Художественный язык исторической поэмы должен иметь свои закономерности, соответствующие этому жанру и той эпохе, которая находит своё образное воплощение в поэме. Имеется в виду не только этнографический и социальный колорит изображаемого времени, но главное – душевное и духовное самочувствие людей той эпохи. Это сложнейшая задача для поэта, и, как показывает история русской литературы, далеко не каждый автор с ней успешно справляется. Многое зависит от мировоззрения поэта, от цели обращения к данному сюжету, от художественного замысла.
Поэма В.В. Дворцова «Ермак» посвящена эпохе царя Иоанна Грозного и герою конца XVI века – Василию Тимофеевичу Оленину – Ермаку6. Это современная талантливая былина, язык которой совмещает в себе древний поэтический синкретизм и современную поэтику художественной модальности. Все её герои убедительны, поэтому веришь автору, что так и было. Особенно поражает широта и богатство языка поэмы "Ермак", органическое соединение в нём собственно русской лексики, включая диалектную, церковнославянских слов, а также заимствований (по художественной необходимости) из других языков – народов, населяющих Россию или пришедших к нам, как незваные гости. В единую песнь слились православные молитвы, народное словесное творчество и исторический языковой колорит эпохи Ермака, Строгановых, царя Ивана Грозного и европейских и азиатских завоевателей того времени.
Сложнейшие узоры словесной ткани поэмы «Ермак» определяются особенностями её композиции, задача которой – «полное претворение действительности смыслом и полная реализация в действительности смысла»27. Отмеченные отцом Павлом Флоренским, эти две стороны в деятельности творца предполагают у поэта соответствующие таланты. Первый из них – способность созерцать истину, свидетельствовать о которой он неудержимо стремится, то есть полностью претворяет созерцаемую действительность в смысл. Второй талант поэта – умение воплотить в своей художественной речи созерцаемую и осмысленную им истину, то есть полностью реализовать найденный им смысл в действительность созданного им поэтического произведения.
Людмила Григорьевна Яцкевич
Исторические личности, о которых идёт речь в поэме «Ермак», не имеют однозначной трактовки ни в исторической науке, ни в русской художественной литературе. Поэтому перед автором стояла сложнейшая задача: увидеть и образно осмыслить истинное лицо прототипов своих героев так, как подсказывают ему совесть, знания и понимание высокого предназначения Православного Русского государства в мире. А затем убедить своих читателей в истинности своего художественного осмысления героев. Поэт Василий Дворцов создаёт для этого особый композиционный приём: каждый персонаж его поэмы произносит исповедь – внутренний монолог, раскрывающий духовную основу его личности, его сокровенного человека. Для некоторых современных критиков такой приём показался чуть ли не ущербным для жанра поэмы. Однако они забыли, что он уже неоднократно использовался в русской и зарубежной поэзии. Вспомним «Маленькие трагедии» А.С. Пушкина, его драму «Борис Годунов», «Песнь о Великой матери» Николая Клюева, которая почти полностью состоит из системы монологов, поэму «Пугачёв» Сергея Есенина и другие поэмы наших авторов.
Новизна подобного композиционного построения поэмы «Ермак» заключается в том, что автор для каждого монолога использует свой словесный код, свой поэтический синтаксис, свою метрическую систему – в целом свою неповторимую мелодию смысла, заложенного в образе каждого героя. Ведь сокровенные черты личности человека определяются не только его индивидуальным духовным достоинством, но и его религией, национальным колоритом его культуры. Всё это впитывает в себя язык героев поэмы и тем самым реализует найденные автором смыслы в поэтический текст.
Таким образом, полифония поэмы – многообразие духовных и национальных языковых кодов и мелодий – служит для выражения исторической истины в целом. (Вспомним афоризм Гегеля: «Истина в целом»). Особой партии повествователя нет, он не вмешивается в исповедь персонажей и поэтому избегает субъективного желания навязать своё понимание событий и героев. Искусство автора поэмы заключается в том, кáк он строит эти монологи, какой словарь и какую мелодику речи он выбирает для этого. С этой целью в поэме используется особый способ создания текста, характерный для поэтики древнерусской литературы и возрождённый в своё время в поэзии Н.А. Клюева [29]. Он заключается в наличии у авторского текста данного произведения соответствующего ему прототипического текста, своего рода источника, образца, основания для него. В.В. Дворцов проделал большую созидательную работу для поиска и художественного освоения прототипических текстов для монологов каждого персонажа поэмы «Ермак». Причём автор творчески освоил не только словесные, но и музыкальные тексты с их различной национальной мелодикой. В силу этого следует подчеркнуть, что историческими являются не только тема его поэмы, но и её словесный и мелодический язык. Далее в статье мы покажем эту уникальную особенность данного произведения на примере монологов его основных героев.
Для каждого человека его сокровенные мысли, чувства, душевные желания и волеизлияния обладают особой ценностью, они для него священны. Может быть, это не совсем так для современного рассеянного человека и современного писателя, отягощённого множеством знаний и более равнодушного к смыслам («Не плоть, а дух растлился в наши дни» Ф. Тютчев). Но в XVI веке, о котором повествует поэма «Ермак», религиозные и национальные идеалы были для человека священны, он был более целостной и органичной личностью. Поэтому Николай Клюев, хранитель и певец идеалов допетровской Руси, в своей поэме «Песнь о великой матери»12 пророчески провозглашал:
Не скудному мирскому слову
Узорить отчие гроба,
Пока Архангела труба
Не воззовёт их к веси новой,
Где кедром в роще бирюзовой
Доспеет русская судьба.
