Алексей Варламов. Ева и Мясоедов: повести, эссе.
М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021. – 540 с. – (Проза Алексея Варламова)
У каждого писателя есть книга, с которой лучше всего начинать знакомство с его творчеством. Дело не в ее значимости, не в хронологии написания. Через нее сам автор становится ближе и понятнее, будто представляется и раскрывает себя, начиная знакомство.
У Алексея Варламова такой можно назвать сборник прозы и эссе «Ева и Мясоедов». Вовсе не потому, что в нем много биографического и о биографическом. Тем более что биографию сам автор называет «самым фантастическим жанром на свете». В книге Варламов будто сам проговаривает себя, достигая эффекта соприсутствия. Становится слышен его голос, осязаемы манеры, жесты, движения и даже походка. Понятно, что у него на душе. Это именно та книга, через которую можно полюбить писателя, хоть и не во всем с ним согласиться. После нее он становится по-настоящему близким человеком, если, конечно, захочешь увидеть-услышать его, вступить в диалог. Знакомство состоялось, и вот он – почти что свой, а дальше можно вести беседу, спорить, радоваться пересечениям.
С одной стороны, книга «Ева и Мясоедов» – выражение благодарности литературе «за ту жизнь, которую она мне подарила», с другой – поклон бабушке за другой подарок: «весь XX век, чьей ровесницей была, и открыла его передо мной». Отсюда и три главные линии сборника: трагический отечественный ХХ век, его литература и его люди – близкие, род, семейное предание.
Если собрать все это вместе, то получится потрясающее «Рождение» – как балансирование между жизнью и смертью, борьба за жизнь, когда все внешние обстоятельства играют не на пользу рожденному, и финальное чудо, произошедшее в праздник Сретения Господня. Тогда оказался пройденным рубеж, а «смерть осталась за спиной». Рождение под занавес века, когда осенью 93-го город охватило безумие, а сам ребенок, зачатый без любви, «не хотел рождаться в этот мир, он боялся его». Очень символическая история, раскрывающая весь путь русского ХХ века, как раз и балансировавшего между жизнью и смертью, между чудом и безумием.
Вот эта огромная любовь к человеку и характеризует прозу Варламова. Сейчас подобное – редкость. По всей видимости, это главный противовес бурям века, который позволил выстоять. История бабушки, ее хождение через этот век с нерастраченной любовью, многому научила. Через эту любовь к человеку и обретается способностью к чуду и попрание смерти. Отсюда и бабушкина спасительная «устремленность вперед» – сила, уберегающая от падения.
Схожую силу Варламов отмечает и в Шукшине, в котором «все сплелось, все соединилось, сплавилось, сошлось». Он был именно тем человеком, который не разделял, а соединял все грани отечественных полярностей в трагический век: «...был нашей сердцевиной, нашей правдой, в которой есть место всем – и патриотам, и либералам, и реалистам, и модернистам, и правым, и левым – всем, кто не представляет себя без России». Вокруг этой «сердцевины» свирепствовали все бури века, а она устояла, как и страна. В этом и секрет антидота против смуты и энергий раскола, которые регулярно пытаются взять приступом Россию.
Только человек способен устоять и пересобрать страну. Будет он – спасется и мир, что вокруг и рядом. Пока же даже погружение в провинциальное деревенское бытие с первоначальными идиллическими посылами – желанием «создать самого себя», причаститься к осколку «рухнувшей цивилизации» беловского «Лада» – приводит к пониманию обратного: тот самый лад порушен. И та же деревня «своей смертью умирает». Происходит дальнейшее наступление пустоты, в которую превращается разоренный мир, и «то, что не успели вычистить «товаришши», доделают господа» («Домик в деревне»). Солженицыновская «Россия в обвале» – она в том числе и такая, в которой выработалась разъедающая все вокруг «привычка к разрухе». Она разоряла страну, дома, а также человеческие судьбы.
Все это вовсе не исключительно отечественная хворь, притом что в России «все меньше и меньше остается скреп». Разобщенность – общее свойство современного мира: «Объединенная Европа распадалась на людей и страны с их мелкими и крупными страстями и обидами, комплексами, болями, бедами и взаимной глухотой, нежеланием друг друга понять и услышать» («Серпик луны»).
Не исключено, что дело все в том, что нет той самой «устремленности вперед», которая спасала бабушку автора.
Через сборник можно проследить, как формировался и развивался «писательский ген» Алексея Варламова. Сам он уделяет особое внимание тому, как «включился, щелкнул тот механизм, заработала программа», через которую его герои становились писателями. Ведет поиски «внешнего потрясения, детонатора». И выясняется, что все они соприродны своему веку: создают действенную оппозицию силам распада и розни, как Шукшин или как Грин, который родился в качестве писателя, когда «за грань жизни и смерти заглянул». Или как Солженицын, без которого, по мысли автора, ХХ век был бы «более страшным и подлым».
Главное – человеческое измерение. В понимании этого и заключен «писательский ген». Алексею Варламову очень подходят слова одного из его героев – писателя Бориса Екимова о том, что «искать надо человека, хозяина». Он – крепость, через него и мир устоит. После России в обвале это очень важно, как и спасительная «устремленность вперед».
Литературная газета
