На пути к архипастырскому служению

(1891–1946)

1.1. Детские и юношеские годы. Обучение в Санкт-Петербургской духовной академии. Пострижение в монашество и рукоположение (1891–1915)

Вячеслав Михайлович Егоров родился 1 июля 1891 г. в Опеченском Посаде Опеченской волости Боровичского уезда Новгородской губернии. Родители его — Михаил Афанасьевич Егоров и Екатерина Степановна (урожденная Селюхина) — были петербургские мещане. Михаил Афанасьевич был хозяином артели ломовых извозчиков. Екатерина Степановна посвятила всю свою жизнь семье и дому. Всего у Егоровых было пятеро детей: Николай, Вера, Василий, Леонид и самый младший — Вячеслав.

Родители Вячеслава были православными, глубоко верующими людьми. Однако младшего сына они назвали, не считаясь с церковной традицией — давать имя того святого, которое приходится на день рождения или близко к нему. Вячеслав родился в июле, а память святого князя Вячеслава Чешского празднуется Церковью в марте и сентябре. Вячеслав рано осиротел. Свою мать он практически не помнил, она умерла от туберкулеза вскоре после рождения младшего сына. Отец скончался скоропостижно — поехал на своей лошади в баню, попарился по обычаю, после бани выпил холодного портера, сел в сани и умер по дороге домой. Лошадь привезла его к дому уже мертвым[1].

Пятерых сирот семьи Егоровых приютили их бездетные родственники из Петербурга — дядя Яков Степанович Селюхин и его жена Ольга Александровна, деловые и состоятельные люди (Яков Степанович тогда заведовал Александро-Невским рынком). Они добросовестно воспитывали приемных детей. Митрополит Гурий позже вспоминал: «Дядя и тетя нас любили, старались, чтобы мы не замечали своего сиротства. Мы по гроб жизни благодарны им за их святое дело. Это с их стороны был подвиг самопожертвования»[2]. Но все равно ребятам не хватало настоящей материнской любви. В преклонных ­годах митрополит Гурий поделился своими чувствами: «Я не знал материнской ласки и теперь чувствую, что мне ее не хватает. Без нее и я стал, может быть, слишком рассудителен и недостаточно ласков к своим духовным детям»[3]. Однажды в детстве Вячеславу стало грустно, и он об этом сказал своей тете, ожидая утешения. Она в ответ ему равнодушно ответила вопросом: «Что же, тебе музыкантов привести, что ли?»[4] Такой ответ больно травмировал душу чуткого ребенка и запомнился ему на всю жизнь. Дядя старался проявить внимание к Вячеславу, звал его «малышом». Как-то на даче Вячеслав сказал дяде, что ему скучно. Тот ответил, что такое бывает, когда детям нечего делать. И добавил: «Ну, пойди погуляй»[5].

Старший брат Вячеслава Николай Егоров (будущий профессор теоретической механики в Петербургском технологическом институте) выделялся среди остальных детей, которые старались равняться на него. Николай оказал на Вячеслава положительное влияние, под его руководством младший брат перечитал всех классиков[6]. Двое младших братьев, Леонид и Вячеслав, были очень дружны между собой. Митрополит Гурий любил показывать картину Валентина Серова «Дети», отмечая, что изображенные на ней два мальчика напоминают его самого и брата Леонида. И воспоминал, что его самого не наказывали, а вот Леониду особенно попадало — тот был строптивого характера. На убеждения тети Леонид часто отвечал: «А я не хочу». Однажды дядя рассердился, стал бить Леонида розгой, а Вячеслав в это время в соседней комнате дрожал и плакал от жалости к нему. Этот случай так запомнился детям, что, уже будучи взрослыми, братья вспоминали его не раз. Митрополит Гурий отметил этот случай в своих воспоминаниях: «Вот какой глубокий след оставляют на душе детей физические наказания. Конечно, применять их не следует»[7].

В детстве Вячеслав больше всего на свете любил бывать в рыбном магазине. Он мог часами стоять около аквариума и смотреть не отрывая глаз — так было это интересно. Спустя годы у митрополита Гурия появился маленький бочонок из-под маринованных огурцов, в котором плавали две крошечные рыбки, привезенные из Крыма. Позднее ему подарили настоящий большой аквариум, с освещением, водорослями, красивыми ракушками и со множеством рыб[8]. Также на Вячеслава производили очень большое впечатление звуки, доносившиеся с улицы: голос бабы, торгующей клюквой, крики старьевщика, музыка шарманщика. Но особенно велико было счастье детей, когда на улице раздавался приятный голос: «Моррожено, моррожено!» Митрополит Гурий в своих воспоминаниях с некоторой грустью подмечал: «Теперь впечатления петербургского двора стали для меня менее яркими»[9]. Вячеслав, будучи ребенком, любил вишневое варенье. Об этом варенье и обидах, связанных с ним, митрополит Гурий любил рассказывать[10]. В детстве Вячеслав не любил драться на кулаках, а только наскакивал на человека как птица. За это его прозвали «Воробей»[11].

Митрополит Гурий рассказывал, как в дом его дяди приезжал святой праведный Иоанн Кронштадтский. Ездил он в обыкновенной карете, которую узнавал народ, сбегавшийся от окрестных домов и рынков. Приезжая к Якову Степановичу, отец Иоанн первым делом спрашивал о нуждах семьи. Потом он молился и обязательно садился пить чай. Митрополит Гурий вспоминал, показывая рукой на метр от пола (Вячеславу тогда было примерно семь лет): «Помню, у нас был такой круглый стол. Отец Иоанн наливал чай на блюдечко, поил с него ребят. Лицо у него было такое доброе. И все мы тут стояли. Я был вот такой»[12].

В беседах с близкими митрополит Гурий признавался, что всегда хотел быть священником и «даже засыпал в детстве со сложенными для священнического благословения пальцами рук»[13]. Любил он рассказывать о своих походах в церковь с братьями и дядей каждую субботу и воскресенье. После службы за обедом дядя спрашивал Вячеслава как самого младшего: «Ну, Витя[14], расскажи, какое сегодня читали Евангелие?» Когда стали постарше, дядя спрашивал: «А что сегодня в Апостоле читали?» Если Вячеслав не рассказывал, то дядя стыдил его перед всеми. Тогда мальчик стал заранее просматривать Евангелие и Апостол, чтобы лучше усвоить их содержание. Рассказывая эту историю, митрополит Гурий воспоминал: «Так дядя приучал нас внимательно относиться к Богослужению. Я очень благодарен ему за это»[15].

Отмечал он и то, что в детстве всегда слушался старших[16]. Любили младшие братья Вячеслав и Леонид, когда они были «метр от пола», играть на дорожках во дворе Александро-Невской лавры. Когда они уставали, вдоволь набегавшись и наигравшись, то подходили к монаху на монастырской кухне и просили квасу. Монах наливал им кружку кваса и давал огромный ломоть черного хлеба. Когда дети стали постарше, они встречали на прогулках в лавре митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского). Они всегда подбегали к нему и просили благословения, что он с радостью и делал[17]. По всей видимости, это благословение и привело позже братьев Егоровых в стены лавры уже монахами и руководителями Александро-Невского братства.

Когда пришло время, Вячеслава в 1903 г. отдали учиться в среднее учебное заведение — Петровское коммерческое училище в Петербурге. Основными предметами в училище были бухгалтерский учет и товароведение. В то же время идеально преподавался французский язык — на уроках учитель не произносил ни одного слова по-русски. По воспоминаниям митрополита Гурия, преподаватель физики Николай Васильевич Трифонов прекрасно вел свой предмет, но в то же время отличался циничным безбожием. Как-то раз на уроке учитель позволил себе антирелигиозный выпад, но Вячеслав удачно его парировал. Физик не нашел, что ответить в такой ситуации. Когда Вячеслав Егоров позже стал иеромонахом и служил в Александро-Невской лавре, ему пришлось отпевать одного человека. Имя и отчество показались ему очень знакомыми. Он спросил родственников, не был ли усопший учителем, они ответил, что он преподавал в Коммерческом училище, назвав его фамилию. Им оказался тот самый физик. Так удивительны бывают судьбы людей Промыслом Божиим — безбожник и циник был удостоен чести отпевания своим учеником[18].

Коммерческое училище финансировали богатые купцы, поэтому там были талантливые преподаватели. Но дух «разгульного купечества» проникал внутрь стен училища. Нередко в старших классах сыновья купцов приходили на занятия, ошалелые от разгула с цыганами и тройками, с восторгом рассказывая о своих ночных похождениях. И хотя Вячеслав любил своих товарищей, как и любили его все, он чувствовал, что с «выдающимися» юношами ему не по пути. Однажды в классе была затеяна игра — каждый называл букву, с которой начиналась его будущая профессия. Другие отгадывали, по большей части верно. Вячеслав назвал букву «м», и никто не смог отгадать замысел его будущего. А он задумал слово «монах». Позже митрополит Гурий делился своими воспоминаниями:

В школе меня мальчишки называли «монахом». Однажды к нам в класс пришел новый преподаватель, очень солидный, почтенный человек. Он стал знакомиться с нами. Когда дошла очередь до меня (а я был старостой класса), мальчишки закричали: «Он монах, он первый ученик». Учитель выслушал все это и сказал: «Что он первый ученик, это делает ему большую честь и является его большой заслугой. А монахом быть также очень хорошо». А я всегда краснел. И тогда, помню, покраснел от слов учителя. Мальчишки были посрамлены и с тех пор больше меня так не звали[19].

Как видно их этих воспоминаний, у юного Вячеслава уже тогда было желание стать монахом.

Митрополит Гурий рассказывал о том, как он любил куда-нибудь отправиться во время летних каникул. Он сам составлял маршрут для путешествия по железной дороге, пароходом или пешком; последнее он особенно любил. Как и любил ходить на богомолье в монастыри.

Мне было тогда лет пятнадцать. Я очень любил ходить пешком и в одиночестве. За плечами котомка с необходимыми вещами, полотенце, мыло, хлеб. И идешь себе один и испытываешь какое-то особенное, восторженное чувство. Никаких тревог, никаких забот. На душе так спокойно. Перешел успешно в другой класс, ничего не беспокоит. А кругом русская природа, лесочки, река, песок прибрежный, трава. Все это звучало в моей душе какой-то непередаваемой, чудной музыкой[20].

Любовь к путешествиям, созерцанию природных красот и прославлению Творца сохранились у митрополита Гурия на протяжении всей его жизни.

В 1911 г. Вячеслав окончил училище с отличием, получив степень кандидата коммерции. В качестве награды ему подарили пятитомный труд профессора Московской духовной академии М. М. Тареева «Основы христианства». Выпускнику предложили на выбор перспективные места для дальнейшего прохождения службы: или в Санкт-Петербургском коммерческом банке, или в вице-консульстве Российской империи (заведующим финансовой частью) в итальянском городе Бари, куда съезжалось значительное количество русских паломников к мощам святителя Николая, архиепископа Мирликийского. Но Вячеслав думал о другом пути — духовном. Он отказался от этих предложений и стал готовиться к поступлению в Санкт-Петербургскую духовную академию. Для поступления необходимо было сдать экзамены по латинскому и греческому языку и написать сочинение по богословию. Осенью 1912 г. Вячеслав выдержал вступительные испытания и был принят в академию[21].

Стоит отметить, что Санкт-Петербург (с 1914 г. Петроград) являлся признанным центром духовного образования в России. При этом три наиболее значительных богословских учебных заведения столицы — духовная академия (314 учащихся на 1 сентября 1913 г.), духовная семинария (324 учащихся) и Александро-Невское Антониевское духовное училище (432 учащихся) — находились на территории Свято-Троицкой Александро-Невской лавры. Четвертое духовное учебное заведение — Исидоровское епархиальное женское училище, расположенное поблизости, на Невском проспекте (534 учащихся), содержалось на средства лавры. И только пятое заведение — Царскосельское женское училище Духовного ведомства (237 учащихся) размещалось в пригороде столицы[22].

Санкт-Петербургская (с 1914 г. Петроградская) духовная академия была одной из ведущих духовных школ России, развивающих академическую науку. В предреволюционный период (1910–1917) в столичной духовной академии 8 человек защитили докторские диссертации, 21 человек — магистерские. Среди них были профессор А. И. Сагарда, защитивший в 1916 г. диссертацию на соискание ученой степени доктора церковной истории, и иеромонах Николай (Ярушевич), в то время преподаватель Петроградской духовной семинарии, защитивший в 1917 г. диссертацию на соискание ученой степени магистра богословия, будущий митрополит Крутицкий и Коломенский[23].

В начале XX в. столичную духовную академию возглавляла целая плеяда выдающихся ректоров, представлявших ученое монашество. В их числе были епископы: Сергий (Страгородский, будущий Патриарх; январь 1901 г. — октябрь 1905 г.), Сергий (Тихомиров, будущий митрополит Японский; октябрь 1905 г. — март 1908 г.), Феофан (Быстров; февраль 1909 г. — ноябрь 1910 г.). Ректором Санкт-Петербургской духовной академии в 1913 г. стал епископ Анастасий (Александров), ученый с европейским именем в области ­сравнительного языкознания, доктор церковной филологии и доктор церковной истории. В те годы в духовной академии трудились известные ученые-профессора: А. Л. Катанский (догматическое богословие), Н. И. Сагарда (патрология), А. А. Бронзов (нравственное богословие), Н. В. Покровский (церковная археология), В. Н. Бенешевич (каноническое право), протоиерей Е. П. Аквилонов. В числе преподавателей академии были такие известные личности, как профессора М. И. Каринский (философия) и Н. Н. Глубоковский (экзегетика, патрология). В академии трудились известные ученые-слависты: Н. К. Никольский, И. Е. Евсеев, а также ректор — епископ Анастасий (Александров)[24]. Из известных выпускников духовной академии дореволюционного периода можно отметить святого праведного Иоанна Кронштадтского, просветителя Японии святителя Николая (Касаткина), Патриарха Московского и всея России святителя Тихона (Беллавина).

Ко времени поступления Вячеслава в духовную академию изменилась ситуация в семье его дяди — умерла супруга Якова Степановича, и он женился во второй раз. Теперь уже Вячеслав не мог оставаться в дядиной семье, которая стала для него уже не совсем родной. По этой причине Вячеслав решил обратиться к опытным духовным и прозорливым старцам с вопросом, какой жизненный путь выбрать. В конце мая 1913 г. он поехал в Оптину пустынь к старцам Анатолию (Потапову) и Нектарию (Тихонову) получить благословение на монашество и священство[25].

Митрополит Гурий так вспоминал о посещении Оптиной пустыни. Он отправился к старцу Анатолию, в приемной которого ожидало своей очереди порядка ста человек. Келейник старца уточнил у Вячеслава, кто он, откуда и по какому вопросу. Молодой человек сообщил ему, что он студент духовной академии, и назвал свое имя. Чуть позже келейник чудесным образом пригласил «брата Вячеслава» к старцу. Вячеслав было возразил, что не его очередь, но келейник сказал, что батюшка зовет. Старец Анатолий принял его в своей келии, и оказалось, что он все знает — он обладал даром прозорливости, и ему была открыта душа человека. Старец посоветовал Вячеславу монашество и священство. То же самое сказал молодому человеку и старец Нектарий, которого затем посетил Вячеслав[26].

В то время недалеко от Оптиной пустыни проживал благодатный священник Георгий Коссов, которого в народе звали «отец Егор»[27]. Вячеслав решил посетить и его. Эта встреча с простым сельским священником, имеющим дар прозорливости и чудотворения, благотворно отразилась на последующем пастырском служении молодого человека. Служить в этом сельском приходе неподалеку от города Козельска отца Егора благословил старец Амвросий Оптинский. Приход был очень запущенный и бедный, церковь была деревянная, ветхая. Сначала отец Егор не хотел там служить, пришел в отчаяние. Но старец Амвросий не разрешил ему бросить это место и говорил, что он еще построит каменную церковь. Священник послушался старца. Отец Егор был большой молитвенник, служил каждый день. Поначалу народу в церкви было мало, потом стали ходить все больше и больше. Сбылись слова прозорливого старца Амвросия — дела прихода поправились, настоятель воздвиг новый прекрасный храм. Отец Егор принял Вячеслава у себя на квартире и также благословил его на монашество и священство[28]. Возвращаясь от отца Егора, Вячеслав повстречал некую девушку. Она заинтересовалась молодым человеком и хотела удержать его около себя. Но будущий монах поспешил распрощаться с ней и пошел дальше, почувствовав на душе такое облегчение, что стал громко петь[29].

В 1913 г. во время летних каникул Вячеслав по приглашению епископа Сергия (Тихомирова) побывал в Японии[30]. В 1912 г. скончался святой равноапостольный Николай (Касаткин), просветитель Японии. Его дело продолжил бывший ректор СПбДА епископ Киотский Сергий, пребывавший с марта 1908 г. помощником начальника миссии в Японии. С епископом Сергием Вячеслав был знаком давно — еще мальчиком приходил к нему, пил чай и беседовал с ним, иногда помогал ему в алтаре храма. После отъезда владыки в Японию в 1908 г. связь между ними продолжалась. На присланной из Токио фотографии сделана надпись: «Милому другу Вите. Сердечно любящий епископ Сергий. 21 декабря 1911 г. (3 января 1912 г.). Токио»[31].

Митрополит Гурий позже вспоминал посещение Японии. Однажды, отдыхая за городом, Вячеслав попросил благословения пойти погулять одному, пока епископ Сергий был занят своими делами. Молодой человек в горах наткнулся на языческий храм, где таинственно горели светильники и молились люди. Он вернулся назад, и потом ему объяснили, что посещение было опасным для жизни — его могли и убить, так как у японцев это священное место[32]. Там же в Японии с Вячеславом произошел другой неприятный случай. Он один пошел купаться в Тихом океане. Когда уже захотел выйти на берег, то не мог этого сделать, хотя был хорошим пловцом, — какая-то неведомая сила тащила его назад. Наконец догадался подплыть как можно ближе к берегу и, не вставая на ноги, выполз на сухой песок. Подбежавший к нему обеспокоенный японец объяснил, что в этом месте песок пропитан водой на большую глубину, образуя плывун, не выдерживающий веса человека. Многие в этом месте выбивались из сил и тонули[33].

Необыкновенно яркими были впечатления Вячеслава от Православной Церкви в Японии. Однажды он наблюдал в православном молитвенном доме в одном японском селении, как шло богослужение, и в этот момент в храм забежал мальчик лет двенадцати. Японцы предоставляют детям ­полную ­свободу и относятся к ним с уважением. К мальчику подошел «асан» — «дедушка Церкви», почтенный старик с седой бородой. Он не стал бранить мальчика, а спокойно ему сказал: «Не кричи, здесь нельзя кричать». Мальчик затих, с удивлением глядел по сторонам и, указав на изображение Спасителя на стене, спросил: «А кто это?» — «Это Иса (Иисус)», — ответил асан и начал потихоньку рассказывать мальчику о значении икон, постепенно раскрывая ему жизнь Иисуса Христа. «Вот Он родился, — сказал асан, — а это Его распяли». — «А почему?» — прервал мальчик. «За нас, — ответил асан, — а вот Он воскрес!» — «А можно сюда ходить?» — спросил мальчик. — «Можно, но только кричать здесь нельзя». В другой раз мальчик опять пришел, потом еще раз, но уже не один, а со своей сестрой лет восьми. Дома теперь уже вдвоем дети рассказали, что видели. Родители-язычники были против того, чтобы дети ходили в христианский храм, но под влиянием рассказов мальчика отец семейства выразил желание посмотреть богослужение. И вот явилось в православный храм все семейство — мальчик и девочка, уже успевшие принять крещение, и отец-язычник. Вскоре отец и мать этих детей тоже стали христианами и радушно принимали в своем доме епископа Сергия и Вячеслава. Только бабушка мрачно сидела в отдалении. «Но и она примет христианство, но позже, еще через год», — сказал про нее епископ Сергий, зная об этом по своему опыту. Так в Японии постепенно распространялось Православие. Вячеслава поразили энтузиазм, высокая сознательность и организованность, с которыми японцы принимали новую для себя религию. Епископ Сергий, видя горячее увлечение молодого человека, предложил ему по окончании духовной академии приехать в Японию и включиться в миссионерскую работу. Вячеслав с радостью принял предложение своего духовного наставника, но Божий Промысл распорядился по-другому. Из-за происшедших в России исторических катаклизмов такая поездка стала невозможной. Однако идея миссионерства определила всю его последующую жизнь[34].

В 1914 г. началась Первая мировая война. В связи с этим деятельность Петроградской духовной академии существенно осложнилась. С началом войны, летом 1914 г., началась мобилизация как студентов, так и молодых преподавателей и служащих академии. В начале войны из числа воспитанников отправились на фронт: в качестве хирурга — студент 4-го курса иеромонах Николай (Муравьев-Уральский, будущий архиепископ Муромский), в качестве духовника — студент того же курса иеромонах Иннокентий (Тихонов). В качестве проповедника был командирован на фронт иеромонах Николай (Ярушевич)[35].