Василий Дворцов следует священным началам русской литературы. У поэтов духовная близость символов при создании образа Святой Руси, «алконостной России» (по словам Клюева) не случайна. Оба художника слова – мыслители, укоренённые в православной культуре. Удивительна поэтическая перекличка певца Олонецкого края и певца Сибири, поэма которого завершается словами:
Там, на востоке, Русь лебедем-гусем
Путь свой продолжит в кружении звёзд:
Крылья-расщепы узорным убрусом,
Справа воркует сестра-Алконост…
Выше, всё выше – где радость без края,
Где уже в боль ослепителен свет.
Строго бесстрастна вратарница Рая….
Трона Христова алмазный стоцвет…
Там о себе Русь исполнит завет.
Поэта Василия Дворцова в исторических героях интересует не внешнее, не сиеминутное, для описания которого было бы достаточно бытовой речи или, наоборот, книжного стиля. Он заглядывает в вечный смысл жизни своих героев, в их сердце как жилище духа. «Плотяные скрижали сердца» апостол Павел противопоставлял «скрижалям каменным» (2 Кор., 3, 3). И несколько перефразируя его слова из Второго Послания Коринфянам, продолжим далее: сердце человеческое – это письмена, которые написаны не чернилами, не буквами, а Духом, который руководит нашим служением в жизни (2 Кор., 3, 3)2. Именно на этой духовной традиции основан язык и художественный замысел поэмы «Ермак», композиция которой состоит из внутренних монологов-исповедей, в которых раскрываются сердца героев. Система персонажей в этом произведении в целом создает образную историческую картину изображаемой эпохи, а их монологи-исповеди выражают дух этой эпохи.
Далее обратимся к рассмотрению особенностей языка некоторых персонажей. На основе изучения языковых примет каждого из них возможна своеобразная реконструкция их сердечного духа и национального бытия. Как неоднократно высказывался автор поэмы «Ермак», «нация формируется языком… И сам народ меняется языком, посредством которого нацию можно рассеять и мобилизовать, рассечь и возродить»7.
Сакральный язык женских персонажей поэмы
Поэма начинается с «Материнской колыбельной», текст которой наполнен древними словами-символами. Мать Ермака поёт колыбельную, убаюкивая сына. Сон младенца и детство символизируют блаженство и счастье, которые уже не повторятся во взрослой жизни, поэтому они священны и дороги матери. О священном следует говорить не обыденным, мирским, а особым, сакральным, языком. Ермак – сын матери-вогулки и отца – русского казака, поэтому в материнской колыбельной преобладают символы и сюжеты угорской мифологии. Укажем на некоторые из них. У архаичных племён, в том числе у народов Сибири, существовал миф о браке Солнца и Луны. Луна представляла мужское, а Солнце – женское начало17-18. Соответственно в колыбельной есть такие строки:
Спи-спи, спи, сынок,
В небе Лось-Шестиног.
Муж-Луна в зелёный бубен
Закликает ветерок.
Спи, спи, спи.
Спи, сынок.
<…>
Завтра раненько с утра
Солнце-Бабу нам встречать,
Мёдом росным угощать.
А пока всем дружно спать. …
Подобное распределение пола в данном мифе противоречит грамматическому роду русских имён существительных: луна (женский род) и солнце (средний род). Однако, в отличие от русского языка, в финно-угорских языках нет грамматической категории рода, а значит, и нет никакого противоречия в символизации мужа и жены в тексте колыбельной. Образ Солнце-баба связан генетически также с древним культом Золотой Бабы обской Сибири – Праматери мира8, с. 77 и далее; 18, и поэтому имеет свой судьбоносный для Ермака подтекст. Как повествуется в поэме В.В. Дворцова, Ермак направился в Обдорскую землю для защиты от войск хана Кучума Православного Русского царства и малых сибирских ханств, победил этого страшного властителя, но потом сам погиб. По легенде, «именно сюда, в Белогорское святилище, остяки принесли и положили к ногам Золотой Бабы снятый с погибшего Ермака панцирь – подарок Белого царя»8, с. 82. Яркий символический жест!
Несколько раз упоминается в поэме Лось-Шестиног из угорского мифа «Волшебная охота на Лося»18; 20:
Спи, спи, спи, сынок,
В небе Лось-Шестиног.
Созвездие Лося в русской традиции называют Большой Медведицей.
Таким образом, выясняется, что в колыбельной одновременно представлены и мифологический образ неба и небесных светил, и погружение сознания дитя «в материнскую вещую тьму», как образно обозначил нашу культурную родовую память поэт Н.А. Клюев.
Тревога матери за судьбу сына выражалась в сакральных действиях, оберегающих дитя:
Тебе в судьбу вплетала я овсяные соломинки,
И пуповину прятала под лиственный порог.
Солома использовалась в народной русской и угорской традиции как символ матери-земли и как оберег от злых духов, а овёс был символом здоровья и богатырской силы. Пуповина ребёнка, как связь с родом и как единство земного и небесного, пряталась в защищённом от тёмных сил месте. Таким местом был порог как символическая граница между домом и внешним миром, между миром живых и миром мёртвых. Он являлся препятствием для нечистой силы [23: с. 318-319].
