О книге Анастасии Коваленковой «Хорошие люди. Повествование в портретах» – презентация и общение с читателями
АНАСТАСИЯ КОВАЛЕНКОВА:
— Многие из пришедших слушают меня на радио «Вера», радио «Радонеж». И я понимаю, что раз вам интересно меня слушать, то интересно что-то спросить и что-то рассказать самому. Не стесняйтесь, для меня очень важно, чтобы у нас возник разговор. Сейчас всем непросто, все волнуются. Мне кажется, если мы все вместе будем говорить именно о жизни, это будет иметь смысл. Я хочу, чтобы мы друг другу дали какую-то конструктивную канву.
На недавней передаче на радио я сказала о том, что в псалмах царя Давида есть такое место, когда его гнали в горы, в пустыню, и именно в этот момент он поет благодарственную песню Богу: «Спасибо, что Ты мне дал простор в тесноте печали моей и тревоги моей». Эта наша тревога нас замыкает в тесноту. А если мы размыкаемся к другим людям, обретаем простор. Ведь Бог с нами говорит не только неслышимым голосом, который слышит только душа. Он с нами говорит через других людей. Человеку нужен человек. Поэтому мне бы хотелось, чтобы у нас было понимание друг друга, ощущение, что мы вместе.
Повесть «Хорошие люди» состоит из 18 глав, которые подобны бусинам. Есть большие бусины, а между ними обязательно нужны маленькие. Я и раньше сталкивалась с тем, что когда люди читают главы (их публиковали), они плачут. Я и сама плакала, я ведь это все проживаю. Я поняла, что нельзя ставить главу за главой. И возникли «интерлюдии», эти «бусинки» между большими бусинами. Каждая из которых — не о судьбе, а о тех архетипах, о тех самых сутевых вещах, которые нам понятны. Я сейчас их назову: снег, вода, песня, береза, простота, дом, дорога… И хотелось бы, чтобы что-то было между этими судьбами людей, которые бывают и трагические, и смешные… У меня есть и мрачная очень героиня — злая, ее было очень трудно полюбить, поэтому о ней трудно было писать. Только дописав до конца, когда она выходит в темноту, забыв тапочки, сидит и понимает: сейчас что-то случится, перевернется, она почувствует любовь — только тогда я поняла, что и я ее люблю, потому что мне ее очень жалко!
И я бы хотела все-таки сказать о том, как, мне кажется, сегодня можно проживать то, что мы проживаем. У меня есть эссе «Пекарь, пеки свой хлеб!». Его уже растащили на слоганы, некоторые люди озаглавливают словами из этого эссе какие-то свои соображения. И слава Богу! Почему, потому что, мне кажется, сейчас есть возможность в тех сложностях, которые мы будем переживать, очень хорошо сосредоточиться на наших самых простых обязанностях, возможностях, делах. Да, не будет каких-то деликатесов, магазинов… Но без этого мы переживем. Очень страшно за тех людей, которые гибнут. Но мы же с вами один «муравейник». Я себя, например, чувствую муравьем. Только представьте: если я, муравей, потерялась в каком-то лесу, или в пустыне… я одна, и где муравейник? Это страшно! Когда в жизни у тебя что-то случается, все вокруг живут, как обычно, а ты «выпадаешь», ты один — это страшно. Один муравей — не жилец. Но мы-то с вами муравейник! Если на муравейник упала сосна, он, конечно, поломан, но мы-то с вами, все вместе, можем его восстановить.
У меня, кстати, есть такое стихотворение, называется «Муравейник». Я вам его прочту.
Здравствуй, Хозяин миров,
Я у подошвы Твоей,
Не из числа муравьев,
А все равно муравей.
Ибо с Твоей высоты,
Да еще сквозь облака,
Разница невелика,
В сущности не различить.
Как умудряешься Ты
Поступью не раздавить?
Двигая мир — не втоптать
В почву меня, дурака?
Значит, любой муравей,
Шныркающий средь травы,
В мелкой семейной судьбе,
Важен вовеки Тебе?