По предложению ректора Петроградской духовной академии епископа Анастасия был организован этапный лазарет Комитета Красного Креста духовно-учебных заведений Российской империи во имя преподобного Серафима Саровского. 9 сентября 1914 г. в академическом храме отслужили молебен перед отправкой в Минск. Многие воспитанники академии отказались от льгот по воинской повинности и выразили императору Николаю II свою готовность единодушно встать на защиту Российской империи. В ответ на телеграмму митрополита Петроградского Владимира (Богоявленского) о готовности студентов академии идти на фронт император ответил: «Поручаю Вам, Владыко, передать мое спасибо студентам Императорской Петроградской Духовной академии за выраженные чувства преданности. Верю в их готовность стать в ряды нашего победоносного воинства»[36].

В такой ситуации Вячеслав не мог спокойно оставаться в стороне. Взяв академический отпуск, он выразил желание оказывать в лазарете помощь раненым и больным. Лазарет находился в Минске, в здании местной духовной семинарии, руководил им иеромонах Николай (Муравьев), в то время единственный в России дипломированный врач-монах. Вячеслав входил в число добровольцев, обслуживающих санитарную часть лазарета. Работы оказалось много не только медицинской, но и канцелярской. Чтобы справиться с массой бумажных дел, иеромонах Николай с первых дней привлек к ней студентов-санитаров, как грамотных и развитых людей. Во главе лазаретной канцелярии старший врач поставил Вячеслава Егорова — аккуратного, исполнительного и лучше других ориентировавшегося в бумажном делопроизводстве[37].

Но в феврале 1915 г. у Вячеслава открылся туберкулез легких, и он был вынужден демобилизоваться. Ему предложили лечение и отдых в Крыму с хорошим питанием, и весенние месяцы он провел на берегу Черного моря. Лечение принесло желаемый результат, но красота Крыма не радовала Вячеслава. Он испытывал необъяснимую тоску, что, возможно, было следствием болезни. Но, выздоровев, с осени 1915 г. все же продолжил занятия в духовной академии[38].

Вячеслава все больше притягивало монашество, полюбившееся еще в школьные годы. Он подал прошение о постриге и одновременно написал письмо в Японию епископу Сергию с просьбой о благословении на монашество. Ответ пришел по телеграфу: «Бог благословит постриг Вячеслава Егорова». Постриг в мантию состоялся 4 декабря 1915 г., совершил его ректор Петроградской духовной академии епископ Ямбургский Анастасий (Александров). Товарищи Вячеслава, присутствовавшие на постриге, говорили потом, что он свои ответы — «Ей, Богу содействующему, святый Владыко» — давал громко и радостно, так что от пострига осталось впечатление как от свадьбы. Друзья подарили ему замечательный подарок — образ Спасителя в терновом венце кисти Виктора Васнецова с памятной гравировкой:

Радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, и Бог любви и мира будет с вами (2 Кор. 13: 11). На молитвенную память дорогому отцу Гурию, подъявшему в назидание многих ярем в юности своей, — горячо любящие друзья: Свящ[енник] Николай Чепурин, Иеромонах Серафим, Петр Шуваев, Георгий Алексеев, Сергий Бутузов, Владимир Веревкин, Иоанн Виноградов, Леонид Егоров, Александр Попов, Александр Протопопов, Николай Тернигорьев, Владимир Цан. 19/4 XII [19]15[39].

Святым, в честь которого назвали постригаемого, был архиепископ Казанский Гурий (†1563), известный своей миссионерской деятельностью, обративший множество казанских татар в Православие. Будущее показало, что в жизни митрополита Гурия оправдался выбор святого покровителя. Святитель Гурий Казанский был очень кротким; любил свою родину; под конец жизни был очень болезненным. Все это было характерно и для митрополита Гурия. Согласно житию архиепископ Казанский Гурий преставился ко Господу 4 декабря (ст. ст.), поэтому митрополит Гурий отмечал свои именины именно в этот день (в календаре имя святителя Гурия поставлено на 5 (18) декабря[40]). Епископ Анастасий рукоположил монаха Гурия во иеродиакона 5 (18) декабря 1915 г. (в день памяти преподобного Саввы Освященного), а 6 (19) декабря 1915 г., в праздник святителя Николая, архиепископа Мирликийского, — во иеромонаха. Митрополит Гурий очень любил эти три даты — 4 (17), 5 (18) и 6 (19) декабря — и всегда старался служить Божественную литургию в каждый из этих дней[41].

1.2. «Братья Егоровы». Александро-Невское братство (1916–1921)

К началу пастырской деятельности иеромонаха Гурия Петроградскую кафедру возглавлял последний из столичных архиереев перед революцией 1917 г. митрополит Питирим (Окнов) — с ноября 1915 г. по март 1917 г. Вплоть до Февральской революции 1917 г. митрополит Питирим пользовался исключительным расположением императрицы Александры, доверял ему и император Николай II. В то же время митрополит Питирим не пользовался уважением у значительной части архиереев, в резкую оппозицию к нему встал Святейший Синод[42].

Митрополиту Питириму не верили, считали его карьеристом, достигшим власти благодаря помощи и небескорыстной поддержке сибирского «старца» Григория Распутина. Немногие современники говорили о нем по-доброму. Митрополит Мануил (Лемешевский), в целом давая положительную характеристику митрополиту Питириму, в то же время отмечал: «Но как ни была высока жизнь святителя, тем не менее его связь с Распутиным вызвала в народных сердцах в дни Февральской революции нерасположение и ненависть к его личности»[43]. Митрополита Питирима «под неистовый народный крик» провезли на разбитой машине по городу. После освобождения из кратковременного ареста 28 февраля 1917 г. он подал заявление об увольнении на покой. Митрополит Питирим, хотя и имел значительный опыт духовно-учебной деятельности (в 1891–1894 гг. он возглавлял Санкт-Петербургскую духовную семинарию), за время нахождения на Петроградской кафедре мало уделял внимания Петроградской духовной академии.

После рукоположения иеромонах Гурий развил энергичную пастырскую деятельность. Ему было поручено священнослужение по воскресным и праздничным дням в церкви подворья Покровского монастыря на станции Плюсса Лужского уезда[44]. Митрополит Гурий вспоминал о времени служения там:

Когда я священствовал на Плюссе, это было в 1916–1917 годах, мне приходилось лечить больных. Однажды приходит ко мне старушка, охает, кряхтит. У нее суставный ревматизм, она не могла даже выпрямиться и еле ходила. «Батюшка, — обратилась она ко мне, — вылечи меня. Я уже все лекарства перепробовала, порошки, растирания, — ничего не помогает». А я как раз недавно слышал о летучей мази, и рецепт ее у меня был. Тут же я ей составил лекарство, отдаю ей бутылочку, перекрестил и говорю: «Вот Вам лекарство. Употребляйте только с верой». Она ушла. Прошло несколько времени, смотрю, приходит эта же старушка сама, на ногах. С ней ее внучки, и бух мне в ноги. «Батюшка, спасибо, вылечил ты меня, все прошло, вот и ходить могу, и работать. Дети, — обращается она к внучатам, — кланяйтесь же Батюшке». И все мне в ноги. А бабушка была опорой всей семьи. Дочь ее умерла, остались внучата, которых она воспитывала[45].

Ко времени посвящения иеромонаха Гурия его старший брат Леонид окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, он был учеником приват-доцента Николая Севастьяновича Державина, будущего профессора, известного филолога-слависта и историка. Потом поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию, проучился там три курса. Будучи студентом академии, преподавал словесность в средних учебных заведениях столицы. В 1915 г. Леонид был пострижен в монахи Александро-Невской лавры с именем Лев, рукоположен во иеродиакона и иеромонаха[46].

Пламенное желание вести миссионерскую работу зародилось у иеромонаха Гурия в Японии в 1913 г. Но активно вести ее пришлось ему не в Японии, а в родном городе, на Лиговском проспекте. В 1916 г. «братья Егоровы» (так стали называть в народе иеромонахов Льва и Гурия) вместе с иеромонахом Иннокентием (Тихоновым) «пошли в народ» — обратились преимущественно к рабочим и к самому бедному, деклассированному, злоупотребляющему алкоголем элементу. На Лиговском проспекте можно было снять квартиру по самой низкой цене. Молодые миссионеры сняли комнату и проводили в ней беседы с народом, рассказывая о событиях Священной истории Ветхого и Нового Завета и сопровождая беседу показом диапозитивов. Также вели беседы о жизни, выступая против алкоголизма. Иеромонах Иннокентий разъяснял народу богослужение. Очень многие посещали беседы, поэтому их дело имело успех.

На лето 1916 г. братья Егоровы получили в свое распоряжение старую баржу на Малой Невке, где совершали богослужения и продолжали проводить беседы. Вспоминая те годы, митрополит Гурий рассказал об одном курьезном случае. В храме на барже прислуживал некий простой монах Сергий. Иеромонах Гурий однажды застал его лежащим на палубе и греющимся на солнышке. «Ты бы хоть вымыл палубу», — сказал ему иеромонах Гурий. «Зачем мыть, лишь бы спастись», — ответил монах Сергий, неохотно принимаясь за дело. Этот рассказ митрополита Гурия был не случаен — он терпеть не мог лености, неряшливости и небрежности, возмущался теми, кто думал, что лежебоки сподобятся спасения. Сам он в своей жизни никогда не терял времени даром: или занимался физическим трудом, или работал над книгой, особенно любил готовиться к предстоящему богослужению. Если чувствовал необходимость в отдыхе, то ложился и отдыхал, но никогда не «валялся» просто так. Не позволял себе читать лежа. Все старался делать быстро и хорошо. С удовольствием совершал прогулки, полагая их лучшим отдыхом, полезным для тела и души[47].

Одновременно со священнослужением иеромонах Гурий посещал занятия в Археологическом институте и продолжал учебу в Петроградской духовной академии. В мае 1917 г. он окончил академию, защитив диссертацию по истории Русской Церкви на тему «Японский миссионер архимандрит Анатолий (Тихай)»[48]. В своем отзыве на это сочинение профессор П. Н. Жукович подчеркнул любовь иеромонаха Гурия к «научности исторического изучения» и отметил его способность — «всякую частность, даже мелкую, использовать в своих научно-исследовательских целях». После чего вынес заключение: «О[тец] Гурий заслуживает степени кандидата богословия»[49].

Эту диссертацию иеромонах Гурий писал под руководством профессора Б. В. Титлинова[50]. Титлинов преподавал в Санкт-Петербургской духовной академии, был удостоен степени доктора церковной истории. На Всероссийском Поместном Соборе 1917–1918 гг. выступил против восстановления патриаршества. В 1922 г. уклонился в обновленческий раскол, написал ряд ключевых обновленческих текстов («Новая церковь», «Церковь во время революции»). В дальнейшем активно участвовал в работе обновленческих «соборов» (1923 и 1925 гг.), работал редактором «Вестника Священного Синода», состоял членом раскольнического «Священного Синода» и Ленинградского епархиального управления обновленцев.

Историк Краснов-Левитин дал Титлинову следующую характеристику:

Человек острого, скептического ума и холодного темперамента, колкий и надменный, он представлял собой тип светского человека, случайно, помимо воли, благодаря происхождению и образованию, связанного с церковью. Европеец с головы до ног, он не переносил варварских нравов русского духовенства, из которого вышел. В качестве панацеи от всех зол он предлагал «демократические реформы», в силу которых и сам не верил[51].

Обновленческие идеи Титлинова можно проследить в двух его произведениях на эту тему. В частности, в одном из них, под названием «Новая церковь», он критиковал консервативность Церкви, которая сделалась, по мнению автора, ее неотъемлемым признаком:

Церковная жизнь вся слагается из традиций. Нигде так не благоговеют пред «преданием», как здесь. На «предании» и «писании» церковь утверждается. То и другое закончено, сказано, — и нужно только его хранить, передавать из рода в род, из поколения в поколение. Отсюда — церковная монументальность, неподвижность[52].

Священнослужителей Титлинов назвал жрецами Церкви — «хранителями» религиозных ценностей наподобие хранителей музеев. По этой причине, по мнению автора, внутри Церкви были редки серьезные религиозные движения — за время существования Русской Церкви возникло всего два движения, которые поколебали ее внутренний мир. Это движение «жидовствующих» в XV в. и движение старообрядчества в XVII в. С тех пор Церковь подобных «встрясок» не переживала.

По мнению Титлинова, необходимо было освобождение церковной жизни от влияния монашеского епископата и передача руководства церковными делами в руки белого духовенства. Он писал:

В монашеском епископате церковная оппозиция видит старого угнетателя свободной церковной мысли и церковного творчества и преданного пособника старого самодержавного режима, правившего церковью руками честолюбивого черного духовенства. <…> Монашеская мантия закрывала церковь от жизни[53].

Во второй своей книге, под названием «Церковь во время революции», Титлинов отмечал «более искреннее» отношение рядового духовенства к Февральской революции 1917 г.:

Революция всколыхнула духовенство и развязала крепко связавшие его узы служебной дисциплины, затыкавшей рот всякому свободному слову и свободной мысли. Для подчиненного духовенства революция была освобождением от тягостного и гражданского, и церковного режима, она сулила ему облегчение архи­ерейского ига, и потому у него были свои мотивы приветствовать переворот. На мартовских съездах духовенства и мирян, — последние вошли на съезды уже в порядке революционном, — почти всюду были вынесены резолюции, сочувственно выражавшие преданность Временному правительству и завоеванной политической свободе[54].

Февральская революция, по мнению Титлинова, «воскресила» прежние, ранее «подавленные», и породила новые, прогрессивные церковные движения. Одним из таких движений был образованный в начале марта 1917 г. Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян во главе с членом Государственной думы Д. Я. Поповым и священником А. И. Введенским. Титлинов отмечал:

Союз решительно рубил все скрепы с старой государственностью и без обиняков переходил на сторону не только народовластья, но и требований социальной правды, объединявших трудовые классы населения[55].

Союз в своей программе требовал политической, социальной и экономической демократизации. Под политической демократизацией понималось полное народовластие в форме демократической республики. Под социальной демократизацией Союз полагал осуществление социального равенства, требуя уничтожения сословий, равноправия женщин, абсолютной свободы мысли, слова и совести, бесплатного школьного обучения и преподавания на родном языке. Экономическая демократизация должна была состоять в справедливом отношении между трудом и капиталом и равномерном распределении земных благ между всеми. Основная идея Союза демократического духовенства, полагал Титлинов, заключалась в следующем:

Христианство не может быть равнодушно к социальному злу, оно требует полной христианизации всех человеческих отношений и с этой стороны освящает стремления к социальным преобразованиям социалистических партий[56].

Но ставки обновленцев на народовластие не оправдались, и они не порвали связи с государственной властью — просто на смену православному монарху пришли безбожники.

Стоит добавить, что и Титлинов своими идеями не оказал никакого влияния на иеромонаха Гурия — обновленческий раскол стал водоразделом в судьбах профессора и его ученика.

В июле 1917 г. иеромонах Гурий был принят в число братии Александро-Невской лавры, получив послушание казначея обители. Но уже в конце 1918 г. Духовный собор лавры освободил его от должности казначея, чтобы он, как образованный монах, мог проповедовать. Этой деятельностью иеромонах Гурий занялся вместе со своим братом иеромонахом Львом и иеромонахом Иннокентием (Тихоновым) в молодежном кружке, созданном 8 марта 1918 г. при лавре[57].

В мае 1917 г. после увольнения на покой митрополита Питирима (Окнова) на епархиальном съезде проходили выборы петроградского архиерея. 24 мая большинством голосов был избран епископ Гдовский Вениамин (Казанский). На следующий день Синод утвердил его архиепископом Петроградским и Ладожским. 13 августа 1917 г. архиепископ Вениамин был возведен в сан митрополита[58]. Жители Петрограда его очень хорошо знали и горячо любили. Епархией он управлял, будучи еще первым викарным епископом, и на этом посту стал «другом чердаков и подвалов»[59].

Теперь миссионерская деятельность трех молодых иеромонахов приобрела несколько иные формы, чем до революции. Уже не они «ходили в народ», а народ шел к ним. По Петрограду разнеслась слава о «братьях Егоровых». Однажды иеромонах Гурий представился митрополиту Антонию (Храповицкому). Когда он назвал свою фамилию, митрополит Антоний воскликнул: «А, братья Егоровы, как вас не знать, вся Россия знает братьев Егоровых»[60].

В те же годы иеромонах Гурий познакомился с Патриархом Тихоном, несколько раз съездив в Москву к Святейшему по поручению петроградского архиерея. Когда же Патриарх Тихон в 1918 г. приехал в Петроград, митрополит Вениамин представил ему молодых иеромонахов. В ответ на это Патриарх сказал: «Ну кто же их не знает: Иннокентия, Гурия, Льва. Их надо выдвигать»[61].

Все это происходило в тревожное время. Но выдающимся событием стало открытие в Москве 15 августа 1917 г. Поместного Собора, который, установив соборно-патриарший строй высшего церковного управления, коренным образом реформировал управление и организацию Русской Православной Церкви. Был принят новый порядок епархиального и приходского управления, церковного суда, разработана новая система духовного образования и катехизации. Решения Собора вселяли надежды на лучшее бытие Церкви в новых исторических условиях. С другой стороны, октябрьские события 1917 г. разрушали эти надежды. 23 января 1918 г. был опубликован декрет Совнаркома об отделении Церкви от государства, был упразднен институт военного духовенства, отменены все выплаты на содержание храмов и священнослужителей, запрещено преподавание Закона Божия в светских учебных заведениях. В конце 1917 г. началась кампания по изъятию святых мощей. Сложившуюся ситуацию усугубили суровая зима и голод в 1918 г. В условиях начавшейся войны против Церкви стала меняться психология ее членов — в новых условиях духовенство и миряне почувствовали свою ответственность за Церковь, необходимо было вставать на ее защиту, нужен был вождь. Реакцией на трагичные события и кровопролитие стало воззвание Поместного Собора к православному народу с призывом покаяния и с обличением лжеучителей.

Люди, забывшие Бога, как голодные волки бросаются друг на друга. Происходит всеобщее затемнение совести и разума. <…> Давно уже в русскую душу проникают севы антихристовы, и сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого. На этой почве обещают они создание всеобщего счастья на земле. <…> Русские пушки, поражая святыни кремлевские, ранили и сердца народные, горящие верою православною. Но не может никакое земное царство держаться на безбожии: оно гибнет от внутренней распри и партийных раздоров. Посему и рушится Держава Российская от этого беснующегося безбожия. На наших глазах совершается праведный суд Божий над народом, утратившим святыню[62].

Александро-Невская лавра и после событий 1917 г. продолжала оставаться духовным и церковно-административным центром Петроградской епархии. В лавре разместилось Богословско-пастырское училище. Сюда в сентябре 1919 г. переехал Петроградский епархиальный совет. Лаврские богослужения собирали огромное количество верующих. Митрополит Вениамин (Казанский), как священноархимандрит Александро-Невской лавры (по решению Священного Синода от 26 января 1918 г.[63]), ревностно следил за неукоснительным соответствием совершаемых в лаврских храмах служб церковному уставу. Обитель привлекала повышенное внимание большевистских вождей, в том числе лично В. И. Ленина и Ф. Э. Дзержинского, — они считали ее одним из возможных «очагов контрреволюции». В 1918 г. власти дважды предпринимали попытки изъятия мощей святого благоверного князя Александра Невского[64].

На фоне этих событий возникло Александро-Невское братство. Началось все с того, что 13 (26) января 1918 г. Комиссариат государственного призрения издал распоряжение о реквизиции жилых помещений Александро-Невской лавры, в том числе и покоев митрополита, на свои нужды — под богадельни и приюты. Инициатором захвата помещений лавры была А. М. Коллонтай. В ответ на это распоряжение властей состоялось два собрания духовенства и прихожан города (первое 14 (27) января, второе — 17 (30) января в присутствии митрополита Вениамина), на которых было решено не допустить изъятия имущества у монастырей и храмов. Переговоры настоятеля лавры епископа Прокопия (Титова) с местными властями в Совнаркоме не принесли положительных результатов. К настоятелю с соответствующим мандатом явился комиссар М. С. Иловайский, требовавший сдачи лавры со всеми капиталами, движимым и недвижимым имуществом, но получил отказ. Трагическое столкновение произошло 19 января (1 февраля), когда Иловайский прибыл в сопровождении семнадцати красногвардейцев и матросов, чтобы добиться выполнения требований силой. После ареста настоятеля в лаврских церквах ударили в набат, на который сбежался народ. Отряд частично разоружили, он ретировался, но вскоре прибыло подкрепление с пулеметами. В неравной борьбе был смертельно ранен настоятель храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радость» протоиерей Петр Скипетров, обратившийся со словами увещевания к красногвардейцам. Искали иеромонаха Гурия (Егорова), участвовавшего в разоружении красногвардейцев. Для острастки народа солдаты стреляли в воздух из пулеметов, но в ответ на запугивание все больше людей прибывало в обитель. Красногвардейцы были вынуждены отступить. Верующие отстояли лавру. Но таким образом начались первые «военные действия» между Церковью и государством[65].