В материнской колыбельной пророчески рассказана вся жизнь Ермака, от его младенчества, затем неожиданной для матери ранней богатырской зрелости и далее вплоть до его гибели. Мать с вещей тревогой предвидит:
Как я, уж слабосильная, рассею тучи чёрные,
Как я, уже негромкая, до тех краёв мороженных
Сумею, сноровлюся как, в ту ночку докричать:
«Сыночек-Василёчек мой! Не спать! Не спать!
Не спать!!
Кромешно воры близятся! Не спать! Не спать!
Убийцы скрытно тянутся, сыночек-Василёчек мой,
И речка бурно крутится – не надо спать!!»
Сыночек - Василёчек мой…
Созданный по законам древней поэтики образ матери в поэме "Ермак" перекликается, как архетип, с подобными образами в русской и мировой мифологии и литературе, что усиливает его сакральное звучание. У поэта Николая Клюева этот образ получил глубокое поэтическое обобщение:
Возгремит, воссияет, обожится
Материнская вещая тьма!
В «Материнской колыбельной» передано мифологическое первоначальное время жизни героя – Ермака. Таким у всех народов является благодатное детство. Далее в поэме, в исповедальной песне Югры, дочери Кантых-Кана Баяра, с которой она обращается к «предивному белому русскому князю» Ермаку, мифологическое первовремя представлено как золотой век, «как детство вселенной»3, с. 9; 5. Память об этом священном благодатном первовремени запечатлена в звуках природы и песнях лесных духов:
А в дуплах мишьи-карлики поют о вещем времени,
Когда на небе звёздами народ твой русый плыл.
В те времена счастливые земля была беззлобною,
И лето бесконечное, и ночь четырехлунная.
Летали люди-вороны, и выдры-девы плавали.
Тогда все были братьями, и волки вместе с лосями
Вели беседы общие на праздниках Мис-нэ.
«Мишьи-карлики» – это добрые духи, живущие в дуплах осокорей-тополей, растущих у воды (миш – добрый дух угорского пантеона)8, с. 411.
Как известно, в мифе время циклично, сакральное благодатное время может возвратиться. Юная девушка из народа хантов, желая вернуться к тем баснословным счастливым временам, обратила свою любовь к «предивному белому русскому князю» «русого народа» из той древней песни:
Те песни мишьи древние … Эрмак руть-кан…
Под гусли журавельные про твой народ меж звёздами,
Так мне, хантых-девчоночке, легли на душу огненно,
Что не по воле батюшки – сама к тебе пришла.
Таким образом, через мифологический сюжет песен женских персонажей поэмы «Ермак» и их мелодику показаны генетическое родство и духовная близость Ермака коренным народам Сибири. В этих песнях образно раскрываются священные первоосновы этих народов и их древняя могучая культура.
Сакральный язык мужских персонажей поэмы
В поэме "Ермак" художественная речь женских персонажей имеет единую духовную и культурную основу. В отличие от неё речь мужских персонажей представляет собой в целом сложную систему противопоставлений, как в национально-культурной, в психологической, так и в духовной области. У героев поэмы с разным пониманием смысла жизни и соответственно с духовной целенаправленностью их деятельности совершенно различен словарный запас речи и её мелодические контуры. Поэту Василию Дворцову удалось это с большим мастерством: душа каждого персонажа поёт на своём сокровенном языке. В результате в поэме выстраивается определённая духовная иерархия, на вершине которой – внутренний монолог православного царя Иоанна Грозного. Поэтому обзор особенностей языка мужских персонажей поэмы целесообразно начать с речевых особенностей этого монолога.
Православный царь Иоанн Грозный
За последнее столетие русский народ, писатели и поэты, утратили монархическое национальное самосознание – представление о православном царстве. В силу этого создание литературного образа православного царя, помазанника Божия, является сверхсложной задачей для современного поэта.
Василий Дворцов, на наш взгляд, успешно с этой задачей справился, поскольку в основу образа Иоанна Грозного положил его православное самосознание – понимание царской власти как «Печати и дара Святаго Духа». Этой цели подчинены в поэме "Ермак" особенности языка исповеди царя. Начинается монолог именно с этих ключевых православных молитвенных слов:
(1) Всемогущия святыя
И живоначальныя Троицы,
Отца и Сына и Святаго Духа
во единстве покланяемаго, истиннаго Бога нашего
милостию сподоблены мы, смиренный Иван Васильевич,
нести крестоносную хоругвь Православия
на Российском царствии
и во иные многие царствах-государствах,
великих же и малых княжествах.
Традиция помазания на царство начинается на Руси с поставления на царство Феодора Иоанновича 31 мая 1584 года, хотя соответствующий чин был составлен ещё при царе Иоанне Грозном митрополитом Макарием, возглавлявшим тогда Русскую Православную Церковь. Венчание на царство самого первого русского царя ещё не сопровождалось помазанием24; 26, с. 27. Московский митрополит или впоследствии патриарх, помазуя царя, произносил «Печать и дар Святаго Духа» (в позднейшей редакции «Печать дара Духа Святаго»). Этот возглас соотносится с новозаветной традицией и, сопровождая миропомазание, уподобляет царя Христу, которого «помазал … Бог Духом Святым» (Деяния X, 38)26, с. 28.