Истинно зорок Твой взгляд.
Я считаю, что Бог нас никогда не оставляет. Ведь даже когда мы уходим, он все равно забирает нас, когда нужно — когда в этом «классе» мы все сделаем, и нужно переходить в другой.
Вопросы из зала:
— Вы называете себя верующим человеком. Но в Библии сказано, что человек создан по образу и подобию Бога.
— Прочитаю вам стихотворение, которое ответит на Ваш вопрос:
Запах горячих сосен — это мое,
Золото сенокосов — тоже мое.
И облака на небе — мои стада,
Реки, болота, хляби — моя вода.
Царство мое беспечно и велико
Дышит сквозь вечность,
Стелится широко.
Нивы в закатах розовые лежат,
Всюду войска березовые стоят.
Это мои войска, им несть числа.
Если врага нелегкая занесла,
Ой пропадет бедняга в моих грязях,
Что на моих дорогах, в моих полях
Царство мое любимое, будь всегда,
Страны проходят мимо, бегут года.
Только в моих владениях все как встарь,
В царстве моем я и раб, и дитя, и царь.
Это вместе! Я — самый последний муравей и самый главный у Бога человек, как и все.
— А вам не кажется, что чем больше людей вокруг, тем более одинок человек?
— Кажется. Поэтому я при первой возможности уезжаю в деревню. Мне кажется, у нас превышено количество «особей» на «муравейник», у всех животных это есть. Здесь очень большой муравейник!
А сейчас я вам прочту про одного из моих любимых людей. Вообще, вся повесть — не документальная. Но бывает, что в образы вплетаются люди, которых я знала. Был такой человек — Боря Капитальный, Царство ему Небесное! Честно вам скажу, я даже не знаю его фамилию, хотя жила рядом, когда мы снимали дом в деревне по Волоколамскому шоссе. О нем-то я и хочу рассказать.
* * *
Ну вот что в тебе такое, дядя Боря Капитальный? В чем секрет твоей удали? Почему от мысли о тебе радостно на душе? Веселится душа моя, вспоминая тебя, Капитальный. Был ты ключом к моей деревне.
Потому именно ты, что жила в тебе яростная русская смесь широты и хитрости, хватки и разгильдяйства, пьянства и жизненной выправки. И того бесшабашного, абсурдного веселья, в котором порой только и может устоять на земле русский человек. В том веселье самое смешное для тебя — ты сам! И расходятся тучи, и разводят руками народы. От такого вот русского смеха.
Капитальный наружностью и правда походил на заржавевший инструмент. На напильник он был похож. Длинный, худой, в выгоревшей полосатой рубахе, распахнутой на седой груди с большущим татуированным якорем. Дальше тянулась вверх кадыкастая шея, остроконечная голова с орлиным носом и острым, иссиня-выбритым подбородком. Синева подбородка тоже казалась татуированной. Татуировок на Капитальном было много. А поперек всего этого сияла его улыбка — тонкий разрез-полумесяц вечно ухмылявшегося рта, блестевшего вперемежку серебряными и золотыми зубами. И хитрый прищур глаз из-под фуражки, плотно натянутой на огуречную голову.
Я не помню Капитального без улыбки. Капитальный был навсегда загорелый человек. Красным загаром. И было в его загаре, да и во всей его повадке навеки заржавевшее мальчишество. Неотмываемое, въевшееся…
* * *
Приезжает автолавка. Народ стекается очередь занимать, отовариваться. И я, конечно, иду, куда же без этого? Автолавка — это событие.
Подхожу. А от толпы отделяется долговязая фигура, дядя Боря Капитальный. Ко мне направляется. Идет уже неровно, мотыляется слегка, успел принять, значит. Головой крутит, наводя резкость, а улыбка — уже готова, тут она, во все лицо. Еще на подходе протягивает он вперед руку для рукопожатия. Рукава у него всегда подвернуты, рука худая и кряжистая. С этими скрюченными рабочими пальцами похожа она на крепкий гаечный ключ.