На события в Петрограде и в других российских городах отреагировал Патриарх Тихон. Вот что он писал в послании от 19 января (1 февраля) 1918 г.:

Тяжкое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины, и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово, и вместо любви христианской всюду сеют семена злобы, ненависти и братоубийственной брани. <…> Власть, обещавшая водворить порядок на Руси, право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми, и в частности — над Святою Церковью Православной. Где же пределы этим издевательствам над Церковью Христовой? Как и чем можно остановить наступление на Нее врагов неистовых? Зовем всех вас, верующих и верных чад Церкви: встаньте на защиту оскорбляемой и угнетаемой ныне Святой Матери нашей. <…> А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою словами святого апостола: «Кто ны разлучит от любве Божия: скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч» (Рим. 8: 35)»[66].

На послание Патриарха откликнулся митрополит Вениамин и благословил совершить общегородской крестный ход в защиту Церкви. В воскресенье 21 января (3 февраля) с 11 часов утра потянулись крестные ходы от всех петроградских храмов к Александро-Невской лавре. К часу дня около двухсот шествий слились в один крестный ход. Лаврская площадь не смогла вместить всех верующих, и они заполнили прилегающие улицы. Во втором часу дня под звон колоколов вышел крестный ход из лавры во главе с митрополитом Вениамином. Очевидец этого события писал:

Это было нечто грандиознейшее, совсем необычайное. Те десятки, сотни крестных ходов, какие пришлось видеть мне в течение долгой моей жизни в столице, не могут идти в сравнение с крестным шествием православного народа в воскресенье 21 января, — единственным в своем роде, воистину исключительным. <…> Около Александро-Невской Лавры собралось от 200 до 500 тысяч участников религиозного торжества. <…> Казалось, что первый день Св[ятой] Пасхи случился в этом году 21 января![67]

Митрополит Вениамин взошел на помост, вокруг которого встали люди с хоругвями и крестами. Протодиакон громким голосом прочитал обличительное послание Патриарха, после чего был совершен молебен об умиротворении и спасении богохранимой Российской державы и о защите Церкви от посягательств.

Именно в этот день, 21 января 1918 г., после совершения молебна на лаврской площади было образовано Братство по защите святынь Александро-Невской лавры[68]. Но в данном виде Александро-Невское братство просуществовало недолго, после исчезновения угрозы ликвидации лавры деятельность его к осени 1918 г. постепенно прекратилась. Правопреемницей стала другая организация, созданная 8 марта 1918 г. при лавре как молодежный кружок из мирян и монашествующих обоего пола. Создали и возглавили этот молодежный кружок, как упоминалось выше, три молодых иеромонаха — Иннокентий, Гурий и Лев, которых сближала строгость канонических взглядов, неуклонное следование учению святых отцов Церкви, стремление к активному решению церковно-общественных проблем[69].

Митрополит Вениамин, предвидя будущие трудности, старался привлечь в ряды духовенства как можно больше светских молодых людей. В то же время ему, как правящему архиерею, стремящемуся в мятежные дни всех поддержать и утешить, было созвучно миссионерское служение иеромонахов Иннокентия, Гурия и Льва. В связи с этим он поручил им организовать приход, в котором при совершении церковных служб и церковных Таинств могли бы участвовать (петь, читать, прислуживать) все желающие — как взрослые, так и дети. В Свято-Духовском корпусе Александро-Невской лавры, где располагались митрополичьи покои, была большая прекрасная церковь в честь Успения Божией Матери. Как было заведено, церковь при архиерейских апартаментах называлась крестовой. Она представляла собой прямоугольный зал, вмещавший около тысячи человек. В январе 1919 г. митрополит Вениамин предоставил эту церковь молодежному кружку и назначил иеромонаха Гурия ее заведующим. 1 февраля 1919 г. окончательно сформировалось Александро-Невское братство, в которое вошли многие члены Братства по защите святынь Александро-Невской лавры[70].

М. В. Шкаровский отмечает, что братства являлись одной из самых действенных форм защиты во времена гонений на Православную Церковь. Традиции создания братств возродились в Петрограде, а потом в других городах России после Октябрьской революции, когда начались гонения и репрессии. Александро-Невское братство стало уникальным явлением не только в пределах Петроградской епархии, но и во всей Русской Православной Церкви в первые послереволюционные десятилетия. М. В. Шкаровский приводит аргументы в подтверждение своих выводов:

Находясь под «дамокловым мечом» репрессий в течение всех лет своего существования, оно [Александро-Невское братство] проявляло удивительную активность и разнообразие видов деятельности. История братства свидетельствует о том, что оно было одной из самых оптимальных форм объединения верующих в условиях безбожных гонений. <…> Александро-Невское братство представляло собой живой, динамичный организм — конкретные виды и формы его работы и внутренней жизни неоднократно менялись с учетом изменения общественно-политических и социальных условий. В известном смысле оно представляло собой стержень жизни епархии, на протяжении четырнадцати лет играя заметную роль во всех важнейших событиях этой жизни, в частности активно борясь с обновленческим расколом и противодействуя иосифлянскому разделению[71].

Епископ Иннокентий (Тихонов), «удаленный от непосредственного общения с благодатной братской семьей», в письме из ссылки так осмысливал цель создания братства:

Братство есть старая, но забытая и обновляемая форма церковной жизни. Оно есть жизнь Церкви в Церкви, Которая не есть какое-то внешнее учреждение, но, напротив, семья наша, истинное единение наше во Христе[72].

В другом письме своей пастве епископ Иннокентий отмечал:

Братство есть единственно истинная в условиях нашего времени форма церковного единения, форма такая притом, какую, думается, не разрушат и самыя врата адовы. <…> Молитесь о Братстве как о великой милости, посланной Вам Господом Богом. Дорожите им и радуйтесь, что чрез него Вы приобщены к телу Церкви, в которой и спасение себе получите, берегитесь и гордости от сознания милости Божией. Работайте Господеви со страхом и радуйтеся, молитеся с трепетом, боясь потерять по гордости дары милости Божией. С благоговейным страхом живите в благодатном братском единении, памятуя, что оно есть «Церковь Бога жива[го]»…[73]

После своего окончательного оформления в 1919 г. Александро-Невское братство стало быстро расти, и к началу 1920 г. его численность была около ста человек. В состав братства входили самые разные слои населения: мещане, рабочие, ломовые извозчики, представители интеллигенции, в том числе профессора петроградских вузов. Братство имело пять основных целей деятельности: 1) участие членов братства в богослужении, 2) просветительская (преподавание детям Закона Божия), 3) издательская, 4) благотворительная (помощь бедным, посещение больных в больнице), 5) «политический красный крест» (забота об арестованных и заключенных по религиозным делам).

Среди тех, кто принимал активное участие в организации братства, были: старший брат иеромонахов Гурия и Льва — профессор Технологического института Н. М. Егоров, заведующий Богословско-пастырским училищем И. П. Щербов, Л. Д. Аксенов и др. Из первых членов братства, состоявших в нем вплоть до его уничтожения в феврале 1932 г., можно назвать: Анастасию и Варвару Заспеловых, Ольгу Волкову, Прасковью Иванову, Пелагею Григоращенко, Веру Клочкову, Ольгу Нелидову, Марию Маракушину, Екатерину Помылёву (впоследствии — монахиня Пюхтицкого монастыря Евгения) и многих других. Принимались в братство все желающие, «преданные религии люди»[74].

Основой духовной жизни членов Александро-Невского братства являлись ежедневные богослужения в крестовой церкви, которые часто возглавлял митрополит Вениамин. Нередко совершались ночные богослужения, очень полюбившиеся братчикам. Службы длились дольше, чем в приходских храмах, совершались истово и с точным соблюдением устава. Практиковалось строго уставное чтение и общенародное пение. У братства были два собственных хора, которыми руководили иеромонахи Иннокентий и Гурий. Богослужения совершались ежедневно, литургия начиналась в семь часов утра и заканчивалась в половине девятого. После службы устраивались общие трапезы.

По инициативе иеромонаха Иннокентия (Тихонова), специалиста по литургике и церковной археологии, а также прекрасного знатока устава и старинных знаменных распевов, был введен братский порядок службы, заключавшийся в максимальном приближении к уставу. На допросе в ГПУ 15 августа 1922 г. иеромонах Иннокентий сообщил:

Братство при Александро-Невской Лавре состоит из богомольцев при Крестовой церкви, которая всегда стояла несколько особняком среди церквей Лавры. Крестовая церковь была предоставлена нам митрополитом Вениамином в начале 1919 г., и мы устроили в ней строго уставные службы с сознательно исполняемым чтением и пением по старинным напевам[75].

Иеромонах Лев (Егоров) на допросе 27 июня 1922 г. указывал основные цели Александро-Невского братства: 1) «Чисто церковное возрождение ­церковного богослужебного устава»; 2) «борьба с торгашеством в церкви» (отсутствие продажи свечей и просфор, бесплатное совершение треб); 3) «реформа церковного пения» (отказ от светского по происхождению партесного пения) и «пение по обиходу», чтобы «народ легко мог петь с нами». Помимо этого члены братства бескорыстно исполняли все обязанности по обслуживанию храма (певцов, чтецов, пономарей, уборщиков и др.)[76].

За каждой службой произносились проповеди. Крестовую церковь посещало большое количество верующих. Рядом находился Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры, возглавлял ее наместник — архимандрит Николай (Ярушевич), чьи проповеди отличались особой красотой. Однажды в обоих храмах одновременно собирали деньги на Богословский институт. В крестовой церкви перед сбором пожертвований иеромонах Лев произнес проповедь. Он обратился к присутствовавшим в храме со словами: «Давайте не то, что вы приготовили для нищих, а все, что у вас есть в кошельках». Слова иеромонаха Льва по своей силе потрясли народ так, что многие буквально вытряхивали свои кошельки. Когда деньги отправили в собор, оказалось, что в небольшой крестовой церкви собрали больше, чем в огромном соборе[77].

В 1919–1920 гг. в братство вступили многие учащиеся Богословско-пастырского училища, в котором преподавали руководители братства — иеромонахи Иннокентий и Гурий. Около трети слушателей училища в 1920 г. составляли богомольцы крестовой церкви. При этом оба иеромонаха продолжали повышать свое образование и заниматься научной деятельностью. Иеромонах Гурий после окончания духовной академии записался вольнослушателем на историко-филологический факультет Петроградского университета и посещал там занятия в 1917–1922 гг. (без сдачи экзаменов)[78]. Иеромонах Иннокентий в 1915–1917 гг. занимался в Петроградской духовной академии русской церковной вещевой археологией в качестве профессорского стипендиата по кафедре церковной археологии и христианского искусства. Не прекратил он эти занятия и после закрытия академии, завоевав известность и уважение в ученом мире. В январе 1919 г. иеромонах Иннокентий был избран Русским отделом Государственной археологической комиссии на почетную должность ученого секретаря комиссии по секции церковных древностей[79].

В своих воспоминаниях один из членов Александро-Невского братства, Н. А. Мещерский, охарактеризовал иеромонаха Гурия в сравнении с иеромонахом Иннокентием:

В отличие от о. Иннокентия, он [иеромонах Гурий] больше обращал внимание на внутреннюю духовную сторону, на духовное аскетическое направление. Он был тоже очень хороший проповедник, необыкновенный духовник, очень обаятельный и приятный человек, он умел привлекать к себе самых разных людей[80].

Членами братства становились и учащиеся открытого в феврале 1920 г. Богословского института.

На основании декрета об отделении Церкви от государства все духовные учебные заведения в стране подлежали закрытию. Государственная комиссия по просвещению под председательством А. В. Луначарского 6 сентября 1918 г. подтвердила:

1) Что для лиц, не достигших 18-летнего возраста, никакие учебные заведения, где преподавались бы религиозные вероучения, не могут быть допущены. Примечание: настоящая статья не относится к преподаванию вероучений вне стен учебных заведений; 2) что для лиц, достигших 18-летнего возраста, могут быть устраиваемы специальные богословские курсы с целью подготовки священнослужителей, но при условии ограничения программы таковых курсов специально богословскими предметами; 3) что бывшие духовные учебные заведения, на чьи бы средства они ни содержались, подлежат закрытию, причем учащимся в них обеспечивается продолжение образования в общеобразовательных школах; 4) что здания бывших духовных учебных заведений с их оборудованием, библиотеками, инвентарем и т. д. составляют собственность государства и, как таковые, находятся в заведывании местных государственных органов, которые обязаны наблюдать за тем, чтобы эти здания были использованы для просветительских целей[81].

Таким образом, власти вынесли постановление о закрытии духовных учебных заведений, но в то же время допустили возможность открытия богословских курсов для подготовки священнослужителей с ограничением по возрасту (не моложе 18 лет) и с условием изъятия общеобразовательных предметов из программы курсов. На основании этого постановления Народный комиссариат просвещения разрешил открыть в Петрограде в 1918–1919 гг. несколько духовных учебных заведений[82].

В частности, после указа высшей церковной власти об организации пастырских училищ на экстренном заседании семинарского педагогического совета 30 сентября 1918 г. была закрыта Петроградская духовная семинария. В тот же день по благословению митрополита Вениамина (Казанского) было открыто Богословско-пастырское училище. Заведующим училищем был назначен преподаватель семинарии Иван Павлович Щербов. Немногим позднее ввиду отсутствия средств и передачи здания другой организации прекратила свою деятельность Петроградская духовная академия. Последнее заседание Совета академии состоялось 12 декабря 1918 г.[83]

И. П. Щербов разработал «стройную систему религиозного образования» как сети богословских школ разного типа: 1) богословский институт — высшее духовное учебное заведение, 2) богословско-пастырское училище — среднее, 3) богословские курсы — низшая школа во всех благочиннических округах, 4) богословские кружки при приходских церквах. В богословском институте предполагалась научная постановка в изучении богословских предметов с исследованием и разработкой первоисточников. В богословско-пастырском ­училище предполагалась догматическая постановка — изучение научных выводов без самостоятельного исследования первоисточников. На богословских курсах предполагалась чисто практическая постановка дела: сообщение основных богословских знаний и созидание христианского мировоззрения с приложением воспринятого к жизни путем участия в церковном богослужении (пении и чтении), проповедничестве, обучении детей Закону Божию, в выступлениях против антирелигиозных и антицерковных взглядов. Богословские курсы начали возникать в разных благочиннических округах Петрограда на основании выработанных И. П. Щербовым «Положений о богословских курсах и богословских кружках», получивших одобрение митрополита Вениамина 1 августа 1919 г.[84]

Богословско-пастырское училище было открыто для подготовки священнослужителей, церковнослужителей и преподавателей Закона Божия для Петроградской епархии. Состав предметов преподавания и числа уроков для Богословско-пастырского училища в расчете на четыре года были указаны Высшим Церковным Управлением. Но в Петрограде, согласно выработанному Щербовым «Положению», эти указания церковного центра были несколько видоизменены: курс обучения был рассчитан на три года, в число слушателей могли поступать не только мужчины, но и женщины (для подготовки к преподаванию Закона Божия) с образованием не ниже четырех классов средней школы (1-я ступень). 15 октября митрополит Вениамин совершил в Свято-Троицком соборе Александро-Невской лавры у мощей святого благоверного князя Александра Невского молебен перед началом учения. С 17 октября в помещении бывшей образцовой школы при семинарии начались эпизодические лекции, а с 23 октября — систематические. Слушатели были распределены на два курса и имели ежедневно (кроме субботы) по четыре лекции с 6 до 9 часов вечера. На 1-й курс были приняты бывшие воспитанники семинарии 3-го и 4-го классов, на 2-й курс — окончившие среднюю образовательную школу. Всего было зачислено 50 человек, в том числе три девушки. Все они посещали лекции и участвовали в практических занятиях: занимались преподаванием Закона Божия, вели беседы по изъяснению Священного Писания в церкви Феодоровской иконы Божией Матери на Миргородской улице. Первый учебный год продолжался до сентября 1919 г. Митрополит Вениамин утвердил в должности преподавателей училища бывших преподавателей Петроградской духовной семинарии. Условия стали крайне стесненными, но училище сохранило семинарскую библиотеку и часть церковной ризницы[85].

Конечно, для Петрограда (в недавнем прошлом столичного города и места пребывания Святейшего Синода, культурного центра страны, в котором значительное число мирян обладало высшим образованием) контингент пастырей с общим образованием в объеме неполной средней школы подходил мало. Это ясно осознавалось церковными деятелями Петрограда, и поэтому здесь впервые встал вопрос об открытии высшего богословского учебного заведения, которое могло бы готовить богословски образованных пастырей и церковных деятелей для Петрограда и вместе с тем было бы источником духовного просвещения для всей Русской Церкви, научным центром, где компетентно разрешались бы выдвигаемые жизнью религиозные и церковно-практические вопросы. Инициатором учреждения Богословского института был неутомимый труженик духовного просвещения, заведующий Богословско-пастырским училищем И. П. Щербов. А непосредственным воплотителем этой идеи в жизнь стал протоиерей Николай Чуков (будущий митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий)[86].

Щербов предлагал новый подход в организации духовных учебных заведений. В частности, в докладной записке на имя митрополита Вениамина он излагал свои соображения:

1) К духовному образованию должен быть открыт свободный доступ всем желающим послужить Церкви: не только юношам, но и взрослым, не только мужчинам, но и женщинам, без какого-то ни было ограничения относительно возраста. <…> Занятия должны проходить в вечернее время. <…> 2) Ввиду особенного значения Петрограда, как культурного центра северной, а отчасти и всей России, здесь должен быть открыт Богословский институт. Сюда для прочного успешного усвоения богословского образования принимаются лица с законченным средним образованием и вообще с серьезной общей подготовкой. Институт организуется по типу высших учебных заведений. <…> 3) Занятия ведутся с возможной экономией времени и сил учащихся. Для этого все внимание сосредотачивается на собственно богословских науках. <…> 4) Постановка учебного дела должна быть не отвлеченной, теоретической, оторванной от жизненной действительности, а жизненной и церковно-практической. <…> 5) Кроме жизненности и практичности, учебное дело должно отличаться гибкостью, а не пребывать в неизменных однообразных формах, идти в полном соответствии с духовными запросами жизни, не отставая, а предугадывая их, и в учащихся развивать дух инициативы, сообразуясь с индивидуальностью каждого. <…> 6) Богословский институт находится в непосредственном ведении Петроградского Митрополита и в самой тесной связи с приходской народной жизнью[87].

Митрополит Вениамин благословил детально разработать изложенные в докладной записке предложения. «Положение о Богословском институте» предусматривало, что он находится в ведении Святейшего Патриарха, под руководством петроградского митрополита и на попечении епархии и приходских общин Петрограда. Богословский институт должен был содержаться за счет: средств Петроградской епархии; отчислений приходских общин; пожертвований отдельных лиц, учреждений, братств, монастырей; кружечных и тарелочных сборов в храмах епархии; оплат отдельных курсов, лекций и бесед, организованных в стенах института. Курс обучения в Богословском институте предполагался трехлетним. Приниматься должны были лица православного исповедания обоего пола, получившие среднее образование, не моложе 18 лет. Обучение в Богословском институте предполагалось бесплатное, для материально необеспеченных студентов учреждались стипендии и предоставлялось общежитие. Окончившие Богословский институт являлись бы ближайшими кандидатами на пастырскую или другую ответственную церковно-просветительскую деятельность в приходах Петрограда и епархии[88].

Вопрос об учреждении Богословского института как высшего духовно-просветительского заведения был принят на общем собрании уполномоченных 26 приходских общин Петрограда и его окрестностей 13 октября в лаврских покоях митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина. 23 января 1920 г. митрополит Вениамин совершил в помещении института молебен и открыл под своим председательством первое заседание Совета. Совет избрал ректором института наместника Александро-Невской лавры архимандрита Николая (Ярушевича), проректором И. П. Щербова. Но через неделю, 30 января, архимандрит Николай отказался от должности ректора, и на его место 6 февраля был избран протоиерей Николай Чуков. 16 апреля митрополит Вениамин совершил молебен перед началом учебного года, а 20 апреля в Богословском институте начали читать лекции[89].

В связи с открытием в Петрограде Богословского института по благословению митрополита Вениамина Богословско-пастырское училище было преобразовано согласно представлению Совета института. Обучение было сокращено с трех до двух лет, ограничено только богословскими науками, философскими дисциплинами и языками. Для поступления в училище требовался минимум образования — не ниже четырех классов. 22 декабря 1920 г. Богословско-пастырское училище было объединено с Богословским институтом как подготовительная к нему ступень (в экономическом, отчасти административном и учебно-педагогическом отношении). Преобразованное Богословско-пастырское училище начало свой второй учебный год 1 марта 1920 г. Занятия проходили в разных помещениях Александро-Невской лавры. Четыре раза в неделю читали по четыре лекции с 18 до 21 часа. В Богословско-пастырское училище в 1919–1920 гг. было зачислено 65 слушателей: 48 мужчин и 17 женщин. 26 человек из зачисленных не смогли в силу разных причин приступить к занятиям. Заведующий Богословско-пастырским училищем И. П. Щербов читал христианскую апологетику. Его помощник иеромонах (потом архимандрит) Иннокентий (Тихонов) читал литургику. Иеромонах Гурий (Егоров) преподавал Священное Писание Нового Завета, его брат иеромонах Лев преподавал дидактику Закона Божия и руководил практическими занятиями по этому курсу[90].