Православные русские поэты знали не только внешнюю сторону этого таинства, но и понимали его глубокой смысл. Это нашло отражение в их творчестве, в поэтических образах царей: у М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова, В. П. Петрова, Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, А. С. Хомякова, Л. А. Мея, А. Н. Майкова, Ф. И. Тютчева, Н. С. Гумилёва, С. С. Бехтеева. Священные образы царей были созданы и в произведениях устного народного творчества – в исторических песнях и пословицах [11; 19]. Н.В. Гоголь писал: «Поэты наши прозревали значение высшее монарха, слыша, что он неминуемо должен, наконец, сделаться весь одна любовь, / и таким образом станет видно всем, почему государь есть образ Божий, как это признаёт, покуда чутьём, вся земля наша <…>. Высшее значение монарха прозрели у нас поэты, а не законоведцы, услышали с трепетом волю Бога создать её [власть] в России в её законном виде, оттого и звуки их становятся библейскими всякий раз, как только излетает из уст их слово царь»4, с. 255-256.
В поэме "Ермак" образ царя Ивана Грозного, как любящего отца своего государства, соответствует подобному православному пониманию царской власти:
(2) Русь моя, дщерь моя, и славутница …
Царь тебе миропомазанный –
Оберегщик и страж заказанный,
Страж недрёманный добродетелей,
Душехранник сквозь лихолетия.
Далее обратимся к особенностям языка монолога Иоанна Васильевича Грозного. Если сравнить первую и вторую цитаты из разных частей монолога Царя, то сразу бросается в глаза их значительное стилистическое различие. Дело в том, что поэт В.В. Дворцов старается передать особенности реальной речи Царя, о которых можно судить по его Посланиям и Духовной10; 21. Действительно, академик Д.С. Лихачёв, один из издателей и комментаторов «Послания Ивана Грозного», отмечает: «Никогда еще русская литература до Грозного не знала такой эмоциональной речи, такой блестящей импровизации и, вместе с тем, такого полного нарушения всех правил средневекового писательства: все грани между письменной речью и живой, устной, так старательно возводившиеся в средние века, стерты»16, с. 452 - 467.
Исторически так сложилось, что царь Иоанн Васильевич осознавал себя единственным в мире православным государем, защитником веры и покровителем всех православных христиан в окружении сильных внешних врагов:
Ополчилась тьма на Царя Московского…
На единственно Православного.
И султан, и папа тщеславные
На Россию зевы разинули,
С двух краёв своих рати двинули.
Двадцать лет уж война-побоище
Обращает мир в пепел и гноище.
Шведы, крымцы, литва с ногаями,
Мои земли людом истаяли.
Ополчилась тьма на Царя Московского…
Ангел выжег сердце отцовское …
В 1558 году Александрийский Патриарх Иоаким так обращается к Царю: «Богом венчанному, и Богом почтенному, и Богом преславнейшему, и Богом пресвятейшему, и Богом возвеличайшему, победопоборнику великого истинного Православия, Святейшему Царю нашему и Самодержцу, и всея земли Богом утвержденныя, благочестивыя, православныя, великая Росия крепкому и смиренномудрому, и согласнику утишному, мужественнейшему и храбрейшему Государю нашему»13, с. 288; цит. по: 14, с. 6. В истории России цари были разные по их талантам и нравственному достоинству, но их объединяла одна общая, главная для них, черта. Они мыслили масштабно – в масштабах государства и даже в масштабах вселенной, так как они считали себя помазанниками Бога24, с. 110-193; 25. Именно эта главная черта православных царей – сакральный масштаб власти отразилась в образе «Белого Царя» в «Голубиной книге»:
У нас Белый Царь – над царями Царь.
Почему ж Белый Царь над царями Царь?
И он держит веру крещёную,
Веру крещёную, богомольную,
Стоит за веру христианскую,
За Дом Пречистой Богородицы …
Об этом духовном масштабе царской личности рассуждает А.С. Хомяков в своём стихотворении:
Наш царь в стенах издревле славных,
Среди ликующих сердец,
Приял венец отцов державных –
Царя – избранника венец.
Ему Господь родного края
Вручил грядущую судьбу.
И Русь, его благословляя,
Вооружает на борьбу.
Его елеем помазует
Она святых своих молитв,
Да силу Бог ему дарует
Для жизненных, для царских битв.
И приклоненны у подножья
Молитвенного алтаря,
Мы верим: будет милость Божья
На православного царя.
Таким образом, в поэме "Ермак" снова возродилась традиция классической русской литературы при обращении к царской теме – понимание власти царя как власти духовной, православной.
В поэме "Ермак" звучит трагическая тема одиночества Православного Царя. В его монологе она разрабатывается в былинном стилистическом ключе, поскольку тема сиротства – одна из любимых в устном народном творчестве:
Обручил Господь юнца со державою…
Поручил дитя тяжким скифетром.
Отрок сел на стол с вещим сирином.
В малолетие сиротливое,
В худолетие немощливое.
Посредь алчных псов, лихоимщиков,
Свар и смут мятежных зачинщиков,
Меж воров-бояр меж поместников
Агнец кроткий встал против резников.
Обручил Господь юнца со державою –
Поднял скорби я вкупь со славою.