Так как его мотает, то и рука плавает в пространстве по ходу движения. Рукопожатие приближается, но главное теперь — самой попасть ладонью в эту его ладонь. Он-то может и промахнуться.
В момент совпавшего рукопожатия Капитальный уж совсем расцветает улыбкой и, хитро сощурясь, спрашивает:
— Ну что, старуха, капитально?
И сам же, оглядев меня, подтверждает:
— Капитально!
Да, Капитальный — не фамилия. Это прозвище, данное дяде Боре по его присказке.
Слово это шло у него в ход в любой ситуации!
Веселое, смеющееся «капитально!» — когда удача.
Заботливое «капитально?» — «как дела?». Сомневающееся «капитально?» — поддав ногой только что накачанное колесо. Горькое «капитально…» — глядя на завалившийся забор. И про себя напившегося, оценивая градус: «капитально…».
Жил Капитальный, вы не поверите… богаче всех в деревне.
У него, у единственного, был каменный дом. Причем с табличкой: «Дом образцового содержания». И веточка там еще была, из лавровых листиков.
Все у дяди Бори было капитально. При доме стоял каменный же гараж, с ямой. А в гараже «Жигули» новенькие. И огород был — загляденье. И мальвы с гладиолусами сортовыми — выше головы! Все хозяйство окружал справный забор, за которым бегала единственная в деревне породистая собака колли. Как он успевал пить и хозяйничать?
— Недавно слышал на радио, как вы рассказывали об эксперименте «Вселенная-25»…
— Наверняка не все слышали об этой истории. Эксперимент «Вселенная-25» проводился в 1960-70-е годы и длился три года. Поочередно ученый Джон Кэлхун запустил 25 экспериментов, которые пришли к одному и тому же результату. Это опыт о том, что происходит с существами, если их лишить проблем. Был создан куб, полностью оборудованный, где жили крысы. Они были полностью обеспечены едой, уходом, были самочки и самцы. Полное благополучие! Единственное, нельзя было уйти. Но зачем это, если у них все есть? Они селятся и начинают размножаться с невероятной скоростью, их становится больше и больше. Дальше начинается этап, который называется «Этап отверженных». Нет проблем, удлиняется срок жизни, и старшие не дают молодым реализовываться. Появляется группа отверженных, которые живут в центре поселения. Они уже не пытаются биться за справедливость: за свои домики, самочек, главенством других. Потом появляются «красивые», которые просто селятся сразу в центре поселения и занимаются своими шкурками. Их самки не интересуют. Их интересует только еда, прогулка и вылизывание своей красивой шкурки. На следующем этапе некоторые крысы перестают размножаться, и постепенно популяция снижает свое количество. Через какое-то время умирают все животные.
Их лишили необходимости напрягаться! И это дико напоминает наше общество. Много молодых прекрасных людей, но то, что с ними произошло — это атомизация. Их мир сводится к «я заработал» и «я купил». У них нет чувства ответственности за мир и того, что и они зависят от мира. Это нужно воспитывать в детях и сохранять в себе — чувство, что мы все друг от друга зависим и все друг другу нужны. Расти как люди мы только и можем, что вместе.
Скажу парадоксальное: в деревне я живу по быту гораздо тяжелее, чем в Москве. Но в деревне я гораздо спокойнее. Мы ведь жутко суетимся! Мне кажется, что такая непростая сегодняшняя ситуация помогает больше беспокоиться о вечном. Ведь сегодня есть тот самый хлеб насущный. Мы не можем предвидеть, что будет дальше. Но, друзья мои, вы что, всегда можете предсказать, что будет дальше? Например, вы запланировали что-то, а потом ребенок заболел, или, наоборот, с подростком поссорились, он ушел из дома. Или вы планировали никуда не ходить, а вас срочно куда-то позвали… Мы никогда не знаем своего завтра! И сейчас как раз можно успокоиться, зная только, что мы должны и можем делать сегодня.
Православие, как мне лично кажется, это не путь из пункта A, где ты плохой, в пункт B, где ты молодец. Это непрерывное движение.
Вера Шарапова/
Журнал «Православное книжное обозрение»