В то же время, в начале апреля 1919 г., 57 членов Александро-Невского братства подписали коллективное обращение к митрополиту Вениамину с просьбой поощрить труды их «ревностных руководителей» — иеромонахов Иннокентия и Гурия — золотыми наперсными крестами. Митрополит Вениамин написал на прошении, что иеромонах Иннокентий награжден Патриархом Тихоном, а иеромонаху Гурию преподается архипастырское благословение с выдачей грамоты. Действительно, иеромонах Иннокентий удостоился ­награды от Патриарха 16 апреля 1919 г., а иеромонаху Гурию наперсный крест вручили годом позже — 27 апреля 1920 г.[91]

Значительные преобразования в жизни Александро-Невского братства произошли в 1920 г. В соответствии с требованиями советских властей при монастырских храмах должны были существовать приходские общины из мирян. Митрополит Вениамин посчитал необходимым создать такой приход и своей резолюцией восстановил существовавший прежде приход при Скорбященской надвратной церкви лавры, чтобы проживающие на лаврской территории, ее служащие и постоянные богомольцы могли удовлетворять свои духовные потребности. Исполнение обязанностей по приходу было возложено на заведующего крестовой церковью иеромонаха Гурия при участии иеромонахов Иннокентия и Льва. Вскоре по требованию городских властей пришлось образовать еще один приходской совет — общелаврский во главе с наместником архимандритом Николаем (Ярушевичем). В церковный совет, состоящий из 36 человек, вошли насельники в лице иеромонахов Иннокентия, Гурия и Льва. С конца января 1920 г. обязанности настоятеля Скорбященской церкви исполнял иеромонах Гурий, совмещая с заведованием крестовой церковью. Единый приход при этих двух храмах почти полностью состоял из членов Александро-Невского братства. С февраля 1920 г. братство начало издавать машинописный вариант «Приходской хроники Скорбященской Лаврской церкви (Крестовой церкви)», в котором большое внимание уделялось духовно-просветительской деятельности[92].

Такого рода деятельность братства заключалась не только в проведении лекций и диспутов, но, главным образом, в церковной работе с детьми. Возглавлял эту работу иеромонах Лев (Егоров). После запрещения советским государством преподавания Закона Божия в школах братчики делали все возможное, чтобы в народе не угасла вера. По благословению митрополита Вениамина были заведены специальные кресты, хоругви, иконы и облачения для детей, участвовавших в богослужениях и крестных ходах. Лаврские иноки и миряне из братства вели 69 детских кружков, в которых изучался Закон Божий. Занятия в основном проходили по воскресеньям в помещениях при крестовой церкви. Большое внимание уделялось катехизации детей — их учили церковному пению, церковнославянскому языку, проводили для них сокращенную литургию, на которой дети пели, читали и помогали священнику. Приходской совет призывал использовать новые средства для привлечения детей: расклеивать красочные объявления о занятиях вокруг лавры, давать детям домашнее задание — привести из своей школы хотя бы одного нового ученика, раздавать брошюры после детских богослужений, привлекать детей хорошим светским пением, чаще устраивать детские праздники[93].

Благотворительная деятельность Александро-Невского братства заключалась в посещении больниц, богаделен, приютов, в раздаче продовольствия, одежды, денежных пособий нуждающимся в них. Активно работала так называемая больничная миссия, в которой состояли специально выделенные братчицы. Многие из них сами трудились медсестрами и врачами. По советам своих духовных отцов девушки поступали в медицинские училища или на курсы медсестер. Забота об арестованных и осужденных выражалась в материальной помощи и духовной поддержке, которая проводилась при личных свиданиях с заключенными. Особенно эта деятельность активизировалась после арестов руководителей братства и части его активистов[94].

Откликнулось братство и на голод, охвативший страну после Гражданской войны. Весной 1922 г. при лавре с подачи ее наместника архимандрита Николая (Ярушевича) и с благословения митрополита Вениамина был открыт пункт питания для голодающих на средства богомольцев Свято-Духовской и крестовой церквей. Заведующим питательным пунктом был назначен иеромонах Лев (Егоров)[95].

В помещении крестовой церкви Александро-Невской лавры 5 мая 1920 г. состоялась общебратская конференция, на которой решили объединить все существующие в Петрограде братства на основе религиозно-просветительской и благотворительной деятельности. На конференции был принят общебратский устав, написанный иеромонахами Иннокентием, Гурием и Львом. Высшим органом союза определили общебратское собрание, которое устраивалось не реже одного раза в год и выбирало совет. В совет на правах несменяемых членов обязательно входили духовные руководители братств, включая иеромонахов Иннокентия, Гурия и Льва. Иеромонах Гурий был выбран старшим секретарем совета, отвечавшим за составление протоколов[96].

К весне 1921 г. общебратский союз объединял уже более десяти петроградских братств, в других городах Петроградской епархии стали возникать свои первые братства. В начале августа 1921 г. прошла вторая общебратская конференция. Иеромонах Гурий составил принятую на конференции «Памятку братчику и братчице», в которой были изложены главные правила религиозно-нравственной жизни:

1) Живи под руководством духовника. 2) Неси послушание по указанию Руководителя Братства (§ 3 Уст[ава]). 3) Соблюдай молитвенное правило (§ 8). 4) Посещай братские Богомоления, собрания и праздничные службы. 5) Будь скромен в одежде, в прическе и во всей своей жизни. 6) Неси слово Христово детям, подросткам, молодежи и взрослым. 7) Почитай каждого лучшим себя[97].

И хотя по итогам двух заседаний участники «совершенно разошлись в своих идейных направлениях» (отдельные руководители и активисты братств уже тогда выражали обновленческие идеи, неприемлемые для большинства братчиков), после второй общебратской конференции Александро-Невское братство сохранило свой авторитет, оставаясь самым влиятельным и активным. Усвоение же новых форм деятельности позволило братству просуществовать еще около десяти лет после разгрома в 1922 г. Руководители Александро-Невского братства, понимая угрозу закрытия монастырей, решили приступить к созданию новых монашеских общин и подготовке к принятию пострига образованных молодых людей обоего пола. Для этого были созданы женский и мужской кружки по подготовке монашествующих[98].

Известный петроградский священник протоиерей Михаил Чельцов в своем весьма критическом повествовании о событиях того времени упомянул о своеобразном явлении революционных лет, именуемом «бабьим окружением». Он писал об этом так:

Около каждого молодого священника, и тем более архиерея, образуется толпа почитательниц, сопровождающих его на каждом шагу, почти обязательно присутствующих за его богослужением, повсюду распространяющих славу о нем, горой, с пеной у рта защищающих его от нападок недоброжелателей или просто равнодушных к нему, требующих для него от всех почета, уважения и главного — материального благополучия. <…> Стали образовываться по приходам с разными целями и задачами разнообразных служений так называемые братства, которые почти исключительно составлялись из женщин — чаще всего не из старых и даже не из пожилых, — почему иногда и именовались они «сестричествами». Женщина, всегда живущая более сердечной и волевой стороной, не могущая, хотя и старающаяся преодолеть в себе физические потребности, пошла в эти братства и сестричества и стала окружать молодых работающих батюшек и архиереев. Впервые такое женское окружение появилось около каждого из трех молодых, энергичных, деловых монахов лаврских: Иннокентия (потом епископа Ладожского), Гурия и Льва (братьев Егоровых)[99].

Возможно, такое явление и могло быть в Церкви того времени, но вряд ли женский «монашеский кружок» можно однозначно отнести к феномену «бабьего окружения». Руководителем «Женского кружка по изучению вопросов монашества», учрежденного 16 октября 1921 г., избрали иеромонаха Гурия. На собрании он разъяснил братчицам смысл создания «монашеского кружка» и стоящие перед ним задачи:

Влечение к монашеству есть закономерная потребность человечества, необходимо поддержать и направить стремящихся к этой цели. Наилучший способ к тому — совместное изучение как истории монашества, так и вообще вопросов, к нему относящихся[100].

Членом кружка могла стать любая женщина, имевшая «личное стремление к монашеству». Иеромонах Гурий предложил на последующих занятиях систематически изучать творения святых отцов, начав с «Азбуки монашества» аввы Дорофея[101]. Братчице Н. С. Чистоткиной поручили к ближайшему собранию подготовить доклад на тему «История возникновения женского русского монашества». Собравшиеся братчицы под руководством иеромонаха Гурия единогласно приняли два первых правила поведения членов кружка:

1) Причащение Святых Таин не менее 4-х раз в год (во все установленные Церковью посты). 2) Соблюдение поста во все установленные Церковью сроки. Исключение допустить лишь для немощных и неимущих и «несвободных» в пище[102].

По вопросу получения благословения митрополита Вениамина было решено пока не обращаться, отложив до того времени, когда будет создана община или общежитие.

Мужской «монашеский кружок», или «Кружок образованных иноков и стремящихся к иночеству», возник чуть ранее — 18 августа 1921 г. по благословению митрополита Вениамина. Собрания кружка проходили сначала в Феодоровской церкви на Миргородской, позже в крестовой церкви Александро-Невской лавры, а к весне 1922 г. в Троице-Сергиевском патриаршем подворье в квартире настоятеля архимандрита Сергия (Шеина). Первым руководителем мужского «монашеского кружка» был избран архимандрит Иннокентий (Тихонов), а к апрелю 1922 г. его сменил на этом посту иеромонах Гурий. Кружок имел своей целью «выяснение вопросов монашеской жизни и распространение идей монашества, особенно среди учащихся».

На 1 апреля 1922 г. в кружке состояло 24 члена из числа иноков лавры и мирян. Имелось специальное общежитие в стенах Александро-Невской лавры, «весьма тесное и ограниченное, но с общей молитвой и трапезой». За семь месяцев существования мужского «монашеского кружка» состоялось 10 собраний, на которых было прочитано 13 докладов, помимо этого читалось «Добротолюбие». Члены кружка вели активную церковную работу, проповедовали в петроградских храмах. Три члена кружка приняли монашеский постриг в крестовой церкви: В. С. Веревкин с именем Варсонофий, В. М. Сацердотский с именем Варлаам, С. Е. Советов с именем Пантелеимон[103]. В мужском «монашеском кружке» состоял лаврский насельник иеродиакон Варнава (Муравьев), впоследствии преподобный Серафим Вырицкий[104].

В 1921 г. иеромонах Иннокентий (Тихонов) был возведен в сан архимандрита, а 9 апреля 1922 г. состоялась его хиротония во епископа Ладожского, совершенная митрополитом Вениамином и его викариями. Вскоре митрополит Вениамин, во вторник Страстной седмицы, 11 апреля 1922 г., в крестовой церкви за литургией Преждеосвященных даров возвел иеромонаха Гурия в сан архимандрита[105]. Помимо этого правящий архиерей наградил архимандрита Гурия посохом со словами напутствия: «Дается Вам этот посох в знак особого служения Вашей молодежи»[106]. Действительно, молодежь, которую он очень любил, постоянно окружала архимандрита Гурия.

1.3. Возникновение обновленческого раскола. Ссылка в Усть-Цильму и Туркестан (1922—1925)

В мае 1922 г. в Русской Православной Церкви возник обновленческий раскол, инициированный большевистской властью, желавшей раздробления и ослабления Церкви. Лидеры обновленчества заявляли о масштабной программе реформ в богослужебной и канонической областях (первоначально и в вероучительной). В Петроградской епархии в те годы наблюдалась значительная активизация приходской жизни, во многом связанная с деятельностью митрополита Вениамина. В соборные и храмовые богослужения по инициативе правящего архиерея вводились чины Воздвижения Креста Господня, Погребения Божией Матери, пассии и др. В храмах епархии практиковалось народное пение, использовался русский язык при чтении часов, шестопсалмия, при пении акафистов. По благословению митрополита Вениамина один из руководителей Александро-Невского братства, архимандрит Варлаам (Сацердотский), перевел на русский язык каноны утрени всех двунадесятых праздников[107].

Патриарх Тихон первоначально одобрительно относился к подобным инициативам. Но позже он пришел к выводу, что введение в богослужение даже незначительных изменений относится к исключительной компетенции Поместного Собора. Патриарх Тихон 17 ноября 1920 г. написал послание, наложив прещение на вводимые в богослужение новшества. С этим посланием Патриарха не согласились многие петроградские священнослужители, в их числе и архимандрит Николай (Ярушевич). К митрополиту Вениамину направилась делегация духовенства Северной столицы, возглавляемая наместником Александро-Невской лавры. Из числа членов этой делегации протоиерей Александр Введенский впоследствии стал руководителем обновленческой организации, а пятеро других священнослужителей оказались в первых рядах раскольников. В декабре 1921 г. митрополит Вениамин издал обращение к духовенству Петроградской епархии, в котором предлагал при совершении богослужений руководствоваться указаниями, принятыми на собрании благочинных храмов Петрограда[108].

Но некоторые «ревностные не по разуму» пастыри проявили непослушание священноначалию. Ими двигало не только стремление улучшить богослужебно-приходскую жизнь — уязвленные честолюбием, они вошли в опасно тесный контакт с представителями советской власти, которая готовила широкомасштабное наступление на Церковь.

Еще в феврале 1919 г. в составе ВЧК был образован орган политического сыска — Секретный (позднее Секретно-политический) отдел, одной из задач которого стала борьба «с враждебной деятельностью церковников и сектантов». Для решения этой задачи создавалась сеть информаторов и агентов в церковной среде. В 1922 г. эти функции унаследовало специально созданное «церковное» отделение Секретного отдела ГПУ, усилившее агентурную работу в среде амбициозного духовенства и мирян.

Поводом к новой антирелигиозной кампании стали последствия страшного голода в Поволжье. Несмотря на добровольную помощь Церкви голодающим, власти объявили изъятие «излишних» предметов культа под благовидным предлогом обмена драгоценных металлов и камней за границей на сельскохозяйственные орудия и хлеб. Но в действительности изъятие ценностей в стране было обусловлено не желанием помочь голодающим, а истощением государственного золотого фонда. Ответственным за учет, сосредоточение и реализацию драгоценностей РСФСР был назначен председатель Реввоенсовета Л. Д. Троцкий. Декрет об изъятии церковных ценностей был принят на заседании Президиума ВЦИК по предложению Троцкого 16 февраля 1922 г. (опубликован 23 февраля). Постановление ВЦИК было принято в обход достигнутых договоренностей между Патриаршим Управлением и Центральной комиссией Помгола, согласно которым церковные сборы являлись добровольными и исключали пожертвование евхаристических предметов. Срыв официальных договоренностей усилил недоверие к правительству, и перед Церковным Управлением встал вопрос об отношении к грядущему поруганию святынь, неизбежному в случае их насильственного изъятия и неконтролируемого дальнейшего использования[109].

Патриарх Тихон 28 февраля отреагировал на этот декрет своим посланием, назвав данную акцию святотатством. Послание гласило:

Среди тяжких испытаний и бедствий, обрушившихся на землю нашу за наши беззакония, величайшим и ужаснейшим является голод, захвативший обширное пространство с многомиллионным населением. Еще в августе 1921 г., когда стали доходить до Нас слухи об этом ужасающем бедствии, Мы, почитая долгом своим придти на помощь страждущим духовным чадам Нашим, обратились с посланиями к главам отдельных христианских Церквей (Православным Патриархам, Римскому Папе, Архиепископу Кентерберийскому и епископу Йоркскому) с призывом во имя христианской любви произвести сборы денег и продовольствия и выслать их за границу (умирающему от голода) населению Поволжья. Тогда же был основан Нами Всероссийский Церковный Комитет помощи голодающим, и во всех храмах и среди отдельных групп верующих начались сборы денег, предназначавшихся на оказание помощи голодающим. <…> После резких выпадов в правительственных газетах по отношению к духовным руководителям Церкви 10 (23) февраля ВЦИК для оказания помощи голодающим постановил изъять из храмов все драгоценные церковные вещи, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы. С точки зрения Церкви подобный акт является актом святотатства, и Мы священным Нашим долгом почли выяснить взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верных духовных чад Наших. Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжких обстоятельств, возможность пожертвования церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления. Мы призываем верующих чад Церкви и ныне к таковым пожертвованиям, лишь одного желая, чтобы эти пожертвования были откликом любящего сердца на нужды ближнего, лишь бы они действительно оказывали реальную помощь страждущим братьям нашим. Но Мы не можем одобрить изъятия из ­храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, священных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается Ею как святотатство — мирянин отлучением от Нее, священнослужители — извержением из сана (73-е правило Апостольское, 10-е правило Двукратного Вселенского Собора)[110].

Насильственное изъятие церковных ценностей привело к кровавому столкновению, которое произошло в городе Шуе Иваново-Вознесенской губернии. На события в Шуе отреагировал председатель СНК В. И. Ленин, написавший 19 марта 1922 г. членам Политбюро письмо, в котором призвал своих соратников дать «решающее сражение» «черносотенному духовенству во главе со своим вождем»:

Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым образом, чем мы можем обезпечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство, в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно немыслимы. Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и в несколько миллиардов) мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обезпечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обезпечил бы нам нейтрализирование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне. <…> Мы должны именно теперь дать самое решительное и безпощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. <…> Изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с безпощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу разстрелять, тем лучше[111].

В Петрограде митрополит Вениамин, стремясь избежать столкновений и конфликтов, согласился уступить ценности без насильственного изъятия, как вольную жертву. Об этом он сообщил в своем послании от 5 марта 1922 г.[112] Но достигнутое компромиссное решение было сорвано по вине властей, и 14 марта началось «силовое» изъятие церковных ценностей из петроградских храмов, сопровождавшееся столкновением с верующими. Митрополит Вениамин, понимая последствия таких действий, 13 марта подписал инструкцию, предписывающую духовенству, как вести себя при проверке храмовых описей и в случае изъятия священных предметов. В ней, в частности, говорилось:

Священные сосуды и освященные предметы священник, по церковным канонам и по распоряжению церковной власти, не может отдать посетителям. Если же они будут настойчиво требовать, то должен заявить: берите сами. В самом акте изъятия должно быть отмечено, что перечисленные церковные, священные предметы взяты были самими посетителями[113].

В Северной столице изъятие церковных ценностей прошло относительно спокойно, без пролития крови. Архимандрит Гурий поддержал позицию правящего архиерея и принял участие в бесконфликтной передаче ценностей из крестовой церкви. К тому времени деятельность православных братств, выражавшаяся в оказании значительной помощи голодающим, стала вызывать большое раздражение у большевистской власти. Чувствовалось приближение широкомасштабных гонений и репрессий, которые вскоре последовали. Переломным в истории Александро-Невского братства стал 1922 г. — над братством нависла угроза полного уничтожения. Только верность Христу и личное мужество членов братства позволили ему выстоять и продолжить свою деятельность[114].

Вскрытие мощей святого благоверного князя Александра Невского и изъятие серебряной раки в Свято-Троицком соборе было произведено 12 мая 1922 г. Вскрытие осуществлялось священнослужителями в присутствии представителей советской власти, митрополита Вениамина и епископа Петергофского Николая (Ярушевича). Мощи были перенесены в алтарь собора, а раку перевезли в Эрмитаж[115].

Казалось, что запланированная властями кампания изъятия церковных ценностей прошла в соответствии с их планами и потому нет никакого повода для репрессий духовенства. Но организованная со стороны советской власти «церковная революция» породила раскол и смуту среди священнослужителей и верующих. Удар по Церкви был нанесен изнутри. На заседании Политбюро ЦК РКП(б) 22 марта 1922 г. обсуждалась докладная записка высокопоставленных сотрудников ГПУ И. С. Уншлихта и Т. П. Самсонова, которые предлагали немедленно арестовать Патриарха Тихона и членов Священного Синода, допустив проведение Собора с целью выбора нового Патриарха и смены состава органов Церковного Управления. Эту идею чекистам подали некоторые местные архиереи, оппозиционные Синоду и не имевшие возможностей выступить против Высшего Управления по каноническим причинам. Идеи Ленина и предложения сотрудников ГПУ были учтены Троцким при разработке первостепенных задач религиозной политики советского государства. До конца марта 1922 г. им был разработан стратегический план борьбы с Церковью, который помимо расправы над неугодными священнослужителями предусматривал организацию церковного раскола, выборы на Поместном Соборе иерархии, лояльной советской власти, и последующее разложение церковного общества, ослабленного «обновлением». Предложения Троцкого были утверждены членами Политбюро ЦК РКП(б) 30 марта 1922 г. Для реализации этого плана были выбраны представители московского духовенства в лице заштатного епископа Антонина (Грановского), а также священников Борисова, Калиновского и Николостанского. Церковных «революционеров» хотели использовать для открытого выступления против Патриарха Тихона как приносящего вред государству и «прогрессивному» духовенству, и власти пообещали им поддержку. Была поставлена задача — образовать в среде православного духовенства группу лояльных лиц, способных взять на себя инициативу установления «правильных» церковно-государственных отношений. При этом был определен конкретный критерий лояльности — разрыв с контрреволюционными элементами с одновременным требованием извержения их из Церкви. Помимо защиты от прещений со стороны церковной иерархии власти обещали церковным «революционерам» награду в виде свободы в реализации «прогрессивных» идей, доступа к печати, поддержки советских организаций и возможности проведения публичных диспутов о задачах Церкви[116].