Мне ль не знать, каково оно сиротствовать …
Поэт Аполлон Майков также обращался к теме сиротства Царя. В 1887 году он написал стихотворение «У гроба Грозного», в котором перечисляет заслуги Царя перед отечеством и размышляет о его пламенной духовной борьбе, о его тайных страданиях, неизвестных толпе:
… быть может, никогда
На свете пламенней души не появлялось…
Она – с алчбой добра – весь век во зле терзалась,
И внутренним огнём сгорел он … До сих пор
Сведён итог его винам и преступленьям;
<>
Но нечто высшее всё медлит с утверждением,
Недоумения толпа её полна,
И тайной облечён досель сей гроб безмолвный …
Со времён Н. М. Карамзина образ Иоанна Грозного в гротескном виде был поднят на щит всеми либерально-демократическими и революционными течениями как доказательство тиранического устройства монархии. И это печальный факт нашей истории. Постепенно в этой среде развилась традиция создавать образ русского царя как тирана и врага народа. Впоследствии это стало официальной идеологией пришедших к власти большевиков. Этот образ тиражируется в книгах по истории русской литературы, в школьных учебниках, на уроках литературы, попадает в комментарии к фольклорным произведениям, изданным в советское время. И этот образ, что самое страшное, заслоняет собой образы других русских царей и в целом идею Православного Царя. По безбожному рассуждению, раз Бога нет, то не должно быть и православного царя – помазанника Божия. Таким образом, царь объявляется тираном, узурпировавшим власть.
Удивительно, как проникновенно и гениально понял царя Иоанна Грозного А.С. Пушкин в драме «Борис Годунов». Поэт приводит мнение мудрого старца Пимена о Царе, а затем – исповедальные слова самого царя Иоанна, произнесённые в монашеской келье Чудова монастыря.
«Отцы мои, желанный день придет,
Предстану здесь алкающий спасенья.
Ты, Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,
Вы все – обет примите мой духовный:
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Отметим достоверную историческую возможность подобного смиренного слова Царя, обращённого к монахам, сославшись на документ – послание Иоанна Васильевича в Кирилло-Белозерский монастырь21, с. 192-192.
О высоком духовном достоинстве царя Иоанна Васильевича и его таланте писателя говорят созданные им стихиры. Их очень ценил известный духовный писатель и исследователь архимандрит Леонид (Кавелин. 1822-1891): "Кто прочтет внимательно эти творения Царевы и сличит их с теми, которые занимают их место в Месячных Служебных Минеях, ныне употребляемых, тот не может не признать, что они заслуживали бы вполне стоять наряду с первыми древними стихирами, и что Царь Иоанн Васильевич, очевидно в этом отношении подражавший Царю Льву Премудрому – потрудился не вотще; словом, можно пожалеть, что эти песнопения не вошли в состав нынешних Служебных Миней на память родам родов"1; цит. по: 28. Василий Дворцов в своей поэме "Ермак" продолжил традиции А.С. Пушкина и архимандрита Леонида Кавелина. Образ царя Иоанна Грозного создан поэтом не по мирской, обывательской мерке, не с чуждых либеральных позиций, а прозорливо и духовно достоверно, с пониманием того, что «сердце царское в длани Божией»6. В монологе Царя отразилась гимнографическая традиция его произведений. Сравним, например, текст «Канона и молитвы Ангелу Грозному воеводе», составленный Царём15, и текст его исповеди в поэме «Ермак»:
Текст из Канона:
Святы́и а́нгеле, гро́зныи воево́да, моли́ Бо́га о на́с.
Пре́жде стра́шнаго и гро́знаго твоего́, а́нгеле, прише́ствия умоли́ о мне гре́шнем о рабе́ твое́м [имярек]. Возвести́ ми коне́ц мой, да пока́юся дел свои́х злых, да отри́ну от себе́ бре́мя грехо́вное.
Святы́и а́нгеле, гро́зныи воево́да, моли́ Бо́га о на́с.
Дале́че ми с тобо́ю путеше́ствовати, стра́шныи и гро́зныи а́нгеле, не устраши́ мене́ маломо́щнаго. Дай ми, а́нгеле, смире́нное свое́ прише́ствие и
кра́сное хожде́ние, и велми́ ся тебе́ возра́дую. Напо́й мя, а́нгеле, ча́шею спасе́ния!
Сла́ва Отцу́ и Сы́ну и Свято́му Ду́ху.
Святы́и а́нгеле, да мя напои́ши ча́шею спасе́ния и ве́село теку́ во сле́д твоему́ хожде́нию и молю́ся: не оста́ви мене́ си́ра.
Текст из поэмы «Ермак»:
Грозный Ангеле!
Возвести ми конец мой,
да покаюся злых своих дел горько,
да отрину от себе всякое бремя греховное.
Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго.
Даруй ми, Ангеле, свое пришествие
и напои мя чашею спасения.
Да весело потеку во след твой с молением –
Не остави мене сира.
Как видно из сравнения, автор поэмы почти полностью и дословно воспроизводит фрагмент из текста Канона, составленный самим Царём. Молитвенная мелодика речи, архаичные слова и грамматические формы, библейские образы («напои мя чашею спасения») – всё это создаёт высокий стиль монолога и передаёт исповедальное состояние Царя.
Вместе с тем, как в реальной истории, так и в поэме, обличительные речи царя Иоанна Грозного, обращённые к внутренним и внешним врагам Православного Царства, меняет стилистику. В них преобладает разговорный синтаксис и эмоционально-экспрессивная просторечная лексика, передающие гнев и непреклонную волю Царя:
Выжгу-вырублю, до костей псом выгрызу…
Жезлом выбью дурь, палом выкурю,
По грехам вложу в клещи мытарю.
Как парша ползёт рать бесовская –
Ересь папская да жидовская.
Кто, как Царь миропомазанный,
Исцелитель на то посаженный,
Остановит смерть встречной смертию,
Осечёт соблазн твёрдосердием?
Выжгу-вырублю, до костей псом выгрызу…
Русь до святости саблей выскоблю.
