба» означает «Сорняк») особых сомнений не вызывает: и тут, и там – 1970-е гг. создания, главный нерв повестей – местами взрывная анти-буржуазность, восставшая против города, настаивающая на незыблемости консервативной линейки ценностей.
Для справки: расстояние между Финляндией и Италией составляет 2446 км, длина дороги - 3335.8 км. Лучший способ добраться из Финляндии в Италии без машины – автобус через Варшаву, дорога при этом займет 2 дня 13 часов и будет стоить от 110 до 230 евро, однако О расстоянии между культурами Италии и Финляндии в русском гуманитарном и бытовом сознании следует говорить, по-моему, примерно так: как от Земли до Марса, крайний Север и почти крайний Юг.
Тем не менее, оба виртуоза блестяще лепят образ лишних в социальном смысле инфантилов. Если бы меня спросили, чем занимаются оба главных героя, Господин Ау и Моццикони, я бы ответил, что оба аутсайдера капризничают. Каприз как философская величина осмыслялся неоднократно, однако раздражение ребёнка тем, что мир не крутится вокруг него, а следует своим равнодушно параллельным курсом, втягивая в свою орбиту самых нестойких, является характеристическим признаком социального и личностного инфантилизма. Кстати, именно на капризе и несогласии с курсом общественного развития основывается идеология неформальных молодёжных движений, таких многочисленных и на Западе, и у нас, а теперь ещё и на Востоке. Однако до неформалов ни Мякеля, ни Малерба не доходят: их герои – принципиальные одиночки.
Надеюсь, что напоминать краткое содержание повестей – излишество: Господина Ау многие помнят по советскому мультфильму на сценарной основе Э. Успенского, а Моццикони стал известен в СССР уже в 1980-е гг. и разошёлся довольно приличным тиражом. Господин Ау представляет собой одичавшего до последней степени «внешнего» по отношению к домам честных обывателей домового. У него собственный дом на отшибе и наследственная профессия – пугать по ночам детей. Моццикони, в отличие от него, римлянин, ставший добровольным бездомным, обитающий под столичными мостами. Моццикони присуща натурфилософия социального плана, руководствующаяся простым принципом – все беды от воров. И там, и здесь парадигма противостояния городу обрисована вполне чётко:
Из «Господина Ау»:
Он смотрел на высокие коробки с дырочками и поражался:
«Просто как муравейник! И что – за каждым окошком человек? И что – если сказать «здрасте», они все вылезут?»
Когда загорались или попадались надписи: «ВЫХОДА НЕТ», господин Ау совершенно не понимал, что делать. Он давно подозревал у себя в лесу, что в этой жизни выхода нет. Но что город это уже окончательно понял и даже везде рекламировал, было для него в диковинку.
Город рисуется Мякеля как система, подозревающая о своей тупиковости, и ещё как система тотального притворства:
Во дворце президента, правда, был виден свет. Наверное, как раз в это время президент снял лысый парик и тайно расчесывал свои длинные черные волосы.
И, наконец, такая сентенция:
Можно было, конечно, стать городским Ау, современным. Об этом говорилось на семинаре. Поселиться где-нибудь в машинном отделении лифта и пугать маленьких горожан. «Нет, стар я переучиваться, – решил Ау. – И этого электричества боюсь, как огня. А потом, городские дети такие пошли, сами кого хочешь испугают!»
К слову, в сентябре 2014 года Мякеля (1943 г.р.) обвинил средства массовой информации Финляндии в военной истерии против России. Он заявил, что его шокирует «западная безграничная русофобия».
Что же до Малерба с его Моццикони, инфантилизм неоавангардиста по определению более безапелляционный, с теми самыми чертами «южной страстности»:
Моццикони жил за крепостными стенами, на «Счастливом акведуке», самой дальней окраине Рима, в доме, построенном без разрешения властей.
И хоть дом был самовольный, городская коммуна заставляла его обитателей платить за уборку мусора, который никто не убирал, и за канализацию, которой не было.
– Где она, ваша канализация? Я ее в глаза не видел! – возмущался Моццикони.
То и дело самовольный дом окружали полицейские, чтобы выселить всех жильцов до единого.
Чаще всего полицейские приезжали на своих «пантерах» и «газелях» и кричали в микрофон:
– Сейчас мы вас отвезем в тюрьму Реджина Чели!
В ответ все жители окраины ложились прямо посреди улицы. Полицейским ничего не оставалось, как убираться восвояси. Платить налоги за уборку мусора и канализацию жители «Счастливого акведука» не собирались. Вот им и приходилось долгие часы лежать пластом на дороге.
С жильцами самовольных домов Моццикони не очень-то ладил. Стоило им раздобыть денег, как они покупали холодильник, телевизор, мотоцикл, машину. Тогда они сразу начинали воображать себя важными господами, а Моццикони – презирать.
– Давайте устроим восстание и станем сами хозяевами! – предлагает Моццикони.
– А потом, кем мы будем командовать? – спрашивали его соседи.
– Никем.
– Что же это за хозяева без подчиненных?!
– Зато мы сможем делать все, что нам вздумается, – отвечал Моццикони.
– И сможем любого повесить?
– Кого вы хотите повесить?
– Хозяев.
– Так ведь тогда хозяевами мы будем! – удивлялся их непонятливости Моццикони.
Тут один из обитателей «Счастливого акведука», слывший самым умным, потому что сумел быстро разбогатеть, сказал, что все это – злобные выдумки Моццикони. Этот анархист собирается сделать всех бедняков хозяевами, чтобы потом их повесить.
Кончилось тем, что самого Моццикони чуть было не повесили. Он забрался в клетку с домашними кроликами – только тем и спасся.
Что удивительно, одинокий борец за справедливость Моццикони всё-таки добивается своего – в результате художественной акции посадки деревьев, образующих ругательство, мэра-мошенника сажают в тюрьму. Параллельно добивается своего и Господин Ау: он изгоняет с лесной поляны рабочих-бурильщиков: бобры добровольно разрушают свои плотины, и когда луг оказывается полностью заболоченным, работы сворачиваются.
***
Если реконструировать в западной прогрессивной литературе пятидесятилетней давности образ почвенничества, без Мякеля и Малерба-сорняка обойтись вряд ли удастся: способ, которым их герои борются с цивилизацией, напоминает методу Маугли: с Шер-ханом он расправился тоже с помощью самой природы – буйволов, а со вздорной деревней – самим джунглями во главе со слоном Хатхи и его сыновьями.
К сожалению, за истекшие полвека левое движение в Западной Европе испытало радикальную смену парадигмы. Потерпев неудачу в социалистических устремлениях, на фоне трансгуманистических идей оно увлеклось отнюдь не духовным, и даже не экономическим преобразованием общества и человека, а телесным, что ставит под сомнение изначальные цели. Вместо левого интеллектуализма мы имеем дело с «левачеством» во всех его неприглядных видах – бунтом против анатомии, реалистического и гуманистического искусства, а также жалкой попыткой исказить основополагающие константы бытия – пол и семейственность, освящённые христианством.
Мне кажется, нет нужды никого убеждать в том, что бунт против Христа как неизменяемой константы закончится социально-демографическим, историческим и идеологическим поражением бывших христианских стран, тревога о судьбе которых не покидает русское интеллектуальное поле вот уже около четверти века, а если уж быть гораздо точнее, со времён славянофилов и Достоевского.
Сергей Арутюнов