Начались аресты, с помощью которых власть устранила от управления высших иерархов Церкви и ближайшее окружение Патриарха. Были опечатаны помещения Троицкого подворья, где находились органы Высшего Церковного Управления. Московский Ревтрибунал 8 мая 1922 г. приговорил к расстрелу 11 человек, обвиненных в оказании сопротивления при изъятии церковных ценностей в Москве. 9 мая 1922 г. Патриарха Тихона вызвали в ГПУ, где ему объявили о привлечении к судебной ответственности. В этот же день в Москву для установления более тесных контактов с московской оппозицией прибыла группа петроградского духовенства: протоиерей Александр Введенский, священники Владимир Красницкий (лично знакомый самому Ленину)[117] и Евгений Белков, а также псаломщик Стефан Стадник. В Москве к ним присоединились саратовские протоиереи Николай Русанов и Сергий Ледовский. После консультаций с ГПУ вечером 12 мая петроградские делегаты были допущены к Патриарху Тихону, находившемуся под домашним арестом на Троицком подворье. Они сделали Первосвятителю следующее предложение: учитывая его арест и желание правительства видеть во главе Церковного Управления лояльного власти иерарха, назначить своим заместителем епископа Антонина (Грановского). В случае согласия Патриарха петроградские священники пообещали сделать все возможное для помилования осужденных на смертную казнь. Патриарх Тихон решительно отверг кандидатуру епископа Антонина и согласился уведомить правительство о назначении своим заместителем одного из двух определенных (еще в конце 1920 г.) архиереев — митрополитов Вениамина (Казанского) и Агафангела (Преображенского)[118].

Кандидатура митрополита Вениамина была отвергнута председателем ВЦИК М. И. Калининым. На второй встрече 16 мая 1922 г. заговорщики сообщили Патриарху Тихону о согласии с кандидатурой митрополита Агафангела, и 17 мая Красницкий выехал в Ярославль на переговоры с архиереем. В центральной прессе начали появляться сообщения о событиях, произошедших на Троицком подворье. Разговоры обновленцев с Патриархом Тихоном о возможных заместителях были представлены как требование полного устранения Святейшего от церковного управления до соборного решения. Патриаршее решение было выставлено как «отречение» от «церковного управления», «сана», «патриаршества» с одновременным «уходом на покой». Заговорщики заявили прессе: «Церковь оставить без управляющего органа невозможно, и, очевидно, нашей инициативной группе придется временно взять на себя управление церковными делами»[119]. Таким образом после неудачной попытки навязать Патриарху Тихону нужного им заместителя церковные «революционеры» пытались представить себя как полномочных посредников в вопросе передачи церковного управления. 18 мая Введенский, Белков и Калиновский в третий раз явились на Троицкое подворье, подав Патриарху Тихону прошение о благословении начать работу Патриаршей канцелярии в связи с полученным разрешением властей. В надежде на соответствующую резолюцию Патриарха самочинники пытались обеспечить видимость канонической законности своему «управляющему органу» в предсоборный период. Но их ожидания не оправдались: своей резолюцией Патриарх Тихон уполномочил священников Введенского, Белкова и Калиновского лишь на временную приемку в целях дальнейшей передачи дел Синода митрополиту Агафангелу (Преображенскому). Не получив никаких управленческих полномочий, заговорщики решились на изготовление подложных копий своего прошения, в которых вместо канцелярии упоминалось Высшее Церковное Управление. Вечером 18 мая состоялось первое собрание неканонического ВЦУ, созданного обновленцами. 19 мая Патриарх Тихон переехал в Донской монастырь, а 20 мая на Троицкое подворье прибыли члены обновленческой организации. Газеты сообщили о передаче власти Патриархом Тихоном созданному ВЦУ на основании «соглашения» от 18 мая 1922 г.[120]

Организовав так называемую «Живую церковь», обновленцы решили готовить «Поместный собор» для закрепления церковной реформы. С этого момента группа церковных отступников, навязанная верующим в качестве «высшей власти» богоборческим режимом, стала главным орудием гонения на Церковь. Их задачами были раскол Церкви изнутри, борьба с «церковной контрреволюцией», уничтожение неугодного духовенства, а методами стали постоянные доносы на своих собратьев и предательство в угоду советской власти.

Но на пути живоцерковников, объявивших о «преемственности» в деле управления Русской Православной Церковью, встали митрополиты Вениамин (Казанский) и Агафангел (Преображенский). 26 мая в Александро-Невскую лавру явился уполномоченный ВЦУ протоиерей А. Введенский и попытался склонить на свою сторону митрополита Вениамина. Петроградский архиерей не стал вступать с ним в переговоры, но сказал, что не позволит священникам своей епархии учинять «самочинных сборищ» и что Введенский, Красницкий и Белков подлежат отлучению от церковного общения впредь до раскаяния. Обновленцы не изъявили желания принести покаяние в антиканонических действиях, и 28 мая митрополит Вениамин в Николо-Богоявленском соборе зачитал постановление, которым они отлучались от церковного общения:

Тревожно бьются сердца православных. Волнуются умы их. Сообщения об отречении Святейшего Патриарха Тихона, об образовании нового высшего церковного управления, об устранении от управления епархией Петроградского Митрополита и т. п. вызывают великое смущение. Вместе с вами, возлюбленная паства, переживаю сердечные тревоги, со скорбью наблюдаю волнение умов и великое смущение верующих. Чувствую вашу чрезвычайную потребность слышать слово своего архипастыря по поводу всего переживаемого церковью. Иду навстречу этой потребности. От Святейшего Патриарха никакого сообщения об его отречении и учреждении нового высшего церковного управления до сего времени мною не получено. Поэтому во всех храмах епархии по-прежнему должно возноситься его имя. По учению церкви епархии, почему-либо лишенные возможности получать распоряжения от своего патриарха, управляются своими епископами, пребывающими в духовном единении с патриархом. Епархиальный епископ есть глава епархии. Верующие должны быть послушны своему епархиальному епископу и пребывать в единении с ним. Кто не с епископом, тот и не в Церкви, учит Муж Апостольский, Св[ятой] Игнатий Богоносец. Епископом Петроградским является Митрополит Петроградский. Пребывайте в послушании ему, в единении с ним, и вы будете в церкви. К великому прискорбию, в Петроградской церкви это единение нарушено. Петроградские священники: Протоиерей Александр Введенский, священник Владимир Красницкий и священник Евгений Белков без воли своего Митрополита, отправившись в Москву, приняли там на себя высшее управление церковью, и один из них, Протоиерей Введенский, по возвращении из Москвы объявляет об этом всем, не предъявляя на это надлежащего удостоверения Святейшего Патриарха. Этим самым, по церковным правилам (13 правило Двукр[атного] Соб[ора]; 1 прав. Вас[илия] Велик[ого]), они сами ставят себя в положение отпавших от общения со Св[ятой] Церковью, доколе не принесут покаяния пред своим епископом. Таковому же отлучению от церкви подлежат и все присоединяющиеся к ним. О сем, поставляя в известность Протоиерея А. Введенского, священника В. Красницкого и священника Е. Белкова, чтобы они покаялись, и мою возлюбленную паству, чтобы никто из нее не присоединялся к ним и чрез это не отпал бы от общения со Св[ятой] Церковью и не лишил себя ее благодатных даров. Молю Пастыреначальника нашего, Господа Иисуса Христа, да будете все едины с вашим архипастырем, чтобы никто из вас не погиб. Слушайте своего епископа по слову Господа… и Бог любви и мира да будет с вами[121].

В ответ на эти действия ВЦУ 30 мая «отстранило» митрополита Вениамина от управления Петроградской епархией. В печати началась его травля, обновленцы именовали митрополита врагом народа, обвиняли в отказе жертвовать церковные ценности на нужды голодающих. Митрополит Вениамин был помещен под домашний арест. Введенский и Бакаев[122] требовали от правящего архиерея снять наложенное прещение, но тот был непреклонен[123].

В связи с этим представляет интерес перехваченное ГПУ письмо-донос одного из служащих лавры, направленное протоиерею А. Введенскому. В частности, в этом письме анонимный автор рекомендовал в целях благополучного приезда нового «владыки» (обновленческого) арестовать ряд женщин, так как все они — «интеллигентные кликуши, которые развращают темные массы около церквей». Далее автор акцентировал внимание Введенского на следующем:

Затем обратите особое внимание на Братство Лавры. Закройте его поскорей. Имейте в виду, что Ваше отлучение составлено Иннокентием Тихоновым и по его настоянию послано, вопреки мольбам епископов Алексия и Николая к митрополиту не делать этого. О[тец] Иннокентий вернулся из Ладоги и всю ночь просидел у митрополита, составляя эту грамоту. Вообще все дела митрополита решались: Иннокентий, Гурий, Лев, Парийский, Н. М. Егоров пр[о]ф., Аксенов и более видные братчицы[124].

Послание митрополита Вениамина, в котором он объявил петроградских церковных «революционеров» безблагодатными, стало первым и важнейшим документом, определяющим отношение Церкви к обновленцам. В нем петроградский архиерей недвусмысленно указал и срок своего прещения: «доколе не принесут покаяния перед своим епископом». И несомненно, к этому документу непосредственное отношение имело окружение митрополита Вениамина, в которое входили епископ Иннокентий и братья Егоровы, — все вместе они заняли единую позицию по отношению к обновленческому расколу.

Во временное управление Петроградской епархией 30 мая вступил ее первый викарий — епископ Ямбургский Алексий (Симанский). Введенский пытался воздействовать на викариев с целью отменить наложенное на обновленцев отлучение. От собравшихся 1 июня в Александро-Невской лавре викарных епископов Ямбургского Алексия, Кронштадтского Венедикта (Плотникова), Петергофского Николая (Ярушевича) и Ладожского Иннокентия (Тихонова) Введенский ультимативно потребовал снятия наложенного митрополитом Вениамином отлучения, однако те отказались это сделать. Ход совещания и его результаты описал в своих воспоминаниях протоиерей Михаил Чельцов:

Викарии вполне резонно отказываются, ссылаясь на общецерковные правила, дозволяющие снятие запрещения только лицу епископскому, положившему его; митр[ополит] Вениамин был жив, не в тюрьме, к нему свободно ходил Введенский, а поэтому и снять запрещение мог только Вениамин и не имеют никакого права викарии. Введенский требует, Бакаев настаивает и грозит, викарии не сдаются. Не один час толковали. Алексий сдавался на разрешение и склонял к этому прочих викариев. Николай все время молчал. Венедикт сильно, но тактично не соглашался, а Иннокентий резко и категорично отказывал. В конце собрания даже и Николай сказал, что не согласен дать разрешение на священнодействие Введенскому. С этим концом все разошлись по домам. А наутро, к своему ужасу и удивлению, читают в газетах о снятии запрещения с прот[оиерея] Введенского еп[ископом] Алексием»[125].

Этим поступком, по словам протоиерея Михаила, было поражено и возмущено все петроградское духовенство. В то же время, по сведениям А. Краснова-Левитина, епископ Алексий был вызван в ГПУ, где ему предъявили ультиматум: если трое отлученных священников не будут восстановлены в своих правах, митрополит Вениамин будет расстрелян. Попросив неделю на размышление, епископ Алексий все это время проводил совещания в Епархиальном совете. Мнения разделились, но в итоге победила точка зрения, что необходимо идти на все ради спасения своего архипастыря. Краснов-Левитин описал сложившуюся ситуацию:

Через несколько дней епископ Алексий информировал близких ему людей о том, что им принято решение восстановить в общении с церковью отлученных — А. И. Введенского и его товарищей. При этом родной отец епископа Алексия В. А. Симанский сказал своему сыну: «Ты, Алексий, должен заручиться официальным документом за подписью членов Епархиального совета». Однако епископ отверг этот совет, заявив, что требовать документ означало бы демонстрировать недоверие к духовным лицам. В результате епископ Алексий составил соответствующее послание к петроградской пастве… Когда епископ узнал, что митрополит Вениамин все же приговорен к расстрелу, он разрыдался, как ребенок[126].

Сам епископ Алексий в письме митрополиту Арсению (Стадницкому) сообщал: «Чрезвычайное решение по снятии отлучения с Пр[отоиерея] Введенского явилось неизбежным. Б[ыть] может, этим охранится безопасность тех многочисленных несчастных, которые стоят у раскрытых могил»[127].

Это событие спустя много лет отразил в своих воспоминаниях митрополит Питирим (Нечаев):

Я застал только уже самый закат обновленчества. Кончилось же оно со смертью Введенского. Как-то он пришел на прием к Патриарху, но тот его не принял. Оскорбленный Введенский заявил: «Вы меня позовете, но ноги моей больше здесь не будет!!!» В тот же день его разбил паралич, вскоре он и умер. Для Патриарха же было очень тяжело воспоминание о том, как в 20-е годы его вынудили принять Введенского в общение, обещая за это сохранить жизнь митрополиту Вениамину. Об этой истории многие знали, но никогда не говорили; Патриарха же это жгло до самой смерти[128].

Митрополит Вениамин, отказавшийся выполнить требование Введенского и Бакаева, был арестован Петроградским ГПУ в ночь с 1 на 2 июня 1922 г. Об обстоятельствах ареста свидетельствует письмо иеромонаха Льва (Егорова):

В ночь с четв[ерга] на пятн[ицу]… Вл[адыка] Митр[ополит] был арестован. Обыск длился с 12–4. По дороге я принял благословение. «Прощайте!» — сказал он тихо. Посадили в автомобиль и увезли на Шпалерную[129]. Через ½ часа начался обыск у Вл[адыки] Иннокентия и о. Гурия. Их и 3-х сестер из Акад[емии] увезли на Гороховую[130]. За мной приходили в две следующие ночи. Вл[адыка] Митр[ополит] обвиняется в написании и распространении первого своего обращения к пастве, что он «возбуждал бурж[уазные] элем[енты] против распоряжений советск[ого] раб[оче]-кр[естьянского] правительства», и результатом чего явились кровавые расправы с помголистами. На допросе и на суде Вл[адыка] Митр[ополит] всю «вину» берет на себя[131].

Следом за митрополитом Вениамином были арестованы викарные епископы Венедикт, Николай и Иннокентий, заведующий митрополичьей канцелярией протоиерей Михаил Чельцов и помощник секретаря митрополита Л. Н. Парийский. Арестованных разделили и поместили в разные тюрьмы Петрограда. Ожидалось, что власти пойдут на самые жесткие меры по отношению к обвиняемым в сопротивлении изъятию церковных ценностей. Введенский и Бакаев угрожали митрополиту Вениамину судебным процессом с вынесением смертного приговора. К тому же чуть ранее Политбюро РКП(б) утвердило шесть смертных приговоров из одиннадцати, вынесенных на подобном церковном процессе в Москве. Возможно, что петроградские власти дали епископу Алексию обещание сохранить жизнь митрополиту Вениамину и освободить других заключенных в обмен на снятие отлучения с обновленцев. Епископ Николай (Ярушевич) был освобожден 3 июня под подписку о невыезде[132]. В помещении Богословского института 5 июня под председательством епископа Алексия состоялось собрание духовенства Петроградской епархии, на котором присутствующие более 150 священников приняли резолюцию:

Просить Советскую Власть об освобождении — на поруки всего духовенства г. Петрограда — Митрополита Вениамина как совершенно непричастного, по нашему глубокому убеждению, к контрреволюционным выступлениям и действиям каких-либо политических партий[133].

Но обновленцы с помощью лжесвидетельств и доносов использовали обвинение в контрреволюционности, чтобы убрать со своего пути священноначалие и верное своей законной власти духовенство. В Петрограде прошел судебный процесс над 86 священнослужителями и мирянами, которых обвинили в надуманной организации сопротивления изъятию церковных ценностей. Репрессии обрушились на руководителей и активистов петроградских братств. Осведомитель ГПУ донес, что в городе идет агитация против «прогрессивного духовенства», которой якобы руководят архимандрит Гурий и иеромонах Лев, а во главе братства стоит епископ Иннокентий. И буквально через несколько часов после ареста митрополита Вениамина вместе с епископом Иннокентием ГПУ арестовало архимандрита Гурия и нескольких братчиц. Остальных стали подвергать усиленным допросам, чтобы сфабриковать отдельное дело православных братств. 16 июня арестовали иеромонаха Льва[134].

Главной причиной арестов членов петроградских братств было стремление властей, заинтересованных в углублении кризиса в Церкви, поставить во главе Петроградской епархии обновленцев и расправиться с их противниками. 24 июня из Москвы прибыл В. Красницкий, который в ультимативной ­форме потребовал от епископа Алексия признать ВЦУ и вступить в обязанности председателя планируемого обновленческого Петроградского епархиального управления (ПЕУ). Епископ Алексий подал в ВЦУ заявление о сложении с себя полномочий по управлению Петроградской епархией и уехал в Псков. Тем временем 26 июня 1922 г. без пострижения в монашество был рукоположен во «архиепископа Петроградского и Гдовского» протоиерей Николай Соболев, настоятель Введенской церкви на Петроградской стороне. 28 июня было образовано обновленческое Петроградское епархиальное управление, в этот же день состоялось собрание благочинных Петрограда, на котором большинством голосов были признаны лозунги «Живой церкви»: женатый епископат, пресвитерское церковное управление под председательством епископа и др. 1 июля ВЦУ официально освободило от управления Петроградской епархией епископа Алексия. Епископ Лужский Артемий (Ильинский) признал обновленцев. Епископ Иннокентий (Тихонов) находился в заключении. В Петрограде на свободе оставался единственный законный архиерей — епископ Петергофский Николай (Ярушевич).

Еще 17 июня, согласно резолюции епископа Алексия, преосвященный Николай вступил в полноправное управление Александро-Невской лаврой. Духовный центр епархии не мог остаться без внимания обновленцев. Епископ Николай понимал, что открытое противостояние обновленцам будет грозить закрытием лавры. Поэтому он предоставил бессрочные отпуска и содействовал переходу в другие храмы насельникам, не желавшим оставаться в обители под обновленческим руководством[135]. Сам наместник лавры, не желая сотрудничать с обновленцами, ссылаясь на болезнь, оставил управление обителью. Исполнять обязанности наместника стал архимандрит Иоасаф (Журманов), полагавший, что ради сохранения монастыря можно пойти на компромисс — признать обновленческое Епархиальное управление и прекратить поминовение Патриарха за богослужением. 14 сентября 1922 г. ПЕУ официально назначило архимандрита Иоасафа настоятелем Александро-Невской лавры. В октябре из монастыря были окончательно изъяты мощи святого благоверного князя Александра Невского[136].

Тяжелым ударом по жизни Петроградской епархии стал процесс над митрополитом Вениамином (Казанским). 5 июля 1922 г. губернский революционный трибунал установил:

Казанский (он же митрополит Петроградский Вениамин) совместно с Правлением приходов православной русской церкви в лице его активной группы — председателя Правления Новицкого, членов: Ковшарова, Елачича, Чукова, Богоявленского, Огнева, Шеина, Плотникова, Чельцова, Бычкова и Петровского — в контакте директив, исходящих от патриарха Тихона, явно контрреволюционного содержания, направленных против существования рабоче-крестьянской власти, поставили себе целью как проведение этих директив, так и распространение идей, направленных против выполнения Советской властью декрета от 23 февраля с. г. об изъятии церковных ценностей с целью вызвать народные ­волнения в осуществлении единого фронта с международной буржуазией против Советской власти[137].

Следствие обвинило Патриарха Тихона и митрополита Вениамина в том, что они «с другими князьями церкви» «вели контрреволюционную деятельность на территории Российской Республики» и, «следуя зарубежным директивам, вступили на путь борьбы с Советской властью». Также их обвинили в организации сопротивления изъятию ценностей, которое привело «к пролитию крови и смерти рабочих, крестьян и красноармейцев» в Шуе, Иваново-Вознесенске, Смоленске, Москве, Петрограде и других местах. Трибунал постановил:

На основании вышеизложенного упомянутую активную группу в лице Казанского, Новицкого, Ковшарова, Елачича, Чукова, Плотникова, Богоявленского, Огнева, Шеина, Чельцова М. — подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять[138].

19 июля ВЦУ обратилось во ВЦИК с прошением «приостановить исполнение приговора над осужденными <…> для своего суда над означенными лицами в церковной инстанции». Принятое постановление ВЦУ (опубликованное без даты и подписей) гласило:

Бывшего петроградского митрополита Вениамина (Казанского), изобличенного в измене своему архипастырскому долгу — в том, что авторитетом своего архи­ерейского сана участвовал во враждебных действиях, направленных против умирающего от голода народа, и своими воззваниями волновал пасомых, доверявших его архиерейскому слову, отчего создавались мятежи и уличные столкновения, и, пользуясь своим иерархическим положением, фальсифицируя канонические правила Церкви, требовал действий, нарушающих христианский долг помощи умирающим от голода, и тем привел к осуждению и тюремному заключению целый ряд подчиненных ему священнослужителей и мирян, лишить священного сана и монашества[139].