В поэме "Ермак" в художественной форме, но почти дословно воспроизводится также фрагмент «Духовной царя и великаго князя Иоанна Васильевича, самодержца всероссийскаго», написанная в 1572 году. Сравним документальный и художественный тексты:
Текст из «Духовной…»:
…се аз, многогрешный и худый раб Божий Иоанн, пишу сие исповедание своим целым разумом. Но понеже разума нищетою содержим есмь, и от убогаго дому ума моего не могох представити трапезы, пищи ангельских словес исполнены понеже ум убо острюпись, тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася, и не сущу врачу, исцеляющему мя, ждах, иже со мною поскорбит, и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое….10, с. 426.
Текст из поэмы «Ермак»:
Тело мое
Изнемогло,
и дух болезнует.
Струпы душевные и телесные умножились,
и нет врача на земле, чтоб нашёл исцеление для меня.
Ждал я, кто со мной воскорбит, но нет никого.
И утешителей не сыскал я.
Так воздали люди мне злом за добро, за любовь же
непримиримой ненавистью.
В поэме строки из «Духовной…» и «Канона» объединяются в единой строфе в конце исповеди Царя:
Тело моё
изнемогло,
и дух болезнует…
Страшный Ангеле, не устраши мене маломощнаго….
нести крестоносную хоругвь Православия на
Российском царствии…
Таким образом, текст поэмы "Ермак" почти документально отражает особенности языка и стиля православного царя Иоанна Васильевича, и тем самым воссоздаёт его истинный облик – жертвенного служения Православию и защитника Русского Православного Царства.
Язык завоевателей Русского Православного Царства
Речь врагов России имеет совершенно иное – агрессивное – содержание и соответствующую лексику и мелодику. После разгрома русскими войсками захватчиков в Молодях и в других местах крымский хан Давлет I Герай плачет о своих погибших воинах и сыновьях и сожалеет, что теперь не может снова грабить и угонять в плен и рабство христиан:
Батыры Орды слегли вдоль Пахры…Горы мёртвых вовек не убрать.
Кефе не видеть рабов-кафиров, рабынь-христианок Стамбулу не
знать.
Над горькой полынью призыв на молитву, звучит одинокий азан.
Не скоро родятся в аулах галибы, чтоб вновь полонять москвитян.
Монолог крымского хана, пропитанный горечью, досадой и злобой, изобилует арабизмами и тюркизмами, мелодия его речи, одновременно тягучая и ритмичная, отражает колорит восточных воинских песен.
Монолог польского короля Стефана Батория, изобличает гордый и коварный дух латинства, открывает извечные католические замыслы против Православия:
Лишён наследников, и права
Прокладывать свою судьбу,
Я принял ордер на борьбу
С московской дерзкою державой.
Предназначение моё –
Сжить православную вселенскость –
Потомков Рюрика надменность
Закончит мною бытиё.
Баторий, маг из рода древних колдунов Трансильвании, как говорит он сам, является «сублиматором тайных воль», избранником всех темных сил мира, объединившихся для беспощадной борьбы с Православием:
Стокгольм и Прага… Лютер, друзы…
Шираз и Рим, Сарай и гданьск…
Социст и суфий, францисканск –
Все, все сошлись в одном союзе,
В желанье гибели России.
В решимости стереть с земли
Её погосты и кремли,
Её ученье о Мессии.
Король Польский – ставленник Турецкой империи и Римского папы, по происхождению венгр, не знал славянских языков и говорил со своими подданными на латыни. В поэме "Ермак" он украшает свою речь горделивыми латинскими изречениями: «Gloria dare petram!» или «Right: aethiops non albescit» и др. В зловещем контексте его монолога латынь звучит тоже зловеще, совсем не так красиво, как, например, её образно представлял А. А. Блок в своём стихотворении «Равенна»:
Лишь медь торжественной латыни
Поёт на плитах, как труба.
Национальный языковой колорит характерен для Сибирского хана Кучума и его соратников – военачальника Мухаммед-Кули Султана и визиря Карача-Бека, затем предавших хана в его войне с Ермаком. Мелодика и ритм их речи в поэме воспроизводят прототипические особенности песенного и музыкального искусства их этносов. Как говорит сам В.В. Дворцов, «Когда читаю поэму на публику, "рапсодирую" каждый монолог – так, если Давлет Гирай был воспитан в Стамбуле, то у него в подложке турецкая мелодия, у Карачи – казахская, у Кучума – монгольская, у Югры – хантыйская... Мать Ермака вогулка...». См. также:9.
Тем более печально отмечать: в отличие от монолога царя Иоанна Васильевича, проникнутого высокими религиозными и государственными смыслами, речи этих владык – тиранов Сибири – свидетельствуют только о стремлении к беспредельной власти и личной материальной выгоде. Однако важно отметить, что, в силу неодинакового духовного состояния, они по-разному отнеслись к приходу Русской силы в Сибирь. Кучум – страшный, непримиримый враг Русского Православного Царства. Его кровь и есть его религия! Он гордится своей родословной от завоевателя народов Чингис-хана («На мне и во мне / начертала судьба / заветы Ясы Чингих-хана») и своей кровавой тиранией сибирских народов («Я – ужас / и трепет, / кошмар и тоска / мужей Иртэша и Умара»). Мухаммед-Кули, татарский полководец, после поражения смиряется перед волей Аллаха («Беек Эрмак, враг мой и друг мой. / Эрмак – женуче-победитель, / Моей гордости усмиритель – / Господин Судного дня велит, и да будет так»). Только визирю Карача-Беку, чистому материалисту, безразлично кому служить, лишь бы получать хорошую плату («Я готов уйти к Эрмаку, / Если он наградит слугу»).
