В 1927 году Владимир Набоков, в ту пору молодой писатель, сделал в литературном кружке русских эмигрантов в Берлине доклад о Гоголе, посвященный «Мертвым душам». Основные его положения вошли в книгу Набокова «Николай Гоголь» (1944). Автор отмечает в докладе (впрочем, как и в книге и по поводу других сочинений Гоголя, особенно «Ревизора»), неожиданный для того времени прием писателя, вводившего множество лиц, которые, появившись на страницах произведения в весьма живом и характерном обличии, исчезают совсем, как бы обманывая ожидания читателя. «Замечательный, и главное – совершенно новый литературный прием. «Еще так и пронзают своей великолепной неожиданностью – гоголевские сравнения, сравнения, доведенные до какого-то гениального абсурда». Заметил Набоков и тонкую живописность письма Гоголя, действующего словом как художник кистью, – то как бы при помощи масляных красок, то акварели, то черно-белой графики: «Кажется, что можно взять карандаш и кисть и иллюстрировать каждую фразу „Мертвых душ“, по две, по три картинки на страницу». «Сложна и богата техника Гоголя», но при этом «внешняя архитектура поэмы чрезвычайно проста и гармонична». У Гоголя в первой части «Мертвых душ» – «ни тени публицистики, рассудочности, сарказма, желанья что-то доказать, обличить, выявить». Единственное, что не понравилось тут Набокову – это постоянные намеки на вторую часть, «туманные, почти мистические обещания, связывающие будущее России с будущим гоголевской книги». Во втором томе, полагает Набоков, Гоголь «стал рассуждать, ему захотелось показать что-то такое, что, по мнению общества, было бы, как говорится, светлым явлением, – и если непонятно, как художник гоголевского размаха мог захотеть этого, то зато совершенно понятно, почему этот самый художник сжег свой труд». Правда, «тут и там Гоголь-художник просыпается. По художественному своему чину генерал Бетрищев в своем малиновом халате не уступает Собакевичу. Чуден голый Павел Павлович (У Гоголя – Петр Петрович. – В.В.) Петух, который запутался в сети, барахтаясь в воде вместе с пойманной рыбой». «Но общей гармонии, прекрасной стройности первой части нет и в помине». Возвращаясь к первому тому поэмы, Набоков говорит об еще одном «удивительном гоголевском приеме», известном всякому, кто читал «Евгения Онегина», но звучащем по-новому в «Мертвых душах» – лирических отступлениях.
В 40-е и 50-е годы Набоков читал лекции американским студентам, в том числе о «Шинели и «Мертвых душах», которые также вошли затем в его книгу о Гоголе на английском языке. Исследование свидетельствует, что автор по-прежнему любит основные произведения Гоголя («Ревизор», «Мертвые души» – первый том, и «Шинель»), но почти все остальное считает неудачным. Сам Гоголь, – его жизнь и мировоззрение – Набокову глубоко чужды. В книге сквозит настойчивое снижение образа великого писателя, порою осмеяние его, даже отношение к нему с чувством некоего превосходства. При этом автор весьма вольно обращается с фактами. Гоголя убило, пишет он, «крайнее физическое истощение в результате голодовки (которую он объявил в припадке черной меланхолии, желая побороть дьявола». «Парочка чертовски энергичных врачей, которые прилежно лечили его, словно он был просто помешанным… пыталась добиться перелома в душевной болезни пациента, не заботясь о том, чтобы укрепить его ослабленный организм». Передав натуралистически подробности смерти Гоголя, Набоков замечает: «Я вынужден ее описать, чтобы вы почувствовали до странности телесный характер его гения. Живот – предмет обожания в его рассказах, а нос – герой-любовник. Желудок всегда был самым знатным внутренним органом писателя… За несколько месяцев перед смертью он так измучил себя голодом, что желудок напрочь потерял вместительность, которой прежде славился, ибо никто не всасывал столько макарон и не съедал столько вареников с вишнями, сколько этот худой малорослый человек»…
Верил ли Гоголь в Бога? Набоков отвечает на это так: «Пошлость, которую олицетворяет Чичиков, – одно из главных отличительных свойств дьявола, в чье существование, надо добавить, Гоголь верил куда больше, чем в существование Бога».
Наконец, когда речь заходит о «проповедническом периоде» биографии писателя, Набоков замечает, что Гоголь «стал проповедником потому, что ему нужна была кафедра, с которой он мог бы объяснить нравственную подоплеку своего сочинения, и потому, что прямая связь с читателями казалась ему естественным проявлением его магнетической мощи. Религия снабдила его тональностью и методом. Сомнительно, чтобы она одарила его чем-нибудь еще».
Набоков считает, что Гоголь исписался, потерял дар свой: «Единственная его трагедия была в том, что творческие силы неуклонно и безнадежно у него иссякали».
«Выбранные места из переписки с друзьями» вызывают у Набокова большое раздражение, что выражается и в стиле соответствующих страниц книги. «Основное содержание «Выбранных мест», – пишет он, – состоит из назиданий Гоголя русским помещикам, провинциальным чиновникам и вообще христианам. Поместные дворяне рассматриваются как посредники Божьи, которые трудятся в поте лица, имеют свой пай в райских кущах и получают более или менее значительный доход в земной валюте». Набоков союзник Белинского против Гоголя. Он пишет: «Знаменитое письмо Белинского, вскрывающее суть «Выбранных мест…» («эту надутую и неопрятную шумиху слов и фраз»), – благородный документ. В нем есть и горячие нападки на царизм».
Относительно роли духовника Гоголя отца Матфея Константиновского у Набокова нет и желания вникнуть в сущность отношений священника и писателя, он просто не любит Гоголя, а еще более – отца Матфея, которого называет «фанатичным русским священником… обладавшим красноречием Иоанна Златоуста при самом темном средневековом изуверстве».
В заключение автор пишет о Гоголе: «Его произведения, как и всякая великая литература, – это феномен языка, а не идей». В последней главе книги, названной «Комментарий», Набоков указывает, что все факты брал из книги Вересаева, что «русские критики» числили его, Набокова, в последователях Гоголя, но, наконец, поняли, что это не так. Набоков убедил их в этом.
Один из первых рецензентов книги Г.П. Федотов отмечал, что особенно интересны в ней «заметки на полях трех величайших созданий Гоголя: «Ревизора», «Мертвых душ» и «Шинели», – а также «заметки, посвященные анализу творческого воображения Гоголя и его стиля». Но при всем том, считает критик, «основное в поэтике Гоголя остается по-прежнему нераскрытым и загадочным». В рецензии содержится упрек автору книги: «Попытка Набокова отрицать наравне с реализмом человечески-нравственное содержание Гоголя обессмысливает и его искусство и его судьбу».
Итак, подытоживая сказанное, можно заключить, что Гоголь и его религиозное миросозерцание Набокову глубоко чужды, что подтверждает атеизм писателя, его неприятие Православия, присущего русской классической литературе и литературе Русской эмиграции. В сознании современного читателя Набоков-критик (как и Набоков-поэт, Набоков-переводчик) заслонен Набоковым-романистом. В известной степени это справедливо. Да и сам писатель о своих литературоведческих и критических работах нередко отзывался довольно пренебрежительно. «Николая Гоголя» он назвал «довольно поверхностной книжкой».
Владимир Воропаев, номинант Патриаршей литературной премии 2015 года
РНЛ