Пятерым осужденным позднее казнь заменили на 5 лет лишения свободы, в их числе оказался ректор Богословского института — протоиерей Николай Чуков, отправленный отбывать срок в одну из петроградских тюрем. Митрополиту Вениамину и еще троим осужденным — архимандриту Сергию (Шеину), И. М. Ковшарову, Ю. П. Новицкому — смертный приговор оставили в силе.

От вынесения приговора до его исполнения митрополит Вениамин провел 37 дней в одиночной камере ДПЗ на Шпалерной, в полной изоляции — «смертникам» не полагалось ни свиданий, ни прогулок. В такой ситуации митрополит Вениамин мог целиком отдаваться молитве «до кровавого пота». О такого рода молитве писал протоиерей Михаил Чельцов:

О том, насколько сильно подействовала на надзирателя молитва митрополита Вениамина, свидетельствует такого рода донесение со Шпалерной на Гороховую, что нам передавали официально осведомленные о сем лица: «Митрополит ­молится по четырнадцати часов в сутки и производит на надзирателей самое тяжелое впечатление, почему они отказываются от несения ими их обязанностей в отношении к нему». Не этим ли приходится объяснить то, что за последние две недели были у нас частые перемены в надзирателях?[140]

В своем предсмертном письме, адресованном благочинному протоиерею Петру Ивановскому, митрополит Вениамин писал:

Дорогой Отец Петр. Благодать Господа Нашего Иисуса Христа, любы Бога Отца и причастие Св[ятаго] Духа да будет с Вами, паствой Вашей и семьей Вашей. В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых и восхищался их героизмом, их святым воодушевлением. Жалел своею душою, что времена не те и не приходится переживать, что они переживали. Времена переменились. Открывается возможность терпеть ради Христа от своих и чужих. Трудно, тяжело страдать, но по мере наших страданий избыточествует и утешение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, границу и всецело предаться воле Божией. Когда это совершится, тогда человек, избыточествуя утешением, не чувствует самых тяжелых страданий. Полный среди страданий радости и внутреннего покоя, он других влечет на страдания, чтобы приложить то состояние, в каком находится счастливый страдалец. Об этом я раньше говорил другим, но мои страдания не достигали полной меры. Теперь, кажется, пришлось пережить почти все: тюрьму, суд, общественное заплевание, обречение и требование этой смерти под якобы народные аплодисменты, людскую самую черную неблагодарность, продажность, непостоянство и т. п. Беспокойство и ответственность за судьбу других людей и даже самую Церковь. Страдания достигали своего апогея, но увеличивалось и утешение. Я радостен и покоен, как всегда. Христос наша жизнь, свет и покой. С Ним всегда хорошо. За судьбу Церкви Божией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее иметь нам, пастырям. Забыть свою самонадеянность, ум, ученость и т. п. и дать место благодати Божией. Странны рассуждения некоторых, может быть и выдающихся пастырей (разумею Платонова): надо хранить живые силы, т. е. их, и ради этого поступаться всем. Тогда Христос на что? Не Платоновы, Чепурины, Вениамины и т. п. спасают Церковь, а Христос. Та точка, на которую пытаются они встать, погибель для Церкви. Это шкурничество. Надо себя не жалеть ради Церкви, а не Церковью жертвовать ради себя. Теперь время суда. Люди ради политических убеждений жертвуют всем. Посмотрите, как держат себя эс-эры: Гоц и т. п. Нам ли, христианам, да еще иереям, не проявить подобного мужества даже до смерти, если есть сколько-нибудь веры во Христа, в жизнь будущего века. Трудно давать советы другим. Благочинным надо меньше решать, да еще такие кардинальные вопросы. Они не могут отвечать за других. Нужно больше заключиться в пределы своей малой приходской церкви и быть в духовном единении с благодатными епископами. Нового поставления таковыми признать не могу. Вам, дорогой отец Петр, Ваша пастырская совесть подскажет, что нужно делать. Конечно, Вам оставаться в настоящее время должностным, официальным лицом, благочинным едва ли возможно. Вы должны быть таковым руководителем без официального положения. Храни Вас, семью и паству Вашу Господь. Благословение духовенству Вашего округа. Пишу то, что на душе. Мысль моя несколько связана переживаемыми мною и моими соучастниками тревожными днями. Поэтому не могу распространяться относительно других дел. Митроп[олит] Вениамин. Благодарю за память и Ваши присылки. Ради Вас утешаю других. Прошу уничтожить[141].

Митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (Шеин), И. М. Ковшаров и Ю. П. Новицкий были тайно расстреляны в ночь с 12 на 13 августа 1922 г. на Пороховых, в районе Ржевского полигона. Перед казнью их обрили и одели в лохмотья, чтобы в них нельзя было узнать духовных лиц[142].

Епископ Иннокентий позднее (находясь в ссылке в Кара-Кале в 1924 — начале 1925 г.) в одном из писем уподобил суд над митрополитом Вениамином тому суду, которым был судим Господь Иисус Христос. Приведя из службы утрени Великого Пятка слова стихиры «уже омакается трость изречения, от судей неправедных, Иисус судим бывает, и осуждается на крест», епископ Иннокентий затем спросил в письме:

Знаешь, что это значит, какая это трость? Трость, которой в древности писали. Мы бы сказали теперь вместо этих слов: «Уже омакается перо приговора». Не правда ли, как ярко выразился песнописец. Так и встает пред нами картина беззаконного суда. Слушали и постановили. И пишется неправое решение[143].

В другом письме (от 21 декабря 1922 г.), из Архангельска, епископ Иннокентий охарактеризовал «отца духовного» петроградской паствы:

Вот передо мною портрет Архипастыря, по воле которого и от благодатной полноты которого я воспринял власть и благодать Архиерейства. Тихий-тихий, кроткий, но величественный в сознании кроткой, но необъятно могущественной власти своей, стоит Святитель Божий, опершись на посох, и смотрит через очки на меня… Где-то он теперь? Что с ним? Ведь мы не знаем, как и молиться за него. Вот, друзья мои, новый подвигоположник, страдалец до Голгофы. Вот где учиться, где почерпать силы на христианский подвиг. Его молитвами да сохранит вас всех Господь в благодатном общении с Своею Церковью[144].

Епископ Иннокентий не знал, «как и молиться за него», по той причине, что руководство Петрограда, опасаясь массовых возмущений, не решилось официально объявить о расстреле. Пришедшим к воротам тюрьмы верующим сказали, что «гражданин Казанский, гражданин Шеин, профессора Ковшаров и Новицкий потребованы и отправлены в Москву»[145].

К концу лета 1922 г. казалось, что победа обновленцев при полной поддержке властей стала безоговорочной — по всей стране более половины епархиальных архиереев признали ВЦУ. В Петрограде праздновало победу ПЕУ. Многие пастыри и миряне были введены в заблуждение обновленцами, утверждавшими, будто они опираются на волю Патриарха Тихона, и обещавшими созвать Поместный Собор для решения недоуменных вопросов церковной жизни. Но в то же время все чаще стали раздаваться голоса священнослужителей и мирян, требовавших отказа от «реформ» и восстановления законной церковной власти. В Петрограде эти настроения послужили причиной возникновения движения за чистоту Православия и привели к возникновению ­широкого народного движения — петроградской автокефалии. Каноническим обоснованием послужили постановления Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 20 ноября 1920 г. о возможности создания временных церковных автономий, послание митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина (Казанского) от 27 мая 1922 г. об управлении епархией епископом, пребывающим в духовном единении с Патриархом, в случае невозможности связи с последним и послание заместителя Патриарха митрополита Ярославского Агафангела (Преображенского) от 18 июня 1922 г. к архипастырям и всем чадам Церкви. В послании митрополита Агафангела власть и деяния обновленцев объявлялись незаконными, а епархиальным архиереям, лишенным высшего церковного руководства, предписывалось управлять епархиями самостоятельно впредь до восстановления высшей церковной власти[146].

Группа духовенства и мирян Петроградской епархии во главе с епископами Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем) 26 августа 1922 г. подала в Петроградский губисполком заявление с просьбой о регистрации образованного ввиду отсутствия канонического церковного центра автокефалического (независимого) религиозного объединения. Губисполком отмалчивался полтора месяца, при этом власти пытались с помощью репрессий покончить с новым набиравшем силу движением. По обвинению в контрреволюционной деятельности 21 октября 1922 г. в Петрограде арестовали епископа Ямбургского Алексия (Симанского) и подвергли административной высылке в Казахстан на три года[147]. Арестовали и группу священников-автокефалистов, которых также сослали на три года в Среднюю Азию.

С ареста епископа Алексия движение автокефалии единолично возглавил епископ Петергофский Николай. 18 октября 1922 г. губисполком официально отказал в регистрации автокефалии. Но популярность движения продолжала расти — за два месяца энергичных действий петергофского епископа и верного Патриаршей Церкви духовенства число приходов, не признавших ПЕУ, достигло 65. Возросло число клириков, желавших присоединиться к автокефалии. Принимая возвращавшихся из раскола священнослужителей, епископ Николай не требовал обязательного покаяния, считая достаточным простого заявления и сослужения с собою. Терявшим популярность обновленцам необходимо было нейтрализовать главу движения автокефалии, и для этого они прибегли к испытанному методу политического доноса, обвинив своих противников в контрреволюционной агитации. Первым в их списке, поданном в Петроградский отдел ГПУ, числился епископ Николай. В начале 1923 г. в ГПУ поступили новые донесения от секретных осведомителей на главу автокефалии. 9 февраля 1923 г. епископ Николай был арестован вместе со «сподвижниками». Обвинительного материала для публичного процесса над руководителями петроградской автокефалии было явно недостаточно, поэтому власти решили ограничиться ссылкой без суда на три года лиц, присутствие которых в регионе могло считаться опасным с точки зрения защиты «революционного ­общественного ­порядка». 30 марта 1923 г. комиссия НКВД по административным высылкам постановила выслать епископа Николая на три года в Автономную область Коми (Зырян). После его ареста петроградская автокефалия стала распадаться под сильнейшим давлением обновленцев и властей[148]. Историки А. Краснов-Левитин и В. Шавров писали о сложившейся ситуации: «Лишенные руководителей, не имея четкой и ясной платформы, испытывая нажим со стороны властей, автокефалисты вынуждены были отдать обновленцам почти все свои храмы»[149]. Только около десятка храмов не признали обновленческую власть.

В связи с арестом епископа Николая (Ярушевича) представляет интерес его письмо, написанное обновленческому протоиерею А. И. Введенскому из Бутырской тюрьмы 2 мая 1923 г.:

Дорогой и глубокочтимый о. Александр Иванович. В торжественные, радостные дни открытия долгожданного Собора <...> примите, дорогой о. Александр, эти строки, напоенные любовью к Вам. Я нахожусь в Бутырской тюрьме, приговорен к высылке в Зырянский край. Я горячо-горячо прошу Вас, я умоляю Вас, — возьмите меня на поруки! Возьмите, дорогой о. Александр, — во имя Христова Воскресения, во имя радости открытия Собора, во имя нашей дружбы, моей неизменной глубокой любви к Вам и почитания, во имя наших давнишних общих устремлений и упований. Уже месяца 1½ пишу и в ГПУ, и во ВЦУ; перед Пасхой писал обширно и Вам, дорогой о. Александр. Я мог отсюда послать только официальным порядком и беспокоюсь, что мои послания не дошли. Я писал и опять повторяю исповедание своей души, — что я давно уже безоговорочно подчиняюсь ВЦУ, безоговорочно сыновне подчиняюсь новому петроградскому митрополиту, радостно жду Собора как открывающего новую эру в жизни Церкви и приемлю сыновне и обязуюсь проводить все постановления его, что я вместе со всеми честными сынами Церкви требую тягчайшего суда и лишения сана б[ывшего] патриарха Тихона за все его преступления. Я ни разу не был допрошен в Москве, хотя 5 или 6 раз умолял дать мне возможность высказаться и отдать все мои силы и знания на службу обновленной Церкви, — для окончательного освобождения ее от вековых пут и предрассудков, — и нашей великой Рабоче-Крестьянской Власти. В декабре–январе я уже окончательно хотел отказаться от своей мысли обновить — через себя — реакционное петроградское духовенство (я всегда оставался убежденным обновленцем). Арест остановил окончание моих переговоров с епископом Артемием. Со времени ареста я страдаю, ибо идейно ничего не имею общего с остальным арестованным петроградским духовенством и никогда уже не буду иметь с ними никакого идейного и церковного соприкосновения, если они не оставят своей реакционной дороги, на которой, Вы ведь это знаете, я органически не мог никогда стоять, особенно c 1917 года. Я обязуюсь работать в полном подчинении петроградскому митрополиту и епархиальному управлению и исключительно в стане церковного обновления. Я буду трудиться над окончательным искоренением реакционности и тихоновщины и за радость сочту работать с Вами в партийных рядах. Мучительно тяжелы перерывы бездействия, когда все люди с Вами, и так хочется работать для обновленной чистой Невесты [Христовой]. Умоляю Вас, — возьмите меня на поруки! Если были у меня ошибки, [то] простите и покройте своею любовью. Примите мое раскаяние и чистосердечное исповедание! С братской любовию целую и благословляю, ­дорогой о. Александр. Желаю полного торжества всех Ваших святых трудов. Ваш во Христе. Епископ Петергофский Николай[150].

Таким образом, петроградская автокефалия на поверку оказалась «домом на песке», а ее руководитель преосвященный Николай (Ярушевич) скатился до просьбы к Введенскому взять его «на поруки», отрекшись от Патриарха Тихона и своих единомышленников и выразив готовность безоговорочно подчиниться обновленческой власти.

Возвращаясь к вопросу обвинения руководителей и членов петроградских братств, следует отметить, что братства были для властей большим препятствием. И прежде всего в достижении поставленных целей им мешало Александро-Невское братство, имевшее большое влияние в Петрограде. Но доказать противодействие членов братств изъятию церковных ценностей ГПУ не удалось. 26 июля 1922 г. следователи составили обвинительное заключение в отношении тридцати двух человек с расплывчатым обвинением их в контрреволюционной деятельности. Организация Александро-Невского братства в годы Гражданской войны была объявлена «преступлением». Чтобы не возбудить недовольство народа после арестов, а тем более после расстрела митрополита Вениамина, власти пошли на относительно мягкие наказания членам и руководителям братств. Большинство арестованных братчиков освободили, кроме семи человек, в числе которых были епископ Иннокентий, архимандрит Гурий и иеромонах Лев. ГПУ передало их дело в трибунал, который сфабриковал еще одно обвинительное заключение. В итоге ГПУ 14 сентября 1922 г. приняло постановление выслать семерых обвиняемых из Петроградской губернии на два года «как политически неблагонадежных», в том числе епископа Иннокентия и архимандрита Гурия. Вынесенное решение нуждалось в утверждении со стороны центральных инстанций, для чего 4 января 1923 г. было составлено третье обвинительное заключение с обвинением арестованных в агитации против изъятия церковных ценностей и в организации шествия верующих в знак протеста против ареста митрополита Вениамина. В результате этих бездоказательных обвинений осудили только основателей Александро-Невского братства. Последствия репрессий оказались очень тяжелыми. Большинство братств прекратили свое существование, оставшиеся были вынуждены перейти на полуподпольные формы деятельности. После ареста епископа Иннокентия, архимандрита Гурия и иеромонаха Льва Александро-Невское братство возглавил молодой, но богословски образованный иеромонах Варлаам (Сацердотский). В результате захвата обновленцами власти в Петроградской епархии и Александро-Невской лавре братство было вынуждено уйти из крестовой церкви. Осенью 1922 г. в жизни братства произошло очень важно событие — были созданы две общины сестер в Петрограде и Петергофе[151].

Как отмечает историк А. Л. Беглов, общины, изначально созданные как подпольные, явили собой в 1920-х гг. новый тип нелегальных монастырей. Эти общины возникли благодаря естественному притяжению к их руководителям людей, стремившихся в духовной жизни, — в основном это были представители молодежи[152]. Целью было сохранение института монашества (в том числе посредством тайных монашеских постригов) в условиях массового закрытия существовавших ранее монастырей.

Первую общину образовали наиболее близкие к архимандриту Гурию его духовные дочери, которым он передал свое благословение на осуществление давно задуманного намерения. После этого Мария Карловна Шмидт[153], ее племянница Ольга Костецкая и освобожденные братчицы Вера Киселева и Евгения Миллер сняли для совместного проживания большую квартиру на Конной улице. Первоначально старшей сестрой общины была Мария Карловна, принявшая до этого монашеский постриг. Но в начале 1923 г. монахиня Мария была вынуждена оставить общину и Петроград[154], после чего старшей сестрой общины стала Ольга Костецкая, учившаяся в Богословском институте. В дальнейшем численность общины увеличилась до восьми-десяти человек за счет вступления активных членов Александро-Невского братства[155].

Правила, по которым жили сестры, были выработаны архимандритом Гурием и дополнены членами общины под руководством иеромонаха Варлаама. Составленные архимандритом Гурием незадолго до его ареста 1 июня 1922 г. первоначальные правила внутренней жизни общины были близки к монастырскому уставу. В частности, они предусматривали:

Общность имущества, общую кассу, общий стол, общую молитву, обязательное посещение церкви, обязательное воздержание от посещений кино и театров, воздержание от употребления мяса и спиртных напитков, строгое соблюдение постов, воздержание от общественной работы, которая направлена к разрушению религии[156].

Дополненные в дальнейшем правила сводились к положению, что община представляет собой единую христианскую семью с общей задачей «создания внутреннего монашеского состояния каждого члена и стремления к полной преданности Православной Церкви». Эти правила заключались в следующем: 1) ежедневное присутствие утром на общей молитве; 2) по возможности ежедневное посещение церкви; 3) чтение и обсуждение церковной литературы; 4) материальная помощь духовенству и обслуживание храма; 5) оказание материальной помощи высланному духовенству; 6) воздержание от участия в светских увеселительных мероприятиях; 7) воздержание от чтения светских антирелигиозных книг и деятельности, направленной против религии; 8) служение близким посредством оказания медицинской, моральной и материальной помощи; 9) занятия с детьми с изучением Закона Божьего. На допросе 6 марта 1932 г. А. С. Борисова отмечала:

Большинство проживающих в общине сестер, в том числе и я, считали монашество высшим идеалом христианского совершенства. Однако осуществить его могли, благодаря политике сов[етской] власти, направленной к ликвидации монашества, — лишь внутри себя[157].

По этой причине сестры не принимали монашеский постриг и продолжали работать в различных светских организациях. Тем не менее община на Конной улице стала первым, но в то же время достаточно успешным опытом осуществления намерений архимандрита Гурия создать полулегальные «монастыри в миру».

Вторая община сестер была создана при церкви Преподобного Серафима Саровского на подворье Серафимо-Дивеевского монастыря в Старом Петергофе. В июне 1922 г. настоятелем этого храма назначили насельника лавры, члена Александро-Невского братства иеромонаха Варсонофия (Веревкина). Первоначально община состояла из двух человек: старшей сестры Нины Сергеевны Яковлевой и Анастасии Сергеевны Заспеловой. В 1923–1924 гг., когда община получила возможность возделывать участок земли, число сестер увеличилось до пяти, в таком составе община оставалась до ее разгрома в 1932 г. Правила жизни петергофской общины были строже, чем на Конной улице: все сестры оставили прежние места работы, прислуживали в церкви и пели в хоре, занимались огородным хозяйством и кустарным промыслом (шили одеяла). Община носила строго монашеский характер, хотя сестры и не принимали постриг. Они должны были ежедневно посещать церковь, им запрещалось ходить в кино, театры, клубы, читать советскую литературу и участвовать в советской жизни. Устраивались общие трапезы и совместные чтения Евангелия, на которые приглашалась местная молодежь. Окормлявший общину иеромонах Варсонофий благословил каждую из сестер четками и монашеским пояском, но носить монашескую одежду не велел по причине того, что в советских условиях осуществить монашеский обет можно было только тайно. Обе общины все время своего существования продолжали оставаться составной частью Александро-Невского братства, которое в 1922–1924 гг. участвовало в борьбе с обновленчеством[158].

Архимандрит Гурий провел четыре месяца в тюрьме, после чего заболел сыпным тифом. Из-за болезни его поместили в тюремную больницу (на Переяславской ул., д. 1, обиходное название — «Больница доктора Гааза»), в которой он находился до 31 мая 1923 г. Дневник, который вел архимандрит Гурий в это время, приоткрывает завесу его духовной жизни, особенно ярко высвечивает его мысли и переживания в минуты страданий. В тюрьме ему пришло переосмысление заключения, открылся духовный смысл этих нелегких событий:

Чем больше сижу, тем яснее чувствую, что внутренняя свобода, освобождение духа от грехов, во много раз дороже освобождения из тюрьмы. Я теперь отчетливо вижу, что заключение дано мне для внутреннего очищения. Для того — и насильственный Затвор. Для того — и зависимость от других, и строгость обращения, и тревожная неизвестность будущего, и удаление от ч[елове]к, и малый вообще круг обращающихся лиц, и множество свободного времени, и возможность много читать... И горе мне, если выйду отсюда таким же, каким и вошел! В эту минуту мелькает мысль: «Еще сроку на покаяние»[159].