Ермак – Оленин Василий Тимофеевич
Ермак стал со временем легендарной личностью в русской истории, литературе и искусстве. В обзоре К.Ю. Резникова представлены самые разнообразные его трактовки, которые отражают как различное историческое мировоззрение авторов, так и их разный стилистический почерк22. В галерее литературных портретов и парсун этого национального героя образ, созданный Василием Дворцовым, занимает особое место. Дело в том, что автор прозорливо решил довериться языку исторических героев той эпохи, в которой они вместе с Ермаком творили историю Сибири и России в целом. Образ Ермака слагается из тех событий, о которых повествуют его мать, его сподвижники и его враги. Из этих повествований мы многое узнаем из жизни Ермак – от рождения и до его гибели. Такая стереометрическая композиция поэмы углубляет понимание её главного героя, устраняет односторонность и субъективность, делает образ многогранным. Однако сакральный уровень изображения Ермака заложен главным образом в монологах самого героя. В поэме их три. Они отражают различные периоды его жизни и его духовной эволюции и соответственно имеют различную словесную и мелодическую стилистику.
Первый монолог начинается с ключевых слов «Родина… Радость… Родник..», которые выражают главную святыню молодого Ермака:
Родина…Радость…Родник. Сенокосы.
Родина снегом по грудь и до крыш…
Майские ветры, ливнёвые косы.
Неба ночного краплёный черныш… <…>
Неизбывные слова «Родина… Радость…» повторяются неоднократно в первом и во втором монологах героя и далее. На разных этапах его жизненного пути смысл этих ключевых слов в сердце Ермака углубляется и расширяется в таком направлении: малая родина и семья → Российское государство → Православие. Сравните с известным идеологическим положением: Православие – самодержавие – народность. Только в композиции поэмы наблюдается обратный порядок этих концептов русского национального самосознания. И конечно, к этому следует прибавить евразийский колорит, который пронизывает не только сюжет поэмы, но и постоянно ярко проявляется в языке.
Каждый из трех монологов главного героя поэмы состоит из нескольких стилистических пластов: это собственная речь Ермака и это песни или молитвы, основанные на существовании прототипических текстов в фольклоре и православной культуре. В собственной речи Ермака описываются событий и их участники, в ней используется литературная, просторечная и диалектная лексика, а также слова из языка вогулов:
Дед не нажил не сохи, ни толкуши –
Лишь старобылки да байки в углу.
Так что, исклёван жар-птицами в душу,
Батя невесту привёз из вогул.
С битвой, спогонею дочь Куучая
Выкрал бийкему аж с Конды-реки. … <…>
Такой может быть русская устная речь простого человека, который живёт на стыке двух этносов.
Вместе с тем, в каждом монологе Ермака большое место занимают песни и молитвы, основанные на существовании в истории русской культуры прототипических, то есть исходных текстов. Первый монолог насыщен старинными вольными казачьими песнями, задумчивыми, грустными и широкими по мелодическому тону, как само вольное русское поле:
«…Издалеча-далёва, из-за гор-гребней, по-инда чисту полюшку
Пролегала поршёная дороженька, таборами-обозами торная…»
<…>
Или ещё пример:
«Не былиночка –то в диком поле одинокая шатается –
Молодец казаченька во поле том гуляет-потешается,
В одной тоненькой на плечах холстяной рубашечке.
У рубашечки той рукавчики-то наверх подзасучены,
Алой кровью бусурманской позабрызганы …» <…>
Довольно рано Ермак оставил лихую жизнь вольного казака и десять лет служил в регулярном государевом войске, участвуя в непрестанных походах защитников Русского царства, а не гуляя со станицами разбойников по заграницам. Он стал сотником в полку князя Хворостинина, что давало право на звание «боярского сына», т.е., дворянство. В Сибирь этот опытный атаман и «государев человек», укоренённым в Православии, направился защищать Православную Русь от нашествия разноплемённых войск сибирского хана Кучума:
Разве по силам кому русский стержень
Сбить, раскачать, будь он сам сатана?
Брань наша свята – се в духе война.
Ермак понимает, что он ведёт духовную войну, поэтому в тяжелейших условиях похода в Сибирь он постоянно молится. В тексте поэмы повторяется как рефрен известная каждому верующему человеку молитва:
«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое;
победы православным государем на сопротивныя даруя,
и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство».
В монологе Ермака неоднократно повторяется и собственное молитвословие (созданные автором), близкое по стилю каноническим молитвам:
Господи Боже, помилуй нас грешных, коли за правое дело стоим,
Даруй соборность, сладом утеши, не покидай нас дыханием Своим…
И наконец, отдельные части монолога Ермака звучат как высокая и проникновенная проповедь:
Други-казаки! Нам брашно не горько,
Нет ни обид, ни занозной тоски –
Шли на Сибирь не по алые зорьки,
Не по кисель у молочной реки.
И не под рабство языки мы клоним,
Стоит ли жизнь соболей и бобров?
Капля за каплей стекает в ладони,
В братину общую общая кровь –
Чашу Руси наполняет любовь.
Метафорический строй проповеди Ермака, отдавшего жизнь за Белого Царя, выражает сильное святое чувство. Этот мужественный духоносный стиль унаследован из древнерусской литературы. Но он близок и нам, современным читателям, которым дорога основная мысль автора поэмы о святом предназначении России, о духовной высоте её судьбы.