Архимандрит Гурий 28 июня 1922 г. отметил в дневнике, что, в отличие от воли, в тюремной обстановке «обучаешься терпению и благодушию»[160]. Он всегда пребывал в молитвенном общении с Богом, не оставлял Иисусову молитву в тяжелые жизненные моменты. 29 июня 1922 г. в дневнике была сделана следующая запись:

Господи, Ты видел, что мне нужно, и Ты дал. Душа сосредоточилась, поняла себя, подошла ближе и проще к Справедливому Богу. «Научи мя творити волю Твою». И Ты учишь. Потому что сам я не в силах был творить ее. Для этого понадобилась тюрьма. Других это ужасает, кажется бессмысленным, а я в тайниках своей души вижу, что это — самое полезное и нужное для меня, что об этом-то я и молился. Тлеет тело, возрождается дух. Придет к тебе уныние, берись скорей за четки. Иисусова молитва всесильна. Она душу перерождает! Иной раз нет сил терпеть эти стены, эти решетки, эти запоры, — хочется в безумстве биться, ломать... Делается отчаянно тоскливо, нестерпимо тяжело. Но... четки взял... и сотня перерождает. Становится легко, ясно, твердо. Хоть на смерть! Мне иногда кажется, что я только начинаю себя находить, только начинаю познавать Бога, познавать любовь к Нему, познавать покорность Его воле. До сих пор я ничего ясно не видел как будто... Но и сейчас больше верю в истину, чем осязаю Ее! Господи, во свете Твоем узрим свет! Просвети же меня, Господи, светом Правды Твоея...[161]

А 16 июля он записал в дневнике: «Часто жалею, что нет достаточно горячей молитвы. Той, которую мы теперь совершаем, я совершенно не удовлетворен. Небрежно, без подъема... Трудно...»[162] Помимо переосмысления молитвенных трудов архимандрит Гурий много размышлял на страницах дневника об уставном богослужении, чтении и пении, понимая, что местами необходима реформа. Нужен был и новый Типикон.

Общение с сокамерниками доставляло архимандриту Гурию различные ощущения. Находясь во Втором исправдоме (бывшая Пересыльная тюрьма на Константиноградской ул., д. 6, неподалеку от Александро-Невской лавры), 22 августа он отметил ценность того, что в камере его окружали «люди верующие, живущие вопросами веры». И хотя шум от разговоров мешал читать и сосредоточиться, все же преобладала радость от возможности постоянного общения с людьми. В сердце же ощущалась «постоянная любовь ко всем “сидящим” вместе» и не было никакого недовольства и раздражения. Когда же архимандрита Гурия поместили в тюремный лазарет, он писал, что «кругом чужие лица», которым чужды Бог, молитва, вдохновенное пение и служение ближнему. Их интересы были сосредоточены на собственной личности, пище, грубых шутках и женщинах[163].

В октябре 1922 г. архимандрит Гурий сообщил своим духовным чадам о разлучении с епископом Иннокентием и иеромонахом Львом, выразив надежду: «Будем верить, что в ноябре все трое встретимся в одном храме со всеми вами»[164]. Тем, кто увидит братских отцов, архимандрит Гурий просил передать им слова любви и заботы о них. Но этой встрече было не суждено состояться. В октябре 1922 г. епископа Иннокентия сослали в Архангельск, летом 1923 г. перевели в поселок Усть-Цильма на реке Печора[165]. Иеромонаха Льва в то же время отправили в ссылку в Оренбург, потом он отбывал срок в Западно-Казахстанской области[166]. Уже из ссылки епископ Иннокентий в своем Рождественском послании 1923 г. Александро-Невскому братству образно описал положение руководителей братства:

Знаю и то, что не полна будет радость Ваша, так как мыслями своими не отойдете Вы и в момент самой возвышенной радости от нас, в меру дарований своих и носимой нами благодати священства глаголавших Вам слово Божие. И от меня, в моем здесь удалении от сокровищ церковной поэзии и красот уставной службы. И от огненного отца Льва в его «Египте» и словом, и молчанием, и молитвой проповедующего. И от кроткого отца Гурия, который, кажется, горчайшую чашу испивает в своем ужасном «вертепе» и «яслях» тюремно-больничной жизни. Все, что я слышал и читал о его положении там, меня в тревожный ужас приводит. Надобно все меры принять, чтобы облегчить ему это положение[167].

В другом письме (от 22 марта 1923 г.) епископ Иннокентий сообщил:

Мне телеграфом, а затем письмом дали знать о болезни отца Гурия. Как много стоит ему пребывание в Петрограде и возможность общения с Вами. Да сохранит его Господь и скорее да воздвигнет со одра болезни и возвратит его Церкви Своей[168].

Пребывая в тюремной больнице доктора Гааза, архимандрит Гурий находился в переписке со своими духовными чадами. В письме, написанном после причастия в день Рождества Христова, 7 января 1923 г., он сообщил, что сердце его в этот праздничный день наполнено «тихой, немного грустной радостью и успокоением». И далее он размышлял:

Разбросала нас, ваших старших отцов, в разные края судьба по воле Божией… Одного — к белым медведям, другого — к верблюдам, третьего — к дикарям, и даже хуже — к людям без проблесков совести. Но мыслью мы трое — с Вами. Вместе мысленно стоим с Вами в храме, вместе молимся. <…> Желаю, чтобы ясно чувствовали Вы не ослабевшую и вечно развивающуюся духовную молитвенную связь с нами. Мы знаем Вечного Бога, мы верим в вечность[169].

В другом письме (конца 1922 г.) он отвечал на вопросы своих духовных чад по поводу своего отношения к ним:

Да, строг я был к Вам, и даже более, — суров. Почему так? Была ли суровость в отношении Вас внутри меня? Нет, наоборот, часто мне хотелось быть только добрым, ласковым отцом. Но вот — приходили Вы, и я чувствовал, что иначе относиться я не могу, я не должен был. <…> Бог меня будет судить, но мне казалось, что иногда жесткие тиски полезнее мягкой, ласкающей руки. Мне казалось, что для Вас такое отношение (которое не было для меня деланым, а само собою выходило) поможет Вам отсечь многое лишнее и приучит к простоте и реализму. А последнее очень ценно[170].

Этими словами архимандрит Гурий пояснил, что внешняя его суровость — это не исходящее от сердца, а необходимый метод воспитания. В Прощеное воскресенье 18 февраля 1923 г. он писал на волю:

Глубоко чувствую свою вину перед вами, творю мысленно пред каждым и каждой из вас земной поклон, моля о полном прощении и забвении моих прегрешений. Если кто-нибудь из вас виновен в чем-либо предо мною или чувствует себя связанным моей пастырской клятвой, я, по данной мне от Господа власти, прощаю таковых и разрешаю[171].

Архимандрит Гурий 8 апреля 1923 г. направил своим духовным чадам пасхальное обращение, в котором их поздравил и одновременно утешил:

Друзья мои, — «совершилось!» — это Христос сказал о победе добра над злом, правды — над ложью, любви над злобой. Начнется эта победа и в нас, и в нашей жизни — тогда и явится Христос Воскресший нам[172].

В мае 1923 г. он сообщал о последствиях болезни своему брату иеромонаху Льву:

Я уже поправился. Еще не уверенно пишет рука. С некоторым трудом иду по лестнице, ибо ноги «робеют». <…> Тиф давал себя знать в мучительной боли ног по преимуществу. Натирания облегчали самое большее на четверть часа. Но помню, однажды я горячо молился преп[одобному] Серафиму об облегчении, выпил воды из его источника, и сразу на целый час прошла боль, что было для меня большим облегчением и передышкой. Вся болезнь тянулась ровно месяц. Но пришлось еще пережить 1) сильную чесотку, 2) получить на самом крестце нечто вроде пролежня и в конце болезни 3) воспаление лимфатических желез гортани (что мешало глотать даже полужидкую пищу). Болезнь на Вербной окончилась. С первого дня Пасхи поднялась температура и лихорадка от маленького куска твороженой пасхи. Только в Фомино воскресение я смог стоя причаститься собственными руками... Но и сейчас руки пишут иногда не те буквы, какие нужны. Голова острижена. Борода снята... Утерял я всю «доброту зрака»[173].

Архимандрит Гурий в письме брату сетовал на то, что ему надоело в Петрограде. Еще во время его болезни начались «хлопоты» о его полном освобождении по состоянию здоровья, но петроградские власти отказали. По вопросу перемены места высылки необходимо было запрашивать Москву. Архиманд­рит Гурий решил отправиться в Архангельск и написал заявление о разрешении ехать за свой счет, без конвоира, а также просил предоставить несколько дней свободы для «ликвидации дел». И в этом же письме ответил на вопрос, почему он стремится уехать:

1) Надоело жить в притоне безработных воров, где слышится постоянно площадная брань и т. д. Почему-то мне кажется, что тут и армия спасения не подействовала бы. 2) «Самое главное», тяжело без богослужения. 3) Хочу воздуха, прогулок — словом, свободы. 4) Хочу церк[овного] труда в приходской обстановке. 5) Боюсь, как бы Вл[адыка] Ин[нокентий] не уехал дальше (до моего приезда). Сейчас он служит за Архангельского архиерея, который уехал в Новониколаевск. А ведь пришлют же женатого! Тогда Вл[адыка] Ин[нокентий] будет удален... Так я думаю, и таковы слухи. Почему-то называют Пинегу[174].

Под «женатым архиереем» имелся в виду обновленческий «епископ», которого могли возвести на Архангельскую кафедру. Судя по «прощальному» письму из тюремной больницы, 31 мая 1923 г. стало последним днем пребывания архимандрита Гурия в заключении. В этом письме он поблагодарил своих духовных чад за помощь и благословил их:

Прежде всего приношу всем Вам великую благодарность за заботы о мне, за питание и материальную помощь, в течение целого года неослабно оказываемую мне, бесполезному трутню для вас в настоящее время. Не хочется мне удаляться от вас: высокие стены не мешали мне иметь общение с вами, но долг и время побуждают меня связать свои вещи для дороги. И в дороге, и в тюрьмах, и на месте назначения — первая мысль моя будет о вас. Чувство любви и заботы о вас не ослабело во мне за этот год, но окрепло. Помоги вам Бог крепко стоять в Православии и расти духовно. <…> Храните любовь между собою, больных не забывайте, деток привлекайте ко Христу. И Бог мира будет с вами![175]

В июне 1923 г. архимандрита Гурия сослали в северный поселок Усть-Цильма на реке Печора, откуда он написал несколько писем. В письме одной духовной дочери он сообщил о трудностях, которые ему пришлось испытать после выхода из тюремной больницы вплоть до приезда в Усть-Цильму. В тюрьме на Гороховой были грязь, насекомые, теснота, множество подозрительных субъектов, тяжелый режим. В ДПЗ на Шпалерной отсутствовало пространство для ходьбы, так необходимое в заключении. Там в течение двух недель архимандрит Гурий находился в «принудительном общении с евреем», который хотя был и неплохим человеком, но имел совсем иной образ мышления. В вологодской тюрьме пришлось спать на голом грязном полу. Вареной пищи не было никакой, только можно было получить кипяток три раза в день. Но были и плюсы — сносное отношение администрации и возможность целый день гулять на воздухе среди тополей и древних крепостных стен тюрьмы. О переезде от Вологды до Архангельска архимандрит Гурий писал: «Тесно, комары, масса вшей, переполненные отделения для политических так называемыми “политическими со взломом”. Не раз я пожалел, что отказался от провожающего»[176].

В Архангельске на пристани его встречали несколько «родных лиц» и проводили до тюрьмы, вызвав озлобление конвоира. Привели сначала в лагерь, ­через два часа почти ночью доставили в ГПУ. Спать пришлось на грязном полу, в тесноте, невольно слушая скверные рассказы и брань «интеллигентных зеков». После ночлега был небольшой допрос у следователя по церковным делам. Через три дня архимандрита Гурия отправили в «исправдом», где он увиделся с епископом Иннокентием.

Потом было недельное плавание на морском грузовом пароходе «Иртыш». Каюту архимандриту Гурию не предоставили, спать ему пришлось на палубе, прикрывшись от сырости промокшим брезентом. Пароход добрался до 70-й параллели северной широты. Видели много красивого на морском пути, тюленей, морских зайцев, множество дичи. Сели на мель, на которой пробыли два с половиной дня. Потом выехали в устье Печоры, где ссыльных встретил полномочный представитель ГПУ М. С. Кедров. Он предложил архимандриту Гурию работу бухгалтером на осуществлявшей обмен товарами барже-лавке, которая поднималась до верховьев Печоры. Епископ Иннокентий одобрил это предложение, и архимандрит Гурий дал свое согласие. Прибыв на морскую пристань, расположенную в 60 верстах от устья Печоры, он расстался с епископом Иннокентием и прибыл на баржу-лавку. До Усть-Цильмы добирались целую неделю в тяжелых условиях. Архимандрит Гурий так писал об этом:

Спать пришлось, прижавшись спиной, из-за тесноты, к горячей печке, которую топили матросы; да ночью по ногам же ходил студеный ветер от разбитого окна. К тому же если бы не жалость добрых людей при остановках, пришлось бы всплошную голодать. Тут же возобновилась старая болезнь кишечника. Как я не простудился — не знаю. Мой сосед схватил чахотку[177].

В Усть-Цильме он решительно отказался от должности на барже. Ему предложили хорошее место, и он работал старшим счетоводом в Госпароходстве[178].

Коми-Зырянский край в то время являлся одним из мест массовой ссылки духовенства. В 1922–1926 гг. в этих краях находились в ссылке: митрополит Казанский Кирилл (Смирнов), архиепископ Астраханский Фаддей (Успенский), епископ Звенигородский Николай (Добронравов), епископ Николай (Ярушевич), епископ Ковровский Афанасий (Сахаров), епископ Дмитровский Серафим (Звездинский), епископ Кинешемский Василий (Преображенский) и другие священнослужители.

Архимандрит Гурий находился в северных широтах Коми-Зырянского края. В своих письмах он сообщал о том, что побывал в рыбацком селении, расположенном за Северным полярным кругом. В этом селении была церковь, «по архитектуре не старая». Здесь он провел несколько утешительных дней «относительной свободы», в том числе и в свой день рождения 14 июля.

Я ездил на лодке за семь верст в село за соленой рыбой и молоком и радовался свободе, как ребенок. Над головой часто пролетали утки, чирки, гагары, по берегам порхали кулики, на отмелях белелись чайки... Хорошо было![179]

В другом письме (в начале августа) он написал:

Много времени прошло с того дня, как я покинул Петроград; много пришлось пережить за это время. Испытал я и холод, и голод, и одиночество, и оскорбления, и чувство бездомного странника... И вот теперь уже вторую неделю и сыт, и в тепле, и в чистоте, опять с друзьями, имею кров... Но как сейчас скучаю по близким своим![180]

Архимандрит Гурий сообщил, что имеет светлую комнату, служит счетоводом в Печорском управлении водного транспорта, работая с 11 до 17 часов, кроме праздников. С нетерпением ждал присылки трудов святителя Иоанна Златоуста, преподобного Ефрема Сирина и службы на Успение Богородицы. В письме от 30 августа 1923 г. он писал, что живется ему хорошо, погода стоит великолепная, целый день он проводит на службе. Работа чистая, бухгалтерская, материально обеспечен. Цены на продукты были гораздо выше, чем в Петрограде, некоторые продукты отсутствовали вообще[181].

3 сентября архимандрит Гурий сообщил о некоторых трудностях проживания в ссылке:

Изорвался я, обтрепался, утром-вечером слишком скудно и однообразно питаюсь: не потому, что денег нет или продуктов не найти, но потому, что о питании нужно искать и хлопотать как раз в те часы, когда я нахожусь на службе[182].

Он ожидал приезда монахини Марии (Шмидт) в помощь ему, для чего приготовил соседнюю комнату с русской печкой. По поводу церковной жизни архимандрит Гурий сообщал: «Служить нам в храме не приходится. С утешением поем и читаем и сподобляемся Святых Таин»[183]. Чуть позже, при отъезде из Усть-Цильмы, он написал в своем дневнике о местном храме, который был для него утешением:

Но там остался маленький деревянный, но блещущий чистотой «собор». Там — молодой и церковно настроенный пастырь, проповедующий каждый праздник и воскресенье. Там есть хорик любителей, увлекающийся, правда, партесным пением, но поддающийся церковному влиянию. Там — немало молодежи, ходящей и любящей церковь. Там были «Никодимы»[184], приходившие темным вечером вопрошать о вопросах веры, там остались юные души, учившиеся вере... Прощай, Печера! И на тебе живут православные, добрые люди![185]

25 июня 1923 г. на заседании Судебной коллегии Верховного суда было принято постановление об освобождении Патриарха Тихона. Кроме того, ГПУ поручалось «в течение ближайших трех месяцев пересмотреть все дела высланных церковников на предмет амнистирования наименее из них вредных»[186]. В ноябре 1923 г. были досрочно освобождены видные петроградские деятели — епископ Венедикт (Плотников) и протоиерей Николай Чуков. По всей видимости, Комиссия НКВД по административным высылкам смягчила ­условия ссылки и епископу Иннокентию (Тихонову) с архимандритом Гурием — из Архангельской губернии их перевели в Туркестан[187].

В дневнике архимандрита Гурия период октября–декабря 1923 г. обозначен как «От оленей к верблюдам. Печера — Асхабад». 13 октября он отметил, что они вместе с епископом Иннокентием сидят в маленькой, но теплой и уютной кают-компании океанского грузового парохода. Выйдя наверх на палубу, они долго любовались северным сиянием. 16 октября была сделана запись, что они находились в Северном Ледовитом океане на 70-й параллели, и что он, наверное, никогда не будет на «таком севере, как сейчас»[188].

Архимандрит Гурий 11 ноября 1923 г. написал письмо духовным чадам, в котором рассказал, что они с епископом Иннокентием хорошо устроились в вагоне поезда. В купе находились только они вдвоем, попутчики отнеслись к ним хорошо, в вагоне было «тихо и мирно, тепло». Отметили, что давно уже не приходилось ездить по железной дороге в таких хороших условиях[189]. Митрополит Гурий позже вспоминал: «Везли в столыпинских вагонах. Это обыкновенные купированные вагоны. Только вместо дверей там решетка, и дверь сделана не против окна коридора. А по коридору ходит стража»[190].

Проезжали через Москву, планировали через семь дней быть в Ташкенте, где должен был решиться дальнейший маршрут их передвижения. Монахиня Мария ехала со своими духовными отцами в том же поезде, покупала продукты на станциях и передавала им. Проводник был хороший, он усердно топил вагон и приглашал к себе сестру Марию греться. Приближаясь 14 ноября к Оренбургу, архимандрит Гурий и епископ Иннокентий оба невольно запели: «Спаси Господи и помилуй всечестного отца нашего И[еромонаха] Л[ьва] и сохрани его на многия лета»[191]. И подумали: где и как он живет сейчас? Епископ Иннокентий и архимандрит Гурий знали, что иеромонах Лев был сослан в Оренбург, но им ничего не было известно о его дальнейшей судьбе.

После восьми дней пути они прибыли в Ташкент, где целый месяц провели в местной тюрьме. Позже митрополит Гурий вспоминал об этом:

Ташкентская тюрьма была очень оригинально устроена. Это большой двор, обнесенный дувалом. А вдоль стен — все отдельные комнаты с выходом во двор. Простые ворота отделяли нас от улицы. А под ними было большое пространство, так что видны были ноги прохожих. Меня с Владыкой Иннокентием поместили в одну из этих комнат[192].

В этой тюрьме был «самый снисходительный» надзиратель, который все знал и говорил, что скоро их вызовут и отправят в Полторацк. И действительно, архимандрита Гурия и епископа Иннокентия вызвали и дали направление в распоряжение Полторацкого ГПУ. Ехать нужно было самостоятельно, но до поезда у них оставалось три свободных дня.

В письме от 15 декабря 1923 г. архимандрит Гурий сообщил, что они уже третий день на свободе в Ташкенте, осматривают город и делают закупки в дорогу, чтобы ехать далее[193]. В Ташкенте хотели зайти в привокзальную церковь, но, узнав, что она обновленческая, решили, что «здесь делать нечего». После этого отправились к благочестивой семье Тихоновых. Митрополит Гурий вспоминал позже: «Три дня мы были у Тихоновых, и как раз на мои именины. И я служил там у них»[194]. Именины архимандрит Гурий праздновал 4 (17) декабря. По просьбе местных верующих епископ Иннокентий рукоположил одного благочестивого иеродиакона Пахомия[195] во иеромонаха, а другого (священника) постриг в монашество[196].

Архимандрит Гурий написал 19 декабря, что они едут в плацкартном вагоне со спальными местами, к ночи планируют быть в Полторацке[197]. Когда приехали в Полторацк, они расстались. Архимандрита Гурия послали на станцию Каахка, а оттуда он был направлен за 20 км в селение Арчиньян[198]. В этом селении, расположенном недалеко от персидской границы, проживали молокане — русские сектанты, переселенные туда еще царским правительством для создания заслона от Персии. Они были сильными, трудолюбивыми людьми, которые вели крепкое крестьянское хозяйство, молились и любили читать Библию. Архимандрит Гурий интересовался их жизнью, и они его очень любили. Проживал он в отдельном домике с садом. Вместе с ним жили священник Василий и монахиня Мария (Шмидт). Дни ссылки проходили для архимандрита Гурия в молитве и физическом труде, а свежий воздух и благоприятный климат укрепили его здоровье. С тех пор он полюбил Среднюю Азию[199].

Из сохранившегося письма архимандрита Гурия «пекинским сестрам»[200] из ссылки следует то, что в Арчиньяне он имел возможность совершать Божественную литургию в домашних условиях. В письме от 19 февраля 1924 г. он писал:

Получил я от М[арии] К[арловны] полотенце, вышитое Вашими руками, сделанное с большим вкусом. Но не на аналой положил я его, а на наш маленький престол и каждый раз, когда я совершаю Божественную Литургию, с любовью вспоминаю Вас[201].

О причине благоприятных условий, в которых жил архимандрит Гурий в Арчиньяне, стало известно благодаря рапорту, поданному епископом ­Иннокентием (Тихоновым) 25 марта 1925 г. Патриарху Тихону. В рапорте он сообщил, что в том числе наградил игумению Ашхабадского Казанского монастыря Евгению (Александрину):

Я возвел ее в 1923 г. в сан игумении, на что получил утверждение Вашего Святейшества. Впоследствии я возложил на нее наперсный крест. Она — простой и малограмотный, но с редкими душевными качествами человек. Она очень много сделала для православия в Ашхабаде благодаря уважению, которым она пользуется со стороны православных. Много потрудилась в деле предоставления приюта и помощи сосланным в Туркестан священнослужителям. Из них могу назвать: Митрополита Новгородского Арсения[202], Архиепископа Таврического Никодима[203], Епископа Тагильского Льва[204], Новоторжского наместника архимандрита Вениамина (Троицкого), Архимандрита Гурия (Егорова — из Александро-Невской Лавры) и других[205].

Как видно из списка перечисленных епископом Иннокентием священнослужителей, в нем упоминается и архимандрит Гурий, при этом его имя стоит в ряду известных архиереев Русской Православной Церкви, преследуемых советской властью.

Так архимандрит Гурий в первый раз оказался в Средней Азии. Через 24 года (в мае 1947), будучи в Ташкенте уже правящим архиереем, епископ Гурий в автобиографии так написал об этом: «Осужден органами ГПУ на вольную высылку сначала в Усть-Цильму (на реке Печоре), а затем переведен в Туркмению (ст. Каахка), всего — на два с половиной года за агитацию»[206].

В этой «вольной высылке» видится неизреченное милосердие Божие и Его всеблагой Промысл, претворивший злое намерение гонителей во благо гонимых[207].

* * *

Возвращаясь к событиям 1923 г., следует отметить, что обновленцы, создавшие специальную комиссию по ликвидации автокефалии, при поддержке властей захватили почти все храмы Северной столицы (113 из 123), лишь 10 из них не признали обновленческое управление. В связи с угрозой захвата обновленцами и недостатком денежных средств вынужден был закрыться Богословский институт. 20 марта 1923 г. закончились занятия в нем, а 6 мая 1923 г. институт прекратил свое существование, предпочтя «за лучшее прекратить свою деятельность, нежели подчиниться отклонившимся от Церкви обновленцам»[208]. В то же время в Москве прошел обновленческий «Всероссийский поместный собор», который «лишил сана» Патриарха Тихона, «узаконил» женатый епископат, второбрачие клириков, григорианский календарь, превращение ­монастырей в «трудовые коммуны», поругание святых мощей и др. Но ситуация кардинально изменилась после освобождения из-под стражи Патриарха Тихона 27 июня 1923 г. — началось массовое народное движение в защиту канонической Церкви. Не обошло это движение и Северную столицу.

Летом 1923 г. во всех храмах Петрограда прокатилась волна стихийных демонстраций в пользу Патриарха Тихона. Демонстрации эти вспыхивали совершенно неожиданно, по случайному поводу, и являлись выражением того настроения, которое владело народными массами. <…> Таким образом, в 1923 г. почва в Петрограде была готова для возникновения широкого народного религиозного движения. Оформление такого движения задерживалось лишь из-за отсутствия признанного вождя. Такой вождь появился в сентябре 1923 г. — им стал епископ Мануил (Лемешевский)[209].

В Москве 23 сентября 1923 г. состоялась хиротония борца с обновленцами архимандрита Мануила (Лемешевского) во епископа Лужского, управляющего Петроградской епархией. Епископ Мануил прибыл в Петроград в конце сентября 1923 г. При нем в лоно Патриаршей Церкви вернулись три четверти петроградских приходов и Александро-Невская лавра (за исключением нескольких монастырских храмов, удерживаемых обновленцами)[210]. В Ленинградской губернии у обновленцев дела обстояли еще хуже — состоялся почти стопроцентный переход сельских храмов в Патриаршую Церковь. В борьбе с обновленцами епископу Мануилу помогали члены Александро-Невского братства: иеромонах Варлаам (Сацердотский), Л. Д. Аксенов, Н. Н. Киселев и др.[211]

Протоиерей Михаил Чельцов описал в своих воспоминаниях действия лужского епископа:

Мануил выступил сразу многоречивым, смелым, бойким обличителем обновления, громко звал духовенство к Патриарху Тихону, обновление именовал ересью и расколом и объявил, что к Патриарху Тихону могут прийти из обновления только через публичное покаяние[212].

По словам протоиерея Михаила, епископ Мануил возбудил против себя главарей обновления и стоящую за ними советскую власть. Начальник 6-го («церковного») отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучков звал его не иначе как «горбатый» и всегда говорил о нем с раздражением[213]. По словам А. Краснова-Левитина, когда епископ Мануил в конце января 1924 г. прибыл в Москву и явился для переговоров о делах Ленинградской епархии к Тучкову, то последний перебил епископа на первом же слове: «С такими архиереями, как Вы, не разговаривают, таких архиереев к стенке ставят»[214]. Епископ Мануил не стал продолжать разговор и написал на ОГПУ официальную жалобу в Наркомат юстиции.

В начале февраля 1924 г. Тучков лично выехал в Ленинград[215], где им были арестованы епископ Мануил с ближайшими помощниками. В сентябре 1924 г. епископа Мануила и Л. Д. Аксенова приговорили к трем годам лагерей и отправили в Соловецкий лагерь особого назначения. К двум годам лагерей приговорили иеромонаха Варлаама (Сацердотского) и объявленного «тайным монахом» Н. Н. Киселева — их также сослали на Соловки[216]. После ареста и высылки епископа Лужского Мануила (Лемешевского) законная церковная власть в Ленинграде с февраля 1924 г. перешла к освобожденному из заключения епископу Кронштадтскому Венедикту (Плотникову), а затем к Епископскому совету, возглавляемому епископом Шлиссельбургским Григорием (Лебедевым)[217].

^[1]         См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 86.

^[2]         Северин Г., прот. Жизнеописание митрополита Гурия. С. 7–8 (рассказ «Наказание»).

^[3]         Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 87.

^[4]         Там же.

^[5]         Северин Г., прот. Жизнеописание митрополита Гурия. С. 8 (рассказ «Наказание»).

^[6]         См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 128 (рассказ «Чтение книг»).

^[7]         Северин Г., прот. Жизнеописание митрополита Гурия. С. 8 (рассказ «Наказание»).

^[8]         См.: Там же. С. 9 (рассказ «Аквариум»).

^[9]         Там же. С. 10 (рассказ «Впечатления двора»).

^[10]       Там же. С. 12 (рассказ «Любимое варенье»).

^[11]       См.: Там же. С. 14 (рассказ «Воробей»).

^[12]       Зегжда. Александро-Невское братство. С. 124–125 (рассказ «Приезд о. Иоанна Кронштадтского»).

^[13]       Там же. С. 124.

^[14]       В детстве и юности Вячеслава родные и близкие звали Витей.

^[15]       Северин Г., прот. Жизнеописание митрополита Гурия. С. 13 (рассказ «Воспитание церковности»).

^[16]       См.: Там же. С. 14–15 (рассказ «Послушание»).

^[17]       См.: Там же. С. 13–14 (рассказ «Александро-Невская лавра»).

^[18]       См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 87–88.

^[19]       Зегжда. Александро-Невское братство. С. 126 (рассказ «Монах»).

^[20]       Там же. С. 127–128 (рассказ «Весной»).

^[21]       См.: Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 5.

^[22]       См.: Шкаровский. Санкт-Петербургские духовные школы. С. 197.

^[23]       См.: Там же. С. 124–125.

^[24]       См.: Шкаровский. Санкт-Петербургские духовные школы. С. 109, 125–128.

^[25]       См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 89.

^[26]       См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 129–130 (рассказ от 18 июля 1953 г., в день преп. Сергия Радонежского).

^[27]       Протоиерей Георгий Коссов, служивший в селе Спас-Чекряк Орловской епархии, в 2000 г. причислен к лику священноисповедников.

^[28]       См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 131 (рассказ от 20 июля 1953 г.).

^[29]       См.: Северин Г., прот. Жизнеописание митрополита Гурия. С. 18.

^[30]       См.: Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 5 – 5 об.

^[31]       Зегжда. Александро-Невское братство. С. 132.

^[32]       См.: Там же. С. 133 (рассказ «Буддийское капище»).

^[33]       См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 92.

^[34]       См.: Северин Г., прот. Жизнеописание митрополита Гурия. С. 20–21.

^[35]       См.: Шкаровский. Санкт-Петербургские духовные школы. С. 151–152.

^[36]       Там же. С. 153.

^[37]       См.: Щеглов Г., свящ. Первый Серафимовский. С. 110–111.

^[38]       См.: Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 5 об.; Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 93.

^[39]       Зегжда. Александро-Невское братство. С. 136.

^[40]       Память св. великомученицы Варвары совершается 4 (17) декабря, поэтому память святителя Гурия перенесена на следующий день.

^[41]       См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 93–94.

^[42]       См.: Шкаровский. Санкт-Петербургские духовные школы. С. 153–155.

^[43]       Фирсов. Искусившийся властью. С. 227.

^[44]       См.: Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 5 об.

^[45]       Зегжда. Александро-Невское братство. С. 138 (рассказ «Лечение больных»).

^[46]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 20–21.

^[47]       См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 96.

^[48]       См.: Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 5 об. – 6.

^[49]       ЦГИА СПб. Ф. 277. Оп. 3. Д. 113. Л. 58 об.

^[50]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 29.

^[51]       Левитин, Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты. С. 33.

^[52]       Титлинов. Новая церковь. С. 3.

^[53]       Там же. С. 12–13.

^[54]       Он же. Церковь во время революции. С. 57.

^[55]       Там же. С. 59.

^[56]       Титлинов. Церковь во время революции. С. 59.

^[57]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 22.

^[58]       См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 149–151, 155.

^[59]       Зегжда. Александро-Невское братство. С. 139.

^[60]       Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 98.

^[61]       Там же.

^[62]       Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 3. С. 186.

^[63]       См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 184.

^[64]       См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 87–88.

^[65]       См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 176–180; Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 10–11.

^[66]       Акты Патриарха Тихона. С. 82–83.

^[67]       Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 182.

^[68]       С. А. Зегжда считает днем рождения Александро-Невского братства 19 января 1918 г., когда Патриарх Тихон написал послание. См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 29.

^[69]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 13–19.

^[70]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 22–23.

^[71]       Там же. С. 4.

^[72]       Цит. по: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 50.

^[73]       Цит. по: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 84–85.

^[74]       Там же. С. 24–26.

^[75]       Цит. по: Там же. С. 26–27.

^[76]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 27.

^[77]       См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 97–98.

^[78]       См.: Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 6.

^[79]       См.: Шкаровский. Санкт-Петербургские духовные школы. С. 246–247.

^[80]       Цит. по: Он же. Александро-Невское братство. С. 30.

^[81]       Милякова. Отделение Церкви от государства и школы от Церкви. С. 702–703.

^[82]       См.: Александрова-Чукова. Митрополит Григорий (Чуков). С. 57.

^[83]       См.: Сорокин В., прот. Исповедник. С. 194–195.

^[84]       См.: Сорокин В., прот. Исповедник. С. 196–197.

^[85]       См.: Там же. С. 195–196.

^[86]       См.: Там же. С. 200, 205.

^[87]       Цит. по: Там же. С. 206–207.

^[88]       См.: Сорокин В., прот. Исповедник. С. 208–209.

^[89]       См.: Там же. С. 216–234.

^[90]       См.: Там же. С. 251–252.

^[91]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 31–32.

^[92]       См.: Там же. С. 32–34.

^[93]       См.: Там же. С. 37–39.

^[94]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 39–41.

^[95]       См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 92.

^[96]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 42–43.

^[97]       АУФСБ по СПб. и ЛО. Фонд архивно-следственных дел. Д. П-88399. Т. 1. Л. 72.

^[98]       См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 53.

^[99]       Чельцов М., прот. В чем причина церковной разрухи. С. 437.

^[100]      Цит. по: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 54.

^[101]      Имеется в виду творение преподобного аввы Дорофея «Как возрастать духовно. Наставления на каждый день недели».

^[102]      Цит. по: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 54.

^[103]      Иеромонах Пантелеимон, когда начались гонения, испугался, уехал в Москву, снял с себя сан, женился, впоследствии стал профессором Педагогического института. Его судьба была исключением, большинство братчиков сохранили верность Церкви до конца, пройдя лагеря и ссылки.

^[104]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 54–58.

^[105]      См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 31.

^[106]      Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 98.

^[107]      М. В. Шкаровский приводит сведения, что иеромонах Гурий (Егоров) перевел на русский язык канон Рождества Христова, который впервые был исполнен в 1927 г. См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 29–30.

^[108]      См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 249.

^[109]      См.: Иванов. Хронология обновленческого «переворота». С. 25–27.

^[110]      Акты Патриарха Тихона. С. 188–190.

^[111]      Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 190–193.

^[112]      См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 301–303.

^[113]      Цит. по: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 309.

^[114]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 60, 63–64.

^[115]      См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 318–319.

^[116]      См.: Иванов. Хронология обновленческого «переворота». С. 29–32.

^[117]      До революции В. Д. Красницкий был черносотенцем.

^[118]      См.: Иванов. Хронология обновленческого «переворота». С. 33–39.

^[119]      Иванов. Хронология обновленческого «переворота». С. 44.

^[120]      См.: Там же. С. 44–47.

^[121]      АУФСБ по СПб и ЛО. Фонд архивно-следственных дел. Д. П-88399. Т. 1. Л. 30 – 30 об.

^[122]      И. П. Бакаев в 1919–1920 гг. был председателем Петроградской ЧК, в 1922 г. занимал пост ответственного руководителя Петроградской окружной комиссии помощи голодающим.

^[123]      См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 323–325.

^[124]      Цит. по: Фирсов. Власть и огонь. С. 377–379.

^[125]      Чельцов М., прот. В чем причина церковной разрухи. С. 441–442.

^[126]      Левитин, Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты. С. 83. Краснов-Левитин отметил, что эту же версию он лично слышал и от митрополита Гурия (Егорова).

^[127]      Письма епископа Ямбургского Алексия (Симанского) митрополиту Новгородскому Арсению (Стадницкому). С. 80.

^[128]      Русь уходящая. С. 97.

^[129]      Дом предварительного заключения в Петрограде по адресу: Шпалерная ул., д. 25.

^[130]      Внутренняя тюрьма ГПУ в Петрограде по адресу: Гороховая ул., д. 2.

^[131]      Цит. по: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 66.

^[132]      См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 112–114.

^[133]      Цит. по: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 327.

^[134]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 65–66.

^[135]      См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 116–117.

^[136]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 75.

^[137]      Цит. по: «Дело» митрополита Вениамина. С. 84.

^[138]      Цит. по: Там же. С. 86.

^[139]      Постановление Высшего Церковного Управления // Живая Церковь. 1922. 1–15 авг. № 6–7. С. 12.

^[140]      Чельцов М., прот. Воспоминание «смертника» о пережитом. С. 107.

^[141]      Цит. по: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 20–22.

^[142]      См.: Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 339. Все четверо новомучеников на Архиерейском Соборе РПЦ в 1992 г. были причислены к лику святых. Память священномученика Вениамина празднуется 31 июля (13 августа).

^[143]      Цит. по: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 35.

^[144]      Цит. по: Там же. С. 35–36.

^[145]      Галкин, Бовкало. Избранник Божий и народа. С. 338–339.

^[146]      См.: Акты Патриарха Тихона. С. 169, 219–221.

^[147]      См.: Никитин. Патриарх Алексий I. С. 163.

^[148]      См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 126–137.

^[149]      Левитин, Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты. С. 354.

^[150]      Цит. по: Сухоруков. Малоизвестные страницы церковного служения Экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова). С. 107–108.

^[151]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 71–78.

^[152]      См.: Беглов. В поисках «безгрешных катакомб». С. 44.

^[153]      М. К. Шмидт была родной тетей архимандритов Гурия и Льва (Егоровых).

^[154]      Монахиня Мария последовала за архимандритом Гурием в ссылку в Арчиньян и проживала рядом с ним до апреля 1925 г.

^[155]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 78.

^[156]      Цит. по: Там же. С. 79.

^[157]      Цит. по: Там же. С. 79–80.

^[158]      См.: Там же. С. 80–82.

^[159]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1024–1025 наст. изд.

^[160]      Там же. С. 1025.

^[161]      Там же.

^[162]      Там же.

^[163]      См.: Там же. С. 1027–1028.

^[164]      Там же. С. 1028.

^[165]      См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 41.

^[166]      См.: Там же. С. 207.

^[167]      Цит. по: Там же. С. 140–141.

^[168]      Цит. по: Там же. С. 141.

^[169]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1032 наст. изд.

^[170]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1031 наст. изд.

^[171]      Там же. С. 1035.

^[172]      Там же. С. 1036.

^[173]      Там же. С. 1037.

^[174]      Там же. С. 1038.

^[175]      Там же. С. 1039.

^[176]      Там же. С. 1044.

^[177]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1044 наст. изд.

^[178]      См.: Анкета епископа Гурия (Егорова). Л. 3.

^[179]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1043 наст. изд.

^[180]      Там же. С. 1041.

^[181]      См.: Там же. С. 1046.

^[182]      Там же.

^[183]      Там же. С. 1048.

^[184]      Имеется в виду Никодим — фарисей, член синедриона, тайный ученик Христа. См.: Ин. 3: 1–21.

^[185]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1049 наст. изд.

^[186]      Сафонов. Д., свящ. Святитель Тихон. С. 278.

^[187]      См.: АУФСБ по СПб. и ЛО. Фонд архивно-следственных дел. Д. П-88399. Т. 2. Л. 702.

^[188]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1049 наст. изд.

^[189]      См.: Там же. С. 1050.

^[190]      Зегжда. Александро-Невское братство. С. 143 (рассказ «На ссылку»).

^[191]      Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1050 наст. изд.

^[192]      Зегжда. Александро-Невское братство. С. 143–144 (рассказ «На ссылку»).

^[193]      См.: Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1051 наст. изд.

^[194]      Зегжда. Александро-Невское братство. С. 144 (рассказ «На ссылку»).

^[195]      Речь идет о иеромонахе Пахомии (Русине), насельнике ликвидированного в 1919 г. Свято-Троицкого Иссык-Кульского монастыря, будущем преподобномученике. См.: Озмитель. Киргизстанский мартиролог. С. 110–118.

^[196]      См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 144 (рассказ от 18 сентября 1956 г.).

^[197]      См.: Дневник и письма архимандрита Гурия. С. 1051 наст. изд.

^[198]      См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 145 (рассказ «На ссылку»).

^[199]      См.: Иоанн (Вендланд), митр. Митрополит Гурий (Егоров). С. 99.

^[200]      Архимандрит Гурий так называл группу сестер, в которой старшей была Анна Васильевна Кошкина, вошедшая в братство из подворья Пекинской православной духовной миссии на Воронежской ул. в Петрограде.

^[201]      Зегжда. Александро-Невское братство. С. 196.

^[202]      Стадницкого.

^[203]      Кроткова.

^[204]      Черепанова.

^[205]      Цит. по: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 49.

^[206]      Автобиография епископа Гурия (Егорова). Л. 6.

^[207]      См.: Зегжда. Александро-Невское братство. С. 147.

^[208]      Сорокин В., прот. Исповедник. С. 285.

^[209]      Левитин, Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты. С. 355–357.

^[210]      См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 139–140.

^[211]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 88–89.

^[212]      Чельцов М., прот. В чем причина церковной разрухи. С. 425.

^[213]      См.: Там же. С. 426.

^[214]      Левитин, Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты. С. 369.

^[215]      В январе 1924 г. Петроград был переименован в Ленинград, а Петроградская епархия стала именоваться Ленинградской.

^[216]      См.: Шкаровский. Александро-Невское братство. С. 93–94.

^[217]      См.: Сурков. Митрополит Николай (Ярушевич). С. 151.

Материал и фотографии предоставлены издательством ПСТГУ