Людмила Григорьевна Яцкевич, доктор филологических наук, профессор
Литература
1. Архим. Леонид (Кавелин). Стихиры, положенные на крюковые ноты. Творение Царя Иоанна, Деспота Российскаго. СПб. 1886. С. V.
2. Второе послание к Коринфянам святого апостола Павла // Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа. – М.: Даниловский благовестник, 2010. – 1152 с.
3. Гацак В.М. Устная эпическая традиция во времени. Историческое исследование поэтики. [Текст] : ист. исслед. поэтики / В. М. Гацак ; отв. ред. А. В. Кудияров; АН СССР, Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. – М., 1989. – 254 с.
4. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. / [гл. ред. Н.Л. Мещеряков]; АН СССР, Ин-т литературы (Пушкин. дом). М.: Изд-во АН СССР, 1937- 1952. Т. VIII, с. 255-256
5. Гриневич А.А. Представления о времени в картине мира обрядовых песен медвежьего праздника казымских хантов // Филология и человек. 2012. № 2. // Электронная версия: https://cyberleninka.ru/article/n/predstavleniya-o-vremeni-v-kartine-mira-obryadovyh-pesen-medvezhie...
6. Дворцов, Василий Владимирович. Ермак : поэма / Василий Дворцов. — [Томск, 2015]. — 35 с.
7. Дворцов Василий. Возвращение церковнославянского языка в бытие нации // Электронная версия: http://izdatsovet.ru/pcroc/detail.php?ID=184160
8. Дворцов Василий. Terra Обдория. – Новосибирск: СовА, 2006. – 411 с.
9. Дворцов Василий. Пойте, мамы, вашим малышам.... // Электронная версия: https://pravoslavie.ru/45408.html
10. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. Подготовка к печати Л.В. Черепнина. Издательство Академии наук СССР. М.-Л., 1950. // Электронная версия: http://www.hrono.ru/dokum/1500dok/1572ivan.html
11. История царей, воспетая в веках. Историко-литературная хрестоматия. Изд-во «Царское дело», СПБ, 2001.
12. Клюев, Н. Сердце Единорога: стихотворения и поэмы /
Н. Клюев. – Санкт-Петербург: Изд-во РХГИ, 1999. – 1071 с.
13. Книга Степенная царского родословия. Ч. 2. – М., 1775.
14. Козлов К. Царь Иоанн Васильевич в его отношении к русским монастырям. – Вологда, 2016. – 36 с.
15. Лихачев Д. С. Исследования по древнерусской литературе. — СПб.: Издательство "Наука", 1986. — С. 361-378. // Электронная версия: likhachev.lfond.spb.ru
16. Лихачев Д.С. Иван Грозный – писатель // Послания Ивана Грозного / Подгот. текста Д.С. Лихачёва и Я.С. Лурье; пер. и коммент. Я.С. Лурье; под ред. В.П. Адриановой-Перетц. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 452 - 467.
17. Лунарные мифы // Мифы народов мира / Под ред. С. А. Токарева. — М.: Большая российская энциклопедия, 1994.
18. Мифы, сказки, предания манси (вогулов). – Новосибирск, 2005.
19. Образы православных царей в русском фольклоре и поэзии. Хрестоматия. Составление, предисловие и комментарии Л.Г. Яцкевич. – Вологда, 2020. Машинопись.
20. Петрухин В. Мифы финно-угров. – М.: Астрель; АСТ; Транзиткнига, 2005. – 463 с.
21. Послания Ивана Грозного / Подгот. текста Д.С. Лихачёва и Я.С. Лурье; пер. и коммент. Я.С. Лурье; под ред. В.П. Адриановой-Перец. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. – 715 с.
22. Резников К.Ю. О присоединении Сибири в литературе и искусстве // Резников К. Ю. Русская история: мифы и факты [Текст] : от рождения славян до покорения Сибири / Кирилл Резников. – Москва : Вече, 2012. - 443 с.
23. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. – М.: Эллис Лак, 1995. – 416с.
24. Успенский Б.А. Царь и Бог // Избр. тр. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. – М., «Гнозис», 1994. С. 110-193.
25. Успенский Б.А. Царь и патриарх: харизма власти в России (Византийская модель и её русское переосмысление). – М., 1998.
26. Успенский Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших титулов. – М.: Языки русской культуры, 2000. – 144 с.
27. Флоренский П.А. Собрание сочинений. Философия культа (Опыт православной антроподицеи) – М.: Мысль, 2004. – 684 с. // Электронная версия: https://bookitut.ru/Pavel-Florenskij-Filosofiya-kuljta.14.html
28. Фомин Сергей. Державный Гимнограф // Царь Иоанн Васильевич Грозный. Духовные песнопения и молитвословия. Тропари. Кондаки. Стихиры. Канон. Молитвы. Духовная грамота. Составитель: Сергей Фомин. – М.: Общество святителя Василия Великого, 1999. // Электронная версия: http://ic-xc- nika.ru/texts/Alexandrov_M/Sborniki/Ioann_Groznyi/Fomin_Derzhavnyi_Gimnograf.html
29. Яцкевич Л.Г. Николай Клюев – наследник древнерусской культуры на Русском Севере // Яцкевич Л.Г., Головкина С.Х., Виноградова С.Б. Поэтическое слово Николая Клюева. – Вологда: Изд-во «Русь», 2005. – 248 с.